Операции армии рассчитаны на внезапность. Фронт (2-й Прибалтийский, бывший Калининский) действует на второстепенном направлении. Поэтому у него нет ни боеприпасов на фронтовую наступательную операцию, ни необходимого пополнения. В подобных условиях другие фронты зарываются в землю и готовят войска к отражению возможного наступления противника. Маркиан Михайлович Попов – человек умный, предприимчивый, инициативный, избрал иной образ действий. Он посадил в оборону весь фронт… За исключением одной армии – 10-й гвардейской. Этой армии было отдано все поступающее пополнение, основная масса поступающих фронту боеприпасов. Предполагалось, что она, скрытно сосредоточившись на каком-то направлении, наносит внезапный удар с частной целью – нанести противнику потери, разорвать его оборону и развить успех в глубину, привлекая тем самым к этому району вражеские резервы. Потом армию незаметно оттянуть, сдав завоеванный рубеж соседям, и скрытно перебросить на новое направление.
Очевидно, что главное этого плана – внезапность перегруппировок и ударов 10-й гвардейской армии. Но именно внезапности у 10-й гв. армии и не получалось.
Накануне первой из намеченной серии наступательных операций немцы разбросали в исходном положении войск армии листовки:
– 10-я Гвардейская! Вы пришли сюда наступать? Ну что ж, пожалуйте, бриться! Завтра мы вас побреем!
И побрили. Единственный результат первой наступательной операции 10-й гв. армии – огромные потери.
Следующая операция тоже была предварена немецкими листовками, чуть измененного содержания:
– 10-я, ты сюда пожаловала? Ничего, побреем тебя и здесь! Попов приказал отложить эту операцию на сутки и в течение дня демонстрировать перегруппировку на другое направление. Результат получше. Потери несравненно меньше и небольшое продвижение вперед – от двух до восьми километров.
В исходном положении для третьей операции немцы снова встретили нас листовками. Среди личного состава возмущенные разговоры:
– Где-то в штабе сидит предатель.
В штабе армии разговоры те же, но пункт, где находится шпион, указывается более точно. Операторы почти в открытую говорят:
– Сведения утекают из булганинского окружения.
Таково, очевидно, мнение и командующего армии и фронта – Михаила Ильича Казакова и Маркиана Михайловича Попова.
Каждая операция готовилась примерно следующим порядком. Фронт шифром сообщал исходное положение для предстоящей операции и маршруты для движения из района сосредоточения в исходное положение. По этим данным штаб армии сразу же приступал к разработке плана перегруппировки. Одновременно командующий армией вызывался к командующему фронтом. С ним должен был ехать нач. штаба или один из двух его заместителей. При мне готовилось три операции. В первой ездил с командующим Малиновский, а я руководил разработкой плана перегруппировки. В остальных двух было необорот: я ездил с командующим, Малиновский занимался планом перегруппировки. У командующего войсками фронта, когда прибывали мы с командармом, собирались начальник штаба фронта, начальник оперативного управления, начальник разведки, командующий артиллерией фронта и командующий фронтовой авиацией – и прорабатывался разработанный штабом фронта план предстоящей операции армии. Когда проработка заканчивалась, если не было члена Военного совета фронта Булганина, который извещался о проработке заранее, но мог не прийти на нее, Маркиан Михайлович звонил ему и он либо приходил, заставив нас изрядно подождать, либо повелевал принести ему на подпись в его резиденцию. Во время первой моей поездки с командующим Булганин изволил повелеть принести ему. И мы с начальником оперуправления фронта выполнили эту миссию. Документы уже числились за мной. Я расписался за них сразу после проработки.
Процедура похода к Булганину впечатляющая. Совершив полукилометровый маршбросок, мы услышали приглушенное: "Стой!" Остановились. Из кустов вышел офицер в форме НКВД. В кустах угадывался другой или даже двое, державших, по-видимому, нас на прицеле.
– Удостоверение личности! – потребовал НКВДист, у которого в руках была какая-то бумажка. Он проверил удостоверения, сличив наши фамилии с написанным в бумажке.
– Следуйте за мной. Строго по моим следам. Отклоняться опасно. И мы пошли. Вскоре новое: "Стой!" и новая проверка документов.
Наш провожающий исчез.
– Проходите.
И проверяющий показал нам на дом. Эдакий передвижной дворец. Пошли. У входа еще одна проверка удостоверений. И, наконец, нас завели в приемную. Полковник, видимо, для поручений, указывая на стол у стены, распорядился:
– Развертывайте карты здесь!
В это время, вертя задочком, вошла девушка, видимо, из того булганинского гарема, о котором говорил весь фронт. Она мило улыбнулась и поставила на стол в центр поднос с печеньем и сахаром.
– Я здесь развертывать карты не имею права.
– А в чем дело?
– Сюда имеют доступ посторонние лица.
– Больше никто не зайдет! – И полковник прикрыл дверь.
– Вы для меня тоже посторонний. В этом доме я имею право показать план только члену Военного совета.
Полковник явно опешил. Начальник оперативного управления предупреждающе подмигивал, остерегая меня от скандала. Наконец, он сказал, как бы извиняясь перед полковником:
– Товарищ подполковник не знает вас в лицо, товарищ полковник! И обращаясь затем ко мне, произнес:
– Полковник – для поручений Военного совета!
