«Назначить командующим 5-й ударной армией… с оставлением его в должности заместителя…»
Все началось по плану 20 ноября в 7 час. 30 мин. с артподготовки, несмотря на сильный туман. Маркиан Михайлович вспомнит: «Противник „огрызался“ слабо. Очевидно, артиллерия 51-й армии поразила цели хорошо. Оправдалась подготовка артиллерии в стрельбе ночью и в тумане, а также тщательная пристрелка целей.
В ходе артподготовки на НП прибыли почти одновременно генералы Вольский и Шапкин. Их, оказывается, также смущал туман, но уже в пути, услышав канонаду, они поняли, что все началось по плану. В 8.30 пехота и танки перешли в атаку. Бой все более и более разгорался. До окутанного туманом НП доносились звуки разрывов снарядов и отдаленные пулеметные очереди. Поля боя не было видно. Н. И. Труфанов принимал по радио донесения командиров дивизий и уточнял им задачи. Войска успешно шли вперед, преодолевая сопротивление противника. Мы знали, что донесения командиров дивизий основывались на докладах командиров полков, также не видевших поля боя. Поэтому достоверность этих донесений, естественно, вызывала некоторые сомнения. Шли очень тревожные минуты и часы наступления.
Наконец меня вызвали к телефону ВЧ. Командующий фронтом запрашивал о погоде и обстановке. Одобрив мой краткий доклад, А. И. Еременко напомнил, что нельзя опаздывать с вводом в прорыв корпусов Вольского и Шапкина. Вместе с тем он сообщил нам обстановку в полосах 64-й и 57-й армий.
Около 10 часов туман начал рассеиваться. Ясно обозначились холмы, ранее занимавшиеся румынами. В бинокль отчетливо просматривалась вые. 87. Наша пехота и танки НЛП вели бой уже западнее ее. Это действовали войска боевой 126-й стрелковой дивизии и 158-го танкового полка. Южнее части 302-й стрелковой дивизии вели бои в районе черневших развалин хутора Захарова. Кое-где на склонах высот догорали подбитые врагом танки.
Бой постепенно удалялся. Мы наблюдали, а вскоре подтвердили по радио и командиры дивизий, что рубеж, на котором намечался ввод в прорыв 4-го механизированного корпуса, уже достигнут нашей пехотой. Далеко справа достаточно отчетливо просматривались боевые порядки 15-й гвардейской стрелковой дивизии, успешно наступавшей на совхоз Приволжский. В. Т. Вольский сосредоточенно наблюдал в стереотрубу за полем боя.
– Ну, что, Василий Тимофеевич, видите, как хорошо идут наши дивизии? Не пора ли и вашему корпусу начинать движение вперед? – спросил я.
Вольский колебался, продолжая изучать поле боя.
– Засидимся – все провороним, – поддержал меня Никита Сергеевич, – будут тогда танки плестись в хвосте у пехоты.
Решил начинать выдвижение корпуса. Около 11 часов В. Т. Вольский подал своим танкистам радиосигнал "Вперед!"»
В своих мемуарах Н. С. Хрущев тоже описал этот день: «Наши войска ворвались в окопы и повели рукопашный бой. Противник отходил. Мы приказали Вольскому вводить механизированный корпус в прорыв. Ждем, танков все нет да нет. Мы стали уже волноваться. Как же? Мы ведь теряем время. Враг может сорганизоваться и построить новую оборону на каком-то удалении в тылу, оставив передний край. Мы предполагали, что у него имеются там заранее оборудованные позиции. А танков нет. Что такое? Уже рассвело. Солнце сияет. Его самого не видно, потому что стоял туман, но все предвещало, что туман скоро рассеется. А механизированный корпус никак не может войти в прорыв! Мы с Поповым решили: сядем на машину и поедем к Вольскому. (…)
Когда мы с Поповым приехали в расположение танковых войск, то их организация произвела на меня неприятное впечатление, такой там был базар. Все хорошо видно, в поле ни кустика, и танки, и автомашины, и люди в открытую. Нам повезло, что стояла нелетная погода и самолеты врага не поднялись в воздух…
Там была просто Сорочинская ярмарка, базар какой-то. Ведь коня и обоз не зароешь в землю, все в чистом поле. Картина была, я бы сказал, ужасная. Приехали к Вольскому, Вольский все еще возился с командирами бригад, ставя им задачи. Мы начали его торопить – пора кончать, задачи следовало поставить раньше. Разъехались мы по частям, стали выталкивать в наступление механизированный корпус. Я тогда считал, что это недосмотр Вольского, что он не подготовил своих командиров бригад. Позже я понял, что там, видимо, дело заключалось в другом; комбриги уже были проинструктированы и каждый командир получил свою задачу вовремя.
