их только носителей верховной власти, призванный возвеличить правителей и выделить их из общей массы рядовых общинников. На существование первоначальной формы мифа достаточно прозрачно указывает такой эпитет Одина, как Альфедр, буквально «Всеотец». Хоть «Младшая Эдда» относит этот эпитет исключительно к богам, однако след первоначальных представлений проскальзывает в том, что там же данный бог оказывается отцом всех павших воинов: «Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом Павших, ибо все, кто пал в бою, — его приемные сыновья»{74}. Кроме того, в «Старшей Эдде» сохранился миф о происхождении трех основных сословий человеческого общества. Согласно «Песне о Риге», Хеймдалль, называемый здесь Ригом, по очереди посещает три дома с живущими там человеческими парами.
Риг им советы
умел преподать;
лег он потом
посредине постели,
с обеих сторон
улеглись хозяева.
Через девять месяцев женщины соответственно рожают детей: Трэда (букв, «раб»), Карла (букв, «мужчина») и Ярда (собственно титул высшего представителя родовой знати). Эти три ребенка становятся родоначальниками трех основных сословий скандинавского общества — рабов, свободных крестьян-бондов и военной аристократии. Здесь мы видим относительно позднюю трансформацию исходного сюжета о происхождении трехчленной структуры индоевропейского общества. Сам Хеймдалль, «светлейший из асов», является сыном Одина и, как его отец, тесно связан с мировым древом Иггдрасилем. Слух Хеймдалля, равно как и глаз Одина, спрятаны под корнями этого дерева. Эти, а также некоторые другие обстоятельства привели Р. Мейснера и некоторых других ученых к выводу, что первоначально под Ригом в указанной песне подразумевался не Хеймдалль, а сам Один. И хоть Риг здесь выступает не прародителем человечества в собственном смысле, а лишь создателем его социальной структуры, в сочетании с уже приведенными фактами есть все основания предположить, что первоначально Один мог почитаться как родоначальник всего племени и лишь позднее трансформировался в предка различных королевских родов и бога-покровителя воинов.
Во-вторых, Один в неприкосновенности сохранил другую важную черту небесного охотника — связь с собаками. Правда, это даже не собаки, а волки по имени Гери и Фреки — «жадный» и «прожорливый», — сопровождающие своего хозяина. О тесной связи и взаимозаменяемости образов собаки и волка в индоевропейской мифологии не раз говорили исследователи.
В-третьих, Один самым непосредственным образом связан с потусторонним миром и культом мертвых, о чем красноречиво говорит один из его эпитетов Отец Павших. Верховный бог скандинавской мифологии одновременно является и хозяином Вальгаллы — рая, куда могут попасть только храбрые воины. Оказавшиеся там избранные бесконечно пируют, сражаются и охотятся в небесных чертогах. Если Орион в греческой мифологии был ослеплен, но затем сумел вернуть свое зрение, то Один в скандинавской мифологии одноглаз, что также указывает на его принадлежность к потустороннему миру.
В-четвертых, Один весьма тесно связан с магией (само его имя, но мнению исследователей, указывает на возбуждение и поэтическое вдохновение, на шаманский экстаз), он знаток заклинаний и изобретатель рун. Поскольку известны рунические календари, то через эти наделенные сверхъестественной силой знаки Один оказывается связан и со временем. Кроме того, число возглавляемых им богов-асов составляет ровно двенадцать, что также вполне может соответствовать двенадцати месяцам годового цикла.
В-пятых, хоть как верховный бог Один уже не является охотником по преимуществу, отдельные элементы связи с этим занятием в его образе сохранились. По скандинавским мифам в последней эсхатологической битве Один сражается с волком Фенриром и гибнет в его пасти, а в поздних континентальных немецких легендах Вотан является предводителем Дикой охоты душ мертвых воинов. Наконец, именно наличие многочисленных черт исходного архетипа, очевидно, и побудило Саксона Грамматика сблизить скандинавского Одина и западнославянского Боя, объявив мифического персонажа другого народа сыном своего бывшего верховного бога.
Тем пс менее, несмотря на множество черт, роднящих Одина с уже рассмотренными персонажами, у него есть от них и одно существенное отличие: ни один германо-скандинавский источник не указывает на связь их верховного языческого бога с созвездием Орион. Это могло бы поставить под сомнение все перечисленные связи, если бы не одно обстоятельство: женой Одина была богиня Фригг, а скандинавы Пояс Ориона называли Веретеном Фригги{75}. С принятием христианства небесное веретено перешло к Марии, однако