Ученица чарея
Дом дядьки Верстовского оказался далеко не развалиной, как боялась Серафима. Не очень современный – с виду просто кирпичная коробка, – но большой. Внутри тоже довольно просторно, но больше от того, что мебели мало. «Ну и отлично, – подумала Серафима. – Меньше мебели, меньше пыли. Не придется ежедневно тряпкой махать!» Однако очень быстро выяснилось, что уборкой ей заниматься не придется: раз в неделю приходит пожилая женщина – приезжает на маршрутке из поселка неподалеку. Она же в другой день готовит еду, складывает в контейнеры и запихивает в холодильник. Сначала Серафима брать из холодильника стеснялась и по привычке питалась всухомятку. В конце концов, Верстовский заметил и сердито выговорил ей, что из-за нее пропадает уйма еды. Серафима обрадовалась, начала нормально питаться и понемногу почувствовала себя свободнее.
Хорошему настроению способствовало и то, что ей отвели очень милую комнату, выходящую на южную сторону. Из мебели были кровать, стол и стул, а вместо шкафа – стойка из трех металлических трубок наподобие ворот, на которой болтались пластмассовые вешалки. Ну и пусть. Все равно вешать в шкаф особо нечего. Вместо занавесок тоже было что-то непонятное, смотанное рулоном. Однако выяснилось, что это чудо называется «римские шторы», и пользоваться ими довольно удобно. Хотя с тюльчиком жилье выглядело бы уютней.
Очень скоро определились и обязанности. Весь, мягко говоря, немаленький участок вокруг дома Верстовский отвел под сад-огород, который был засажен разными травами, цветами и кустиками. Росли и можжевельники, и хвойные породы. Большинство из растений были Серафиме знакомы. Кое-что произрастало в трех больших теплицах. Одна была заполнена цитрусовыми – аж слезы выступили, таким ярким и сильным был аромат. В другой полыхали буйными цветами тропические растения, которые она живьем впервые видела. Третья представляла собой нечто вроде аптекарского огорода и пахла лекарствами.
Все это богатство отныне стало ее епархией: полив, опрыскивание, уход, подкормка. Верстовский часа три дотошно разъяснял Серафиме ее обязанности. Но слушала она вполуха. Дела знакомые и привычные. Не напортачит.
Она даже ждать не стала, пока перетащит в новое жилье все свои пожитки. Надела перчатки и сразу принялась за дело. Всегда приятно повозиться в земле.
Единственным камнем преткновения стал Барбос. Сразу не заявила, что не одна, а с собакой, и когда выяснилось, сделка чуть было не сорвалась. Узнав о собаке, Верстовский так вытаращил глаза, что Серафима напугалась – не выпали бы. Убедить хозяина, что пес будет себя вести ниже травы тише воды, представлялось совершенно невозможным.
– У нас все пропахнет псиной! – бушевал Константин Геннадьевич. – Ты не в курсе, что растения впитывают запахи, особенно такие резкие? А если твой Барбос решит поваляться на травке? Цветы сгрызет? Ты меня по миру пустишь!
На уговоры и клятвенные заверения ушел целый день. Серафима уж и слезу пустила, и на обещания не поскупилась. Пару раз дошло даже до шантажа. В конце концов, пес был допущен жить в пристройке в заднем углу двора. Серафиме, да и Барбосу, привыкшему валяться в ногах хозяйки, это не нравилось, но оба надеялись, что строгий дяденька сменит гнев на милость и рано или поздно все уладится. «А пока лето, – размышлял Барбос, – отчего же не пожить на свежем воздухе, тем более что питание стало гораздо лучше». Раньше приходилось есть то, что могла купить хозяйка. Прямо скажем, не слишком сытно. В новом доме готовили больше и вкуснее, а костей оставалось настолько много, что кое-что удавалось запасти впрок. Зарыть у забора.
Освоившись, Барбос даже научился гулять по участку незамеченным. Он выстроил грамотную логистическую схему и умудрялся прохаживаться там, где сердитый дядька не мог его увидеть. Как высокоинтеллектуальное существо, Барбос понимал, что собаку выдают запах и весьма заметные у пса такого размера кучки, поэтому по нужде приспособился ходить в недалекий лесок. Во-первых, под ногами у неприветливого дядьки не болтался, а во-вторых, хотелось иногда побегать на просторе. Тут-то не больно поваляешься и покатаешься.
Серафима тоже прижилась в доме Верстовского быстро. Точнее, она даже не заметила: был период акклиматизации, о котором предупреждал Константин Геннадьевич, или не был. Она просто ушла с головой в любимое занятие, ни на что не обращая внимания.
Да и обращать было особо не на что. Дяденька Верстовский жил довольно замкнуто, с соседями дружбы не водил, большей частью торчал в своей лаборатории в самом дальнем помещении дома и варил зелья. Несколько раз Серафима к нему заглядывала. Пахло в полутемной комнате с малюсеньким окном сбоку то упоительно, то противно и резко. Особенно когда хозяин начинал варить мыло. Ей было любопытно, она принюхивалась, пытаясь определить состав вещества, которое он изготавливал в данный момент. Константин Геннадьевич не гнал, а, наоборот, как будто привечал ее. Во всяком случае, глядел с одобрением. Спрашивать Серафима стеснялась, но смотрела и слушала очень внимательно.
