мост над быстрой Вильной. Миновав нижний замок, она въехала в верхний. Оставив коня слугам, бросилась в свою комнату. Когда она вошла в неё, ей показалось, что она её и не покидала.
Первым делом Софья решила написать письмо Василию. Так как в её комнате письменных принадлежностей не было, она побежала в кабинет отца. Сев за стол, положила перед собой лист бумаги, проверила чернила, обмакнула перо и... задумалась. Над письмом она думала всю дорогу, а как села писать, то вдруг показалось, что всё вылетело из головы. Подумав, написала: «Дорогой Василий...», но это ей не понравилось. «Достойный чести спаситель, как ты добрался до своей земли? Не забыли ли тебя там? Здесь, в Вильно, о тебе помнят и надеются, что ты дашь о себе весточку. Её ждут с нетерпением. Василий, нашёл ли Алберда свою Ольгу? Если да, то поздравь его от меня. Софья». Она ещё раз его прочитала и стала думать, куда его положить, как дверь неожиданно отворилась, и вошёл отец.
— Вот ты где! — весело произнёс он, сбрасывая плащ. — Что это у тя в руке?
Он взял бумагу, развернул и быстро пробежал глазами. Дочь уже приготовилась «отразить» его грозный выпад. Но тот, поняв состояние дочери, улыбнулся.
— Не забываешь? — спросил он.
— Я его никогда не забуду, — с вызовом ответила она.
— Так-так, — произнёс отец, — его ещё надо отправить в Московию...
Софья переменилась в лице.
— Ты мне... поможешь?
Он взял колоколец и позвонил. Тотчас в дверях объявился слуга, вопросительно глядя на князя. Посланец появился удивительно быстро. Софья ещё не успела уйти.
— Слушаю тебя, великий князь, — проговорил он.
Витовт сказал:
— Запечатай его и подбери человека для поездки в Московию. Побыстрее.
— Будет исполнено, великий князь.
Это был моложавый, жилистый крепыш, из породы тех людей, которые не знают усталости и умеют за себя постоять. Князь улыбнулся, как бы одобряя этот выбор. Витовт выдвинул ящик, достал кисет с деньгой и, взвесив его на руке, подал посланцу.
— Я думаю, хватит с лихвой, — сказал он и продолжил: — В Москве найдёшь Василия, княжича Василия, — поправился он, — отдашь ему письмо и спросишь, будет ли ответ. Если он скажет: «Да», подождёшь. Иди, да торопись.
— Всё сделаю, великий князь, не беспокойся.
Поклонившись Софье, быстро направился к двери.
Дорога в Москву в этот поздний час была пустынна. Только одна повозка с тремя мешками зерна да погонщиком, дремавшим, удобно устроившись на них. Его дрёму прервал торопливый конский топот. «Кого ето несёт? — подумал мужик, подтягивая поближе топор. Догнавший всадник придержал коня, спросил:
— До Москвы доеду?
— Изжай, — ответил тот, надвигая на глаза старенькую шапчонку.
Мужик не обманул, и в полночь всадник был в кремле.
Его удивили открытые ворота, свет во многих окнах и цепочкой тянувшийся в кремль люд. «Неуж чё случилось?» — подумал всадник, слезая с коня и выбирая место, где бы поставить коня. Вдали он увидел деревце и повёл к нему лошадь. Привязав её, пошёл к людям, толпившимся около церкви. Перехватив одного из тех, кто тоже направлялся к ним, он спросил:
— Случилось чё аль как?
Тот удивлённо посмотрел на него:
— Ты откель? — поинтересовался он.
— Из Литвы, — ответил всадник.
— Почил великий князь.
Последние слова были произнесены с плачем.
— Я должен отдать послание княжичу Василию.
— Он, поди, в церкви, — ответил мужик и пошёл к храму.
Церковь Михаила Архангела. Соборная площадь ещё с вечера заполнялась людьми. Великая скорбь пришла на Русь. В церкви уже установили гроб с телом великого московского князя Димитрия Иоанновича. У изголовья сидели Евдокия и старший сын Василий. Напротив священник читал молитву по усопшему. Освещали ему текст подсвечники с толстыми горящими свечами. Внутри царил полумрак. Там толпились бояре, купцы, воины, те с кем великий князь бил татар на Куликовом поле, белый и чёрный люд. Площадь перед храмом была заполнена людьми.
Василий изредка отводил глаза от отца и смотрел на стены, на которых неизвестный художник нарисовал древних святых в полный рост. Лики святых, руки которых обращены к небу. Василий посмотрел наверх. Там, под главным куполом, был изображён бог Саваоф. Его голова обрамлена ореолом и шестигранной звездой, а руки были готовы принять душу покойного. Сидящий на его коленях младенец как бы говорил, что жизнь не кончается и то, что сделал князь при жизни, является залогом её продолжения.
Незаметно наступил рассвет. Предстояло трудное: последнее прощание. За толстыми стенами был слышен нарастающий шум. Народ требовал допустить его для прощания с любимым князем. Старый Боброк поднялся с кресла — ему единственному в силу почтенного возраста разрешили сидеть — и произнёс:
— Люди, поднимите гроб и вынесите его на площадь.
Он первым подошёл к нему. Бояре, купцы, воины подняли гроб князя и размеренным шагом пошли к выходу.
