иру дивизии начать наступление. Наблюдать за боем мы приготовились с небольшого бугорка, поросшего кустарником, откуда хорошо просматривалось Ивановское. В назначенное время бомбардировщики ВВС фронта и Балтфлота как будто хорошо "обработали" плацдарм, и после короткой артиллерийской подготовки наши танки пошли в атаку. Пехота же, сперва двинувшаяся за ними, встреченная пулеметным огнем, залегла недалеко от окраины села: сказались необученность и необстрелянность дивизии народного ополчения».
Под Кингисеппом подполковник Бычевский застал маршала Ворошилова и генерала Попова: «Они стояли за пригорком, всего в пятистах метрах от окраины села Ивановское, занятого противником. Ополченцы развернулись в цепь. Их первая попытка контратакой освободить село окончилась неудачей.
Теперь шел огневой бой. Наши снаряды ложились в центре Ивановского, избы горели. Ветер временами доносил оттуда клубы дыма. В бинокль можно было разглядеть, как за изгородями на окраине передвигаются вражеские танки. Вспышки выстрелов выдавали их. (…)
А Ворошилов в это время отчитывал Попова за плохую организацию артиллерийского огня:
– Какое же это обеспечение контратаки? Бьют по пустому месту, хаты жгут, а немцы уже на окраину вылезли!
– Из эшелонов только что выгрузились, товарищ маршал, – объяснял командующий фронтом. На случайных огневых позициях встали, разведки провести не успели.
– Так потрудитесь хоть теперь разобраться в обстановке. Выбить противника из села надо до ночи, пока еще он не закрепился. Сейчас там, видимо, только разведгруппа. Захватила броды на Луге и пустое село, пока вы дивизию выгружали. А ночью непременно подвалят главные силы.
Попов пошел к танкистам и вдруг сам решил боем разведать силы противника. Ворошилов не успел остановить его, только махнул рукой и выругался:
– Вот черт!..»
Командующий Северным фронтом остановил проходящий мимо танк, забрался в него через люк и вдоль опушки направился в сторону села Ивановское. И чем ближе боевая машина подходила к опушке леса, тем все больше прояснялась картина: «Нашей пехоты между лесом и селом не было. Она отползла на опушку, откуда и вела огонь. Танки вели единоборство с вражескими противотанковыми пушками и танками. Несколько наших танков уже горело. Вдруг, совершенно неожиданно для себя, я ощутил сильный, какой-то металлический удар по башне танка, от которого посыпалась внутренняя краска. Вслед за этим последовал второй такой же удар. "Бьет бронебойными", – закричал мне командир танка, сидевший на месте стрелка-радиста. "Давай задний ход", – ответил я ему. Но пока механик-водитель переводил рычаг скоростей и танк успел двинуться назад, мы получили еще третий снаряд в башню танка, так же как и первые два, не пробивший броню нашей тридцатьчетверки. Невдалеке от бугорка, где находился К. Е. Ворошилов, наша машина, продолжавшая двигаться задним ходом, попала в большую воронку от авиабомбы, мне пришлось покинуть танк и добираться до бугорка пешком».
Генерал Попов вылез из башни пошатываясь.
– Ты что, с ума спятил? Если в разведку ходить станешь, кто будет фронтом командовать? – сердито упрекнул его маршал Ворошилов.
«Трудно было предложить что-либо конкретное в данную минуту, – думал командующий фронтом. – Соседняя справа кадровая 191-я дивизия с минуты на минуту может подвергнуться удару. Слева пехотное училище обороняется на широком фронте и уже отражает попытки неприятеля захватить плацдарм у Сабека. Оставалось единственное решение – прекратить наши бесплодные атаки, отвести танковый батальон на опушку леса и, оставив при нем небольшое прикрытие из ополченцев, обязать его парализовать попытки противника к дальнейшему развитию плацдарма. Конечно, оборона танков ночью – это очень сложная для них задача, но пока другого выхода не было. Артиллерийский полк 2-й ДНО, к счастью, оказался наполовину кадровым, поэтому от него тоже можно было потребовать выдвижения отдельных орудий от каждой батареи для ведения огня прямой наводкой непосредственно на передний край, и тем самым относительно надежно прикрыть на ночь ополченцев, привести последних в порядок, а затем уже с командирами частей и подразделений подвести итоги первого боевого дня и решить, что делать дальше…»
Выслушав соображения генерала Попова, маршал Ворошилов уехал в Ленинград. Командующий же Северным фронтом остался для принятия решения на следующий день. Короткая, бессонная ночь, а под утро встреча с командиром 2-й дивизии народного ополчения. Из его доклада результаты вчерашнего боя были очень неутешительными: «После небольшой артиллерийской подготовки, когда танки по условленному сигналу пошли в атаку на Ивановское, пехота 2-й ДНО поднялась и двинулась за ними, но, попав под сильный пулеметный и автоматный огонь, залегла. Потом, после повторных вызовов артогня, командирам удавалось еще несколько раз поднимать стрелков в атаку, но каждый раз она захлебывалась под непрекращавшимся огнем пулеметов и автоматов. В результате пехота отползла назад к опушке леса, забрав раненых.
