Уговорить его помогли обстоятельства. Кулпа устранил своего отца Бердибека и стал новым ханом. Он в отличие от отца не доверял тем, кто роднился с русскими. И царевичу с семьёй пришлось бежать на Русь, где он был тепло встречен и обласкан отцом Димитрия Иоанном. Так на Руси появился родовитый боярин.
Андрей Серкизович мало напоминал татарина. Чёрные глаза со слегка уловимым татарским разрезом. Несколько скуластое, но удлинённое лицо. Взгляд умный, речь нетороплива, вдумчив. Главное — у него в Сарае оставались двоюродные братья и сёстры. С ними он поддерживал дружеские отношения.
Кошка решил этим воспользоваться и отправил Андрея по родственникам с целью выяснения опасности, которые могут ожидать путников в степи, но сделал ему внушительное наставление, в котором проходила мысль — безопасность беглеца. «Чтобы, не дай господь, не надоумил их, что собирается бежать Василий». Серкизович был не дурак. Он и без Кошки понимал свою задачу. Он даже расширил её. Степь страшна безводием. Но и там были места, где путник мог утолить не только жажду, но и взять запас бесценной влаги.
И в самом Сарае Кошка, Данило Бякота с Василием продумали всё до мельчайших подробностей. Было решено создавать запасы подальше от города. Где — подскажет Серкизович, когда вернётся. Его возвращения долго ждать не пришлось. Он подсказал, что безопаснее будет переправиться через Итиль, вёрст за сорок от города, вниз по реке. Там и сделать запас провианта и осторожно переправить его на правый берег.
— Но, — сообщил Серкизович, — у хана есть мурза Амартал, который хуже любой лисы. Он правая рука Тохтамыша, его глаза и уши. Амартал уже дважды спасал хана от смерти. У него везде есть нанятые люди, через которых он многое узнает.
— Ты, Андрей, молодец! — похвалил его Кошка. — А мы подумаем, как обмануть мурзу.
Они втроём решили, что с Василием должны пойти не более десятка человек о двуконь. Вторая лошадь для транспортировки запасов.
С лодией и рыбацкими снастями туда отправилась пара воинов. Они выбрали место напротив лесистого островка на Итиле. И принялись ловить рыбу для засола на зиму. Бочка быстро заполнилась. К счастью, прибыл первый груз. Бочки погрузили и повезли по городу.
«Пущай думают, чё московитяне надолго остаются здеся», — думал Кошка.
Но вот последние мешки с овсом на месте. Там, на островке, собралось уже более половины сопровождающих.
Провожали Василия и его оставшихся воинов Кошка, Бякота и Серкизович. Отъезжали они глухой ночью. Перед тем как оседлать коня, Василий, глядя на небо, перекрестился. Оно было затянуто облаками. Он счёл это хорошим предзнаменованием. Княжич обнял на прощание бояр и тронул было коня. Но остановился и позвал Кошку.
— Фёдор, — и наклонился к нему, — помни об Ольге. Сделай всё, как я сказал.
— Не сомневайся, княжич, всё исполню, — ответил тот, крестя его на дорогу.
Василий пришпорил коня. Через какое-то время княжич услышал конский топот. Он приостановил коня и взялся за эфес меча. Когда всадник приблизился, Василий увидел Бякоту.
— Я, княжич, хочу тя проводить. А то душа не на месте.
Василий только улыбнулся и, опустив рукоять, взмахнул плетью.
ГЛАВА 12
На обрывистом берегу Вислы, в южной части города Кракова, находится высокий холм, на котором возвышается Вавель, королевский замок. Из-за суровых каменных стен выглядывает шпиль одного из древних сооружений — часовни Феликса и Адаукта. От самых стен замка и по главной городской дороге с обеих сторон толпился народ. Около замка — вельможи да прелаты, а далее уже простой люд.
Королева сидела в замке, в тронном зале. Она была в ожидании встречи с будущим мужем. Несмотря на то, что её человек весьма лестными словами отозвался о великом литовском князе, она не могла подавить в себе страх. Ей представлялось, что сейчас к ней войдёт волосатый варвар, с копями вместо ногтей и огромными клыками, которые не вмещаются во рту. И по её нежной коже пробегал мороз, Когда она представляла себе, как он касается её руки.
— Иезус Мария... — шепчут её губы, — спаси меня от этого дикаря.
Как ей хотелось вскочить и убежать, куда глаза глядят. Но на страже стояли бдительные вельможи. Среди них и ненавистный ей Потоцкий. Это он заставил её дать согласие на замужество за литовского князя. Куда ей деваться, если двор полон его воинов. А он смотрит, не спуская с неё своих полувыцветших глаз.
И вот снизу долетел шум. Приближался жених. Какой-то порыв заставил её приподняться. Потоцкий сделал шаг в её сторону. Но... всё. Уже поздно. По гулу голосов можно понять: он уже здесь. Её глаза устремились на дверь. Вот она медленно растворилась. Склонились в поклоне слуги. Он спокойно вошёл в зал. На какое-то мгновение застыл. Взгляды их встретились. В голове у королевы мелькнуло: «Не обманули!» Действительно, невысок, но строен. Лицо чисто выбрито и не лишено мужского обаяния. Одет со вкусом. На плечах тёмно-синий аксамитовый плащ, отороченный золотом; под ним тёмно-вишнёвый камзол с золотыми пуговицами и бриллиантовой брошью под горлом. На ногах светло-жёлтые сапоги. Походка лёгкая и действительно взгляд государя. И никаких цепей, которые так любит шляхта.