Как только они показались, весь народ на площади опустился на колени. Завыли бабы, закричали мужики:
— Наш спаситель, наш любимый князь, на кого ты нас оставляешь? Пошто так рано покинул нас?
Толпа расступилась, и он возвратился на место, в храм. Наступила минута прощания, и стал слышен голос княгини:
— Пошто не промолвиши ко мне, цвете мой прекрасный? Что рано увядаиши? Винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцу моему и сладости души моей; солнце моё, рано заходиши; месяц мой прекрасный, рано погибаеши; звезда восточная, почто к запади грядеши?
Люди словно обезумели от скорби великой, плач поднялся по Руси.
И вдруг, среди этого плача и уныния, раздался пророческий голос старого Боброка:
— Похваляет царя Константина греческая земля, Владимира — киевская с окрестными городами, а Димитрия Ивановича — вся Русская земля. И в века быть ему не забытым.
Люди стали потихоньку выходить из церкви. А Евдокия будто не собиралась покидать своё место. К ней подошёл старый епископ и тихонько сказал:
— Матушка княгиня, как ни тяжела утрата, но на тебе лежит материнский долг беречь и растить княжьих детей. К сожалению, нет сил, кроме сил небесных, поднять его из могилы. А, наверное, там он оказался нужней. Будем же здесь, на земле, исполнять свой христианский долг. Пошли, дочь моя.
Княгиня тяжело вздохнула:
— Иду, владыка, — и попыталась подняться.
Но силы оставили её. Епископ и Василий успели её подхватить, и они потихоньку двинулись к выходу.
На улице народ расступился при виде убитой горем княгини. Свежий воздух придал ей сил, стало легче идти. Епископ вернулся к себе, а Василий поддерживал мать на всякий случай. За ними шли старые бояре, соратники князя по боевым делам.
И вдруг перед воротами к Василию подскочил незнакомец. Все были в такой скорби, что никто не заметил его.
— Тебе, княжич, из Литвы пакет, — проговорил он и передал послание. — Ответ будет? — спросил он.
Василий в первые минуты ничего не понял: какая Литва, какой ответ? И вдруг его осенило: «От неё!»
— Будет!
Повернувшись к служке, он кивнул на подателя письма и проговорил:
— Взять его на постой и обеспечить всем, что он скажет.
Служка с удивлением посмотрел на князя, подошёл к незнакомцу, взял его под руку и сказал:
— Пошли со мной.
Василий, проводив мать до опочивальни, хотел у неё задержаться, но та ласково, тихо сказала:
— Ступай к себе, сынок, тебе надо побыть одному.
Василий до глубины души был ей благодарен.
— Если чё, матушка, сразу покличь.
В дверях он остановился, посмотрел на неё любящими глазами, отчего ей стало легче на душе.
Василий, как и его отец, в грамоте был слабоват. Потом он поймёт, что положение обязывает, и возьмётся за книги. Но сейчас он с трудом прочитал письмо, и с души, словно камень, свалилось тяжкое: «Она не забыла меня! Она любит меня!» Он был окрылён. Но на память пришли слова отца: «Дай только палец... Нет, подавать палец я не буду. Но любовь свою не отдам». Княжич подошёл к столу, взял чернильницу. Выдвинул из стола ящик. Там лежала бумага. «А чем писать? — почему-то подумал он и вспомнил: — Надо ещё гусиное перо». Василий вышел из своей опочивальни. Усталость просто пропала. Он вышел в проход. «У кого всё это попросить?» — думал он, идя по коридору. Вышел на крыльцо и увидел, как воины выдавливали из кремля людей. Он даже удивился: «Зачем?». Но когда узрел, что из амбара выносили столы и скамьи, догадался: готовился поминальный обед. Мысли пришли в порядок. Будто очнувшись, он понял, что чернила и перья можно было взять только у священника.
Вернувшись, Василий прошёл в опочивальню. Пережитое взяло своё. Усталость овладела им. Он тяжело опустился в кресло. Веки сомкнулись сами собой.
Его разбудили. Перед ним стояли Боброк, Кошка, Иван Квашня, Димитрий Всеволожский.
— Вставай, князь, пора на поминки.
Спросонок Василий даже не обратил внимания, что его назвали князем.
Когда они вошли, едальня была полна народа, а столы накрыты. Во главе стола сидела княгиня. Было видно, что она взяла себя в руки. Чёрные круги под глазами выдавали её переживания. Начала княгиня:
— Добрые и верные други моего Димитрия, Царствие ему Небесное, давайте помянем его. Он лю... — дальше слёзы потекли из её глаз, но она, подавив горе, вызвавшее слёзы, закончила, — он любил вас и гордился, что у него такие друзья. Светлая ему память, да будет земля ему пухом.
Все встали и молча опорожнили бокалы.
А утром Василий, проснувшись, первым делом принялся за письмо для Софьи. Оно было коротким: «Рад твоей вести. Давай встретимся в Смоленске в день апостолов Петра и Павла. Целую. Люблю. Василий». Перечитывать ответ не стал, а вызвал служку и приказал запечатать письмо и позвать литовца. Литовец появился быстро. Подавая ему письмо и кисет с деньгой, Василий обронил:
— Как там у вас в Луцке?
— А я не из Луцка, — ответил тот, чем удивил Василия.
— Садись, — сказал княжич и пододвинул ему кресло.