Когда она приходила, Верстовский вслух начинал комментировать свои действия, словно специально для того, чтобы заинтересовать ее всякими парфюмерными штуками.
Серафима услышала много загадочных слов: эфирные масла, дистилляция, экстракция, эссенции. Или, например, пугающе звучащее и напоминающее о чем-то очень едком и химическом – «альдегиды». Когда ей дали их понюхать в концентрированном виде, она поморщилась, почуяв запах прогорклого сливочного масла. На поверку эти самые альдегиды оказались симпатичными веществами, создающими в аромате фруктовые и цветочные оттенки, разумеется, если разбавить в нужной консистенции.
И это было лишь начало. Дальше в ход пошла тяжелая артиллерия. Самые главные части парфюма, как выяснилось, имели жуткое в своей противности происхождение.
Например, мускус. Слово звучало аппетитно, потому что было похоже на «мусс». Оказалось, мускус добывается из желез оленя кабарги и имеет до невозможности удушливый аммиачный запах.
Вещество по названием «кастореум», которое представлялось Серафиме чем-то вроде касторки, добывалось из тех же самых желез, только бобра.
Но самой мерзкой оказалась «амбра», так созвучная с «амброзией». Выяснилось, что она является продуктом метаболизма, который происходит в пищеварительном тракте кашалота!
Это что же такое делается!
После кашалота Серафима решила, что больше никогда в жизни не будет пользоваться духами. Правда, Верстовский, выслушав ее отчаянную клятву, несколько утешил, объяснив, что парфюмеры давно пользуются синтетическими аналогами этих компонентов, а кашалоты, олени и прочие кошки семейства хорей находятся под охраной. Но Серафима не купилась. Константин Геннадьевич сам говорил, что в очень дорогих винтажных ароматах… эти… самые… все равно используются.
Пережив культурный шок по поводу амбры и мускуса, она решила, что вряд ли ее можно испугать еще чем-нибудь.
Оказалось, можно.
Настоящий кошмар начался, когда Верстовский принялся сыпать химическими формулами. Он произносил их с упоением и восторгом, как стихи, а Серафима сразу начинала искать повод улизнуть.
Она-то думала, что парфюмеры просто смешивают в колбах всевозможные дивно пахнущие экстракты, абсолюты и синтетические ингредиенты, но оказалось – сначала надо выучить их химический состав! С ужасом, близким к отчаянию, Серафима узнала, например, что любимый ею бергамот – вовсе не бергамот, а лимонен, линалил-ацетат, линалоол и еще штук восемь жутких слов, вместе взятых.
Кто тот умник, который разложил этот несчастный бергамот на составляющие! Подайте его сюда!
А ведь из всего этого бедняге парфюмеру приходится создавать композиции, которые Верстовский называл «ольфакторными пирамидами». Оказывается, каждый аромат – ольфакторная, будь она неладна, пирамида!
Правда, при ближайшем рассмотрении эти пирамиды оказалась не страшнее египетских. Любая парфюмерная композиция состоит, как аккорд в музыке, из трех нот. Верхняя – первое впечатление. Она быстро выветривается. Сердечная нота – основное содержание. Она звучит пару часов. И, наконец, базовая, которая держится до суток и состоит из самых стойких запахов. Ее еще «шлейфом» называют.
И всего делов! Можно было бы и не придумывать никакой сложной фигни. А то – ольфакторная! пирамида!
Видя, что Серафима заинтересовалась каким-то парфюмом, Верстовский наносил его на специальную полоску бумаги со странным названием «блоттер» и давал нюхать, но не просто для удовольствия, а просил назвать состав. Серафима то угадывала, то нет. Верстовский улыбался, морщился, но постепенно торчать в лаборатории вошло у нее в привычку.
Серафима не врала, когда говорила Верстовскому, что ей нравилось в качестве развлечения заявиться в парфюмерный отдел, вынуть из стаканчика длинную пористую бумажку, напрыскать на нее из самых дорогих флаконов, с умным видом поднести к носу и с понтом делать вид, что выбирает духи. Ну, вроде как эти ей подходят, а эти – нет.
Теперь стало ясно, что блоттер все же не дает четкого представления о запахе. На нем слышно лишь верхнюю ноту. Надо нанести парфюм на запястье, минут десять подефилировать по магазину, а уж потом нюхать. Ведь на бумаге и на коже духи пахнут по-разному. Уф!
– Аромат духов, – разглагольствовал Верстовский, – не должен чувствоваться дальше расстояния вытянутой руки. Все остальное – пошлость! Кроме того, запомни: запах движется снизу вверх, поэтому, если носить его только за ушами, он улетучится быстрее.
Это Серафима усвоила сразу. Теперь будет знать, где прыскать! Жаль только – не для кого.
А по ночам ей снились ольфакторные пирамиды, среди которых разгуливал Верстовский и хихикал, глядя, как она мечется в поисках выхода. Серафиму эти сны ужасно злили, ведь получалось, что с ролью ученицы чародея она не справляется.
Ну, сны снами, а хорошо было уже то, что за несколько месяцев, проведенных у Верстовского, она почти выкинула из головы Дениса и его дружков-риелторов. Хотя душа болела. Как же так случилось, что она не смогла уберечь родительскую хату? Неужели это окончательно? Верить в самое плохое все же не хотелось, но как вытребовать свой дом обратно, она придумать не могла.