Такое потом наблюдалось не только у Вольского, а и у других командиров танковых войск. Они нарочно медлили, выжидая, когда пехота расчистит путь, чтобы не подставлять танки под огонь и не терять их при прорыве. Ждали, чтобы был развернут прорыв и легче было бы войти в него танковым войскам. К сожалению, такие рассуждения я потом слышал часто, да и не только слышал, а и сталкивался с ними у многих танкистов. Не буду называть фамилии. Сейчас эти люди занимают довольно высокое положение. Они прекрасно воевали и хорошо закончили войну. Но за многими мною замечался этот грех. Наконец Вольский сдвинулся. А мы все ходили по полю, по его базару. Смотрю, летают два самолета над передним краем противника и бомбят его. Я говорю: "Смотри, товарищ Попов, что же это такое? Чьи это самолеты? Вроде как наши. Да ведь там сейчас нет противника, он выбит, как же так? Может быть, это противник бомбит наши войска?" Мне было непонятно, Попову тоже. Конечно, в общем и целом мы радовались. Хорошее было настроение, что наша берет! Мы передний край прорвали, пошла в дело пехота. Но нас беспокоили эти два самолета. Потом, смотрим, эти самолеты поворачивают в нашем направлении и летят на бреющем полете над этим базаром, над танками и лошадьми. А все открыто как на ладони. Вот самолеты заметили наш "виллис" и летят прямо на него. Вроде бы наши самолеты? Попов: "Давайте-ка выскочим, разбежимся и заляжем. А то черт его знает, что получится". Выскочили из "виллиса", он в одну сторону, я – в другую. Самолеты прострочили по нам из пулеметов. Попов потом говорил, что очередь близко легла от него. Около меня – тоже, но не в непосредственной близости, потому что я не слышал чмоканья пуль о землю. Улетели самолеты. Я говорю: "Все-таки наши. Почему же они нас обстреляли? Как они могли спутать? Этот район обозначен на всех картах, какими могли пользоваться наши летчики, район сосредоточения танковых войск и кавалерии для броска в прорыв".
Вытолкнули мы корпус вперед и вернулись на командный пункт к Труфанову. И он нас уже порадовал первыми пленными».
С самолетами потом разобрались. Это были советские штурмовики, которые потеряли в облаках ориентировку и приняли своих за немцев. Генерал Попов приказал своему адъютанту связаться со штабом воздушной армии, сообщить о происшествии и найти виновных. Виновных установят через несколько дней:
«– Ну, что будем делать? – обратился ко мне Н. С. Хрущев.
– Наказать, конечно, нужно строго, – ответил я, – чтобы другим была наука. Да и приказ комфронта этого требует.
– Так в приказе-то о войсках сказано. А мы с вами не войска, – отшутился Никита Сергеевич. – Как-то несерьезно может получиться: подумайте только, обстреляли Хрущева и Попова и за это хороших, смелых летчиков отстранили от полетов и еще строго наказать собираются. У меня есть предложение: давайте дадим генералу Хрюкину телеграмму, вместе подпишем – летчиков к полетам допустить, не наказывать, но строго предупредить, чтобы впредь были более осмотрительны и по своим не били. Ну как, согласны?
Я, конечно, согласился. Телеграмма была отправлена в воздушную армию, а вскоре в разговоре со мной по телефону тов. Хрюкин сообщил, что в штурмовом полку, где узнали об обстреле Н. С. Хрущева, было много переживаний. Наша телеграмма там просто подняла дух».
Передовые же войска 4-го мехкорпуса к исходу дня обогнали пехоту и вышли на подступы к Плодовитому. И хотя его танковый полк выполнил свою задачу, все-таки такой частный успех не восполнил времени, потерянного корпусом при вводе в прорыв. Именно этим Еременко выразил свое недовольство на ВПУ, однако распоряжения заместителя на ночные действия танковому и кавалерийским корпусам полностью утвердил.
Маркиан Михайлович не без огорчения отметит: «Корпусу так и не удалось совершить глубокий бросок в тыл противника. Более того, мы опасались, что противник сумеет за это время подтянуть свои резервы и особенно противотанковые средства.
В связи с медленным продвижением корпуса Вольского, усложнился и ввод в прорыв 4-го кавалерийского корпуса. Ввести его засветло в прорыв мы не смогли, так как все дороги были заняты тылами 4-го механизированного корпуса. Протолкнуть конницу нам удалось только в 22 часа. Обе кавалерийские дивизии вводились рядом. Сбив прикрытие противника, они к 10 часам 21 ноября вышли на подступы к Абганерово».
Вспоминает Н. С. Хрущев: «Помню, раз после проведенного наступления мы ехали поздно ночью. Степь. Дорог нет. Ездить было опасно, потому что всегда можно было наткнуться на шальную мину, закопанную в неожиданном месте. Вот едем мы и не уверены, что в правильном направлении. Нет никаких ориентиров, ни кустиков, ни населенного пункта. Голая степь. Ориентироваться надо по звездам. Но по звездам воевать даже в степи невозможно. Видим, мерцает какой-то огонек. Сейчас же взяли направление на этот огонек на своих "виллисах". Выскакивает из машины Попов. Он был человек с жизнерадостным характером и хохочет во все легкие: "Товарищ Хрущев, идите сюда, взгляните, живых чертей увидите".
Я вышел из "виллиса", подошел. Сидят наши солдаты, развели небольшой костер. Большой костер там не разведешь, нет дров. Они все, что могло гореть, собрали в степи. Достали где-то воду и кипятят чай, склонившись над костром. Закоптились – просто страх. У них только, как у негров, сверкают зубы и глаза. Действительно, черти, да еще ночью! А молодые парни улыбаются, видят, к ним приехали генералы. Я тогда не имел еще воинского звания, но был в военной форме. Они-то сразу увидели, что приехала какая-то военная "шишка". Мы расспросили их. Что-то у них сломалось в машине, не то горючее кончилось. "Вот, ждем, когда нам помогут". Это были артиллеристы противотанковых орудий – одной или двух пушек. Мы с ними слегка пошутили. Нам же они что-либо толковое сказать не могли, сами не знали событий. Ответили лишь, из какой они воинской части.