Потери убитыми и ранеными были очень большими, и вряд ли сегодня дивизия смогла бы возобновить наступление».
Непривычно долго оценивая обстановку, генерал Попов принимает следующее решение: «командиру дивизии перейти к обороне по опушке леса», а подполковнику Бычевскому – «как можно плотнее заминировать этот участок и установить надежные проволочные заграждения». Затем он выезжает в Ленинград, до которого от Веймарна 120 км. Нужно было спешить на Дворцовую, в связи с резким обострением обстановки на петрозаводском направлении.
Пока войска Северного фронта отражали удары 41-го моторизованного корпуса противника под Кингисеппом и Лугой, 11-я армия Северо-Западного фронта 14 июля предприняла контрудар по сходящимся направлениям: с севера и с юга по 56-му моторизованному корпусу, наступавшему на Новгород. Для поддержки и прикрытия советских войск были привлечены три авиадивизии Северо-Западного фронта, одна дивизия Северного фронта и 1 – й дальний бомбардировочный авиакорпус. В результате контрудара противник понес значительные потери и был отброшен в западном направлении до 40 км. 8-я же танковая дивизия немцев попала в окружение, но с огромными потерями сумела вырваться из котла.
Не менее успешно сражались войска 8-й армии, переданной в состав Северного фронта только 13 июля. Обороняясь на таллинском направлении, ее соединения и части успешно отражали попытки врага прорваться вперед.
В результате больших потерь немецкое командование остановило наступление на Ленинград до подхода основных сил 18-й армии к Луге. Контрудар же 11-й армии Северо-Западного фронта лишь на время устранил угрозу прорыва противника к Новгороду. 19 июля советские войска перешли к обороне, а к 27 июля с боями отступили на подготовленные позиции Лужского рубежа.
«Это обстоятельство совершенно оголило левый фланг»
Уже на Дворцовой начальник штаба фронта доложил командующему: «Финны стремятся выйти к северо-западному побережью Ладожского озера, а находящиеся здесь наши части не в состоянии остановить этот натиск врага. 16 июля финны вышли к Ладожскому озеру и тем самым разрезали наши войска на две части».
Его решение было, как всегда, взвешенным: «Пришлось 168-ю сд 7-й армии… передать в подчинение командующего 23-й армией генерала П. С. Пшенникова, потребовав от него пристального внимания своему правому флангу».
Вспоминая пережитое, генерал Попов подчеркнет очевидное: «Итак, плацдармы под Веймарном и в районе Б. Сабека, разгоревшиеся бои в предполье на реке Плюссе, южнее Ленинграда, выход финнов к Ладожскому озеру севернее города ставили командование фронта в очень затруднительное положение». При этом резервов почти не было. А значит, нужно «было придумывать, комбинировать и изобретать, надо было на карту ставить все, чем мы располагали, чтобы отстаивать пока еще на дальних подступах Ленинград. В нашем распоряжении имелись отдельные части, заканчивавшие формирование и элементарное обучение: это противотанковый истребительный полк, отдельные механизированный и мотоциклетный и, наконец, запасный полк, которые мы бы могли перебросить на петрозаводское направление для помощи командующему 7-й армией. Могли бы мы, конечно, помочь ему в какой-то мере и авиацией, и кораблями Ладожской военной флотилии. Эти предложения я доложил К. Е. Ворошилову.
Между тем финские войска, прорвавшись к Ладожскому озеру и развивая свое наступление на Олонец и Петрозаводск, одновременно вели настойчивые атаки по правому флангу 23-й армии, оборонявшей Карельский перешеек, постепенно вытесняя ее с небольшого промежутка между госграницей и Ладожским озером. Здесь бои носили очень упорный характер.
Наши контрудары на петрозаводском направлении начались 23 июля и имели вначале некоторый успех, но затем войска выдохлись и после ряда безрезультатных атак стали закрепляться на достигнутых рубежах. Наступление финнов было тем не менее приостановлено, что позволило нам после подхода из резерва Ставки 272-й сд и переброски в район боев из Ленинграда 3-й ДНО возобновить наши контрудары, которые нанесли большие потери финским войскам и ослабили их натиск».
Вряд ли мы сегодня можем даже представить себе, как трудно было командующему Северным фронтом в те жаркие летние дни 1941-го. Трудно и морально, и физически. Огромная ответственность, помноженная на бессонные ночи и бесконечный поиск наиболее верного решения в неимоверно сложных условиях военных действий на двух направлениях. Когда над тобой кроме Ворошилова еще и Ставка. А это значит – Генштаб и сам Сталин! Но именно в тех условиях командующий Северным фронтом всегда оставался самим собой. За это его и любили, и уважали. Факт, встречающийся на войне нечасто. Например, главный маршал авиации А. А. Новиков в своих мемуарах не однажды подтвердит эти слова: «Маркиан Михайлович, будучи командующим фронтом и одним из немногих руководителей, прямо ответственных за судьбу Ленинграда, даже в самые тяжкие времена был всегда выдержан, деловит, никогда не дергал людей. Это в нем нравилось мне, и потому все его устные приказы, большей частью выраженные в форме просьбы, я воспринимал не только умом, но и сердцем».