На ней серое шёлковое платье с большим чёрным воротом, на котором красуется золотая брошь с бриллиантом. Оно так гармонирует с её блестящими глазами и темно-каштановыми волосами, перехваченными золотым обручем, напоминающим корону. «О! Она... прекрасна!» — мелькнуло в его голове. Князь подошёл к ней, и она протянула руку для поцелуя. Поцеловав руку, он поднял голову и на чистом польском языке произнёс:
— Я надеялся увидеть королеву, а увидел... богиню!
Она улыбнулась своей лучезарной улыбкой, а зал взорвался восторженным рёвом и аплодисментами. Всем стало ясно, что вельможи могут быть спокойны: свадьба состоится.
Дав им переброситься несколькими общими фразами, к Ягайле подошёл епископ. Он был одет в чёрную мантию с чёрной камилавкой на голове. На груди большой крест. Осенив их крестом слева направо, он что-то невнятно, быстро пробормотал. С трудом можно было понять: «Да дарует вам Господь свои милости». Потом, перейдя на литовский, проговорил:
— Князь, прежде чем получить руку этой прекрасной... э... — Он какое-то мгновение раздумывал: как лучше сказать — королевы или девы, и всё же решил: — Девы, вам надлежит пройти со мной в священное для каждого поляка место: в часовню Феликса и Адаукта. А завтра я хочу вас видеть в Мариацком костёле.
Покои, отведённые Ягайле, были по-королевски прекрасны. Они состояли из двух больших комнат: спальни и столовой с длинным столом, чтобы проживающий всегда мог дать приём для узкого круга людей. Здесь же, почти во всю стену, расположился поставец резной работы с цветными стёклами, которые скрывали от глаз дорогую позолоченную посуду. В спальне, у дальней стены, стояла огромная, инструктированная золотом, кровать под балдахином с многочисленными пуховками и огромным пуховиком с шёлковой накидкой. Пол выложен из разных пород дерева, что придавало помещению нарядный вид. На стенах шёлковые, цветастые ткани мягких тонов. У стены стоял столик с многочисленными ящичками с золотыми ручками и зеркалом чуть ли не в рост человека.
Ягайло бегло всё это осмотрел, но для восхищения увиденным у него было не то настроение. Приглашение епископа прийти завтра в костёл испортило ему настроение. Добиваясь короны, он был готов к этому, но представил себе, как воспримут его отречение от православия и принятие католичества близкие люди: взять хотя бы Скиргайла, яростного приверженца православия. Да и Витовт тоже получит дополнительный шанс поднять литовцев на борьбу с ним. И ему стало не по себе. Он не рассчитывал, что это случится так быстро. Но приглашение епископа он понял так, что завтра состоится его посвящение в католики.
И тут он вспомнил о Софье и сказал себе: «Как только эта весть дойдёт до брата Скиргайло, он тотчас изменит своё отношение к Софье и направит её к отцу. Этот жест их примирит. А этого нельзя допустить». И ему даже захотелось тотчас отдать приказ, чтобы послали людей и привезли Софью поближе к нему. Но... приказывать было некому. Всех его людей поселили в неизвестном ему месте. Он ругнул себя, что никого не оставил при себе.
Утром, когда Ягайло появился в костёле, епископ был уже там. Князь застал его молящимся у большой иконы Пресвятой Матери. Однако это не помешало проницательному взгляду епископа уловить, что на лице у князя лежала печать бессонной ночи. И он понял, что Ягайло окончательно сломлен. Это уже победа. Большая победа. Но, чтобы не выдать своей радости, епископ не торопясь закончил молитву и только после этого подошёл к литовскому князю.
— Да благословит тебя Бог! — произнёс он и спросил: — Князь готов принять новую веру?
— Готов! — сумрачно ответил Ягайло.
Епископ повернулся к своей братии, стоявшей поблизости, и кивнул головой. Они окружили Ягайла.
— Начнём, сын мой, — проговорил епископ,— прошу повторять слова за мной.
— Я... — сказал епископ.
— Я, — повторил князь. — ... отказываюсь от православной веры и снимаю с себя крест.
Ягайло повторил эти слова.
— ... так как она уступает, — продолжал епископ, — Римской католической церкви, основанной апостолом Петром, которая провозглашает борьбу с неверными. Итак, — епископу подали католический крестик с тонкой золотой цепочкой, и он повернулся к Ягайле, — князь, ты получил право носить этот крест...
Ягайло склонил голову, и епископ надел на него крестик. Князь оттопырил вверху камзол и спрятал крестик на груди.
— Ты, князь, — вновь епископ обратился к Ягайле, — в православии носил имя Яков. Какое имя ты хотел бы принять как католик?
Ягайло задумался. Раньше он ни с кем не хотел об этом говорить. Зачем преждевременно давать повод для ненужных разговоров. Епископ, видя затруднение князя, мягким голосом спросил:
— Любишь ли ты созерцать огненный пламень?
— Люблю, — ответил князь.