– Ну так, значит, мяса не хочет, – компетентно заявил Яковлев. – Ведь есть же такие. А те, выходит, которые нападают, – вечно голодные.
– Хватит трепаться, работайте уже. Нашли, где о еде говорить.
– О, Эдуард Петрович проголодался, – захохотал медэксперт.
– Да уж не отказался бы от шашлычка, – буркнул Лямзин. – Только не в этом курятнике. Ну и вонь тут!
– Да уж, парень весь пол заплевал. Любил, видно, насвая пожевать, – откликнулся Дамир.
Яковлев в этот момент вышел в коридор. Там, кроме старого, еще советских времен, уныло-коричневого шкафчика и вешалки с тумбочкой для обуви, ничего больше не оказалось. В углу за дверью был свален всякий хлам: хозяйственная сумка на колесиках, затертая, застиранная и явно повидавшая если не горбачевскую перестройку, то уж ельцинский переворот совершенно точно, старые коньки и пластиковая форма для яиц. К ней нежно прижимались сложенная кукольная коляска и блестящие, похоже, абсолютно новые шампуры.
Яковлев приподнял сумку и, отметив, что под ней пол давно не мыли, поставил ее обратно. Потом обошел шкафчик и заглянул в проем между ним и вешалкой. Там, под самой стеной, стояло красное пластмассовое ведерко, в котором что-то шевелилось. Яковлев присел и, посмотрев, присвистнул.
– Эдуард Петрович! – позвал он. – Глянь-ка, что я нашел!
В ведре, на копошащихся в чайной заварке червях, лежал толстый красный маркер. Колпачка на нем не имелось, и клиновидный фетровый стержень был хорошо виден, а судя по толщине букв, выведенных на обоях, они писались именно им.
Лямзин подошел и присел рядом с Яковлевым.
– Не верю своим глазам. Попробуй снять отпечатки пальцев. Хотя надежды мало, все-таки надо использовать шанс.
Устроившись рядом со следователем прокуратуры, оформлявшим протокол осмотра места происшествия, Яковлев достал желатиновые пленки и, обработав маркер, рассмотрел их на свет.
– Эдуард Петрович! – громко позвал он. – А отпечаточки-то есть! Только вот смазанные сильно, вряд ли удастся на компьютере вытянуть изображение.
Лямзин подошел и с интересом взглянул на пленку.
– А ну-ка, ну-ка… М-да, негусто, – разочарованно протянул он. – Идентифицировать вряд ли удастся. Но ты попытайся.
– Сделаю, что смогу.
– …и куда ж этот гость столицы влез, интересно? – донесся до них голос Семена Спиридоныча, продолжавшего осматривать труп. – Смерть-то ему выбрали жуткую, мучительную. Представляете, каково это – лежать парализованному, но пребывать в сознании и явственно ощущать надвигающуюся гибель. Причем, если был введен дитилин, как я предполагаю, то действие его таково, что, кроме обездвижения, он еще и вызывает безумное чувство страха. Побочный эффект у него такой.
– То есть ужас в глазах убитого – это результат действия препарата? – спросил Лямзин, подходя.
– Ну в данном случае не только. То есть парень испытывал страх, но это еще и подкреплялось тем, что он видел! Заметьте, жертва остается полностью в сознании и все видит, чувствует, понимает, но только не может ни закричать, ни двинуть рукой или ногой. Он же лежит, как вы видите, на спине. Так что он прекрасно понимал: его убивают. Можете не сомневаться, муки у него были адовы.
– А сколько длится действие препарата?
– Если мне не изменяет память – до пяти минут. Но дозу могли и увеличить.
– Что же нужно было сделать, чтобы убили таким жестоким способом? – пробормотал Лямзин и огляделся по сторонам.
Двухкомнатная хрущевка в пятиэтажке, из тех, что должны в скором времени идти под снос, а пока еще доживают свой век. Мебель не очень старая, но видавшая виды: и сервант, и обеденный стол, и диван, и старомодная металлическая кровать – все затертое и грязное. Книг нет ни одной. Зато в большой комнате стоит домашний кинотеатр, DVD и лежит стопка низкопробных порнографических кассет.
На кухне – старый холодильник «Свияга», маленький, овальный, с узкой морозильной камерой, на которой еще не была предусмотрена дверца. Лямзин долго смотрел на него, вспоминая, что видел такой же в глубоком детстве у бабушки, и удивлялся, как такая древность до сих пор у кого-то жива. Еще на кухне стоял квадратный простенький стол, накрытый вытертой блеклой клеенкой, две неудобные деревянные тумбы и довольно приличный, хотя и древний, сервант. Ничего особенного, обычная квартира из тех, которые регулярно сдаются внаем.
В комнате, трясясь от страха и предчувствия неприятностей, сидела квартирная хозяйка. Она подняла на Лямзина бесцветные глаза, и Эдуард подумал, что наверняка мадам давно и крепко пьет. Водянистая одутловатость щек, красный нездоровый румянец и жидкие тусклые волосенки. И хотя запаха перегара от нее не чувствовалось, вчера она, совершенно определенно, была навеселе.
– Кем вам приходился убитый? – спросил Лямзин.
– Так я это… квартиру ему сдавала.
– То есть квартирант?
– Да. – Дама запыхтела и нервно потерла ладони, словно размазывая что-то по ним, потом приложила их к глазам и плаксиво пожаловалась: – Голова что-то болит.