Но останавливать меня было уже поздно. И я ответил генералу сдержанно, но твердо:
– Я и сам понял, кто это. Но полковника нет в списке допущенных к плану операции.
Вышел Булганин. Он был, как мне показалось, трезв, хотя о его постоянном пьянстве ходили буквально легенды. Я представился. Он приветливо поздоровался с нами обоими и произнес:
– Ну что ж, раскладывайте свои карты.
– Я не могу этого сделать, пока в помещении есть посторонние.
– Кто же здесь посторонний? – улыбнулся он.
– В списке допущенных к плану операции нет полковника.
– Ну я его допущу. Что, вам написать это?
– Нет, мне достаточно и вашего устного распоряжения. Я разверну карты и сделаю полный доклад, но по окончании этого обязан буду донести в Генштаб, что произошло разглашение плана операции.
– Ну, если такие строгости, не будем нарушать. Законы надо уважать всем. Даже и члену политбюро. – Он подчеркнул последнее слово.
– Оставьте нас одних, – обратился он к полковнику. И тот вышел.
Когда мы возвратились в домик к командующему, он встретил нас смехом. Меня он знал еще с Дальнего Востока и сейчас, смеясь, сказал:
– Ну, что, Дальневосточник, поучил нас, как относиться к законам? Звонил Булганин. Он, кажется, не очень доволен, но на словах хвалит.
Эта операция тоже была, по сути, безуспешной. В первый день продвинулись максимально около десяти километров. На второй и третий день успеха тоже не было. Но особенность… листовки, обращенные к 10-й гв. армии, появились только на второй день операции. Это, безусловно, указывало на утечку информации из окружения Булганина. Урок был учтен. Последняя при мне операция готовилась с особо строгим соблюдением тайны.
Во время проигрыша у Попова пришел Булганин – пьяный "до положения риз". Лицо сизо-красное, отечное, под глазами мешки. Подошел к Маркиану Михайловичу, сунул руку и свалился на стул рядом. А остальным не сделал даже общего поклона.
Командующий увидел подход булганинской своры в окно и закрыл карту и другие документы. Когда все улеглось, Попов сказал Булганину:
– Николай Иванович, попроси всех пришедших с тобой перебраться в приемную.
– Я не могу оставлять члена политбюро одного, – резко и с явным вызовом произнес громила в НКВДистской форме.
– Николай Иванович, я еще раз прошу. Я не могу продолжать работу, пока здесь будет хоть один посторонний.
– Вот вы как все заразились подозрительностью. Нужно же понять и товарища – начальника моей охраны. Он тоже имеет инструкции и не вправе их нарушать. Я ему дам распоряжение, а он сейчас же донесет, что я мешаю ему нести службу.
– Не знаю, не знаю, Николай Иванович, но я при посторонних рассматривать план операции не буду.
Они еще посперечелись немного. И в конце концов Булганин приказал всем своим выйти. Всю остальную часть проигрыша он продремал. В конце подписал все, не глядя.
Эта операция была самой успешной из упоминавшихся четырех. Продвинуться удалось более чем на тридцать километров и расширить фронт прорыва до двадцати километров. Был занят районный центр Калининской области – город Пустошка. Это положение, сложившееся на третий день операции – на 28 февраля 1944 года. Больше в этой операции я не участвовал, но знаю, что она развивалась еще и в глубину и по фронту».
С июля по декабрь 1943 г. членом Военного совета Брянского и 2-го Прибалтийских фронтов был широко известный Л. З. Мехлис (1889–1953). Складывается такое впечатление, что к молодому командующему фронтом Сталин специально назначал такого типа соглядатаев. На всякий случай.
Родившийся в еврейской семье, Лев Захарович закончил 6 классов еврейского коммерческого училища. В русской армии служил в чине фейерверкера (унтер-офицер в артиллерии). В Гражданскую войну – на политической работе в армии. С 1921 – го – управляющий административной инспекцией в Народном комиссариате рабоче-крестьянской инспекции в подчинении Сталина. С 1922 по 1926 г. – помощник секретаря Сталина и заведующий бюро секретариата ЦК. В 1926–1930 гг. учился на курсах при Коммунистической академии и в Институте красной профессуры. Затем – заведующий отделом печати ЦК, член редколлегии и главный редактор «Правды». В 1937–1940 гг. – заместитель наркома обороны и начальник Главного политуправления Красной армии. Армейский комиссар 1-го ранга (генерал армии). С 1942-го – представитель Ставки ВГК на Крымском фронте.
Находясь на этом посту, Мехлис занимался тем, что писал доносы на старших офицеров и генералов. Например, вот как он отзывался о командующем 44-й армией генерале Черняке: «Черняк. Безграмотный человек, не способный руководить армией. Его начштаба Рождественский – мальчишка, а не организатор войск. Можно диву даваться, чья рука представила Черняка к званию генерал-лейтенанта». С июля 1942 г. – член Военного совета 6-й армии, а затем член Военного совета ряда фронтов. В декабре 1942 г. ему присвоено звание генерал-лейтенанта, а в июле 1944-го – звание генерал-полковника.