– Как он у вас появился, кто его к вам привел?
– Квартирант мой бывший и привел, когда с квартиры съезжал. Двое их было, новых жильцов-то. Потом второй куда-то переехал, через полгодика примерно, а этот исправно платил. Хороший парень, не обижал меня. Подарки дарил.
Судя по тоскливой слезе, блеснувшей в бесцветных очах квартирной хозяйки, и судорожно проглоченной слюне, «подарками» было не что иное, как водка.
– Давно у вас убитый квартировал?
Глазки ее суетливо забегали, она пошлепала губами, видно собираясь привычно соврать, но потом передумала и сказала правду:
– Так два года уже. Третий пошел.
– Не знаете, женат жилец ваш?
– Не видела никогда жены. Может, где и была, но сюда не приезжала.
– А девушки часто ходили к вашему жильцу? – задал очередной вопрос Лямзин, внимательно изучая ее лицо.
– Не знаю, – почему-то испугалась она, – тихо всегда было, соседи не жаловались.
– А сколько лет убитому, не знаете?
Она задумалась, наморщив лоб и обиженно надув щеки.
– Так это… – пробормотала она, подняв глаза в потолок, и начала шевелить пальцами, будто что-то считая. – Двадцать пять, помню, праздновал в прошлом году. Он все еще говорил: «Юбилей у меня, юбилей». Двадцать шестой годок ему, значит, шел.
– Чем занимался покойный?
Женщина испуганно заморгала и слепо зашарила по подолу руками.
– А откуда мне знать, – сказала, наконец, она, – слышала как-то раз, про склад какой-то говорил. А чей он, чего там хранили, почем мне знать. Не отчитывается никто передо мной.
После возвращения с места происшествия Лямзин направился в кабинет начальника на доклад. Рассказав Плановому о результатах осмотра, он изложил одну из версий случившегося:
– Вполне возможно, что жертва была нетрадиционной половой ориентации. В таком случае вероятно убийство из ревности – гомосексуалисты часто бывают повышенно ревнивы.
– Хорошо, допустим. А как ты объяснишь, почему в деле снова фигурирует латынь?
– Юсуф, по показаниям свидетелей, две недели от кого-то скрывался. Вполне возможно, что он получил предупреждение и прятался от убийцы. Если предположить, что Аффан и Юсуф были любовниками, тогда, вполне вероятно, убийцей мог быть отвергнутый ухажер одного из них. А латынь – это способ связать оба убийства воедино. Как вам эта версия?
Плановой сдержанно хмыкнул.
– Проверяй. Пока слишком рано делать выводы.
Глава 8Мистификация Штерна
Утром Александру разбудил телефонный звонок. С трудом оторвав голову от подушки, она нашарила рукой трубку на тумбочке и поднесла к уху.
– Да.
– Мамочка! – затарахтел звонкий Алискин голосок. – Ты мне звонила?
– А что, должна была? – сонно произнесла Александра, одновременно пытаясь сообразить, не обещала ли она чего накануне.
– Конечно! – бодро заверила ее дочь. – Ты же сказала, что будешь каждый день мне звонить. А я смотрю – кто-то звонил, только вот чей номер – не пойму. Вдруг, думаю, это ты, я взяла – и позвонила. Так ты звонила мне или не звонила?
– Стоп! – прервала скороговорку дочери Александра. – Алиска, во-первых я еще сплю. Это раз. Во-вторых, день только начался, и так рано я бы точно никого из вас не стала будить, тем более тебя. Чего это ты, кстати, так рано встала? Не похоже на тебя. И, в-третьих, расскажи лучше, как вы там поживаете.
– Ты ж спишь, – огорченно напомнила девочка.
– Уже нет. – Александра зевнула.
«Наверняка Алиса позвонила, чтобы что-то попросить, а все остальное лишь антураж», – предположила она.
И как вскоре выяснилось, была права.
Девочка обрадованно затарахтела, в темпе скерцо вываливая последние новости и о бабушке, и о Мите, и о том, как хорошо на море и куда они втроем уже успели сходить, а куда еще собираются. Потом вдруг замолчала и после небольшой паузы осторожно произнесла:
– Мам, а можно я с собой привезу котенка?
– Кого?!
Сон с Александры моментально слетел, она села в кровати и протерла глаза рукой.
– Он такой хорошенький, маленький, рыженький, у него коротенькая-коротенькая шерстка…
– Алиса, нет!
– …она как бархат, нежная и мягкая, а тело у него гибкое и изящное, длинное и поджарое…
– Нет!
– …как у ягуара, шкурка у него вся в пятнышках, и мордочка длинненькая, как у египетской кошки. – И поскольку мать молчала, добавила жалобным тонким голосочком: – Ну можно, а?
– А что говорит бабушка? – осторожно спросила Александра.
Девочка вздохнула.
– Она говорит, что нам двоих котов вполне достаточно.
– И правильно! – обрадовалась Александра. – Всех котят не усыновишь!
– Вот ты как бабушка, – девочка всхлипнула в трубку, – она тоже так сказала. А я чувствую, он без меня пропадет.
Александра задумалась. Прекрасно зная свою дочь, она не сомневалась, что этот звонок сегодня не последний. Алиса будет звонить ей каждые полчаса, уговаривая, упрашивая и убеждая, пока мать не сдаст позиции или не взорвется. Александра тяжело вздохнула и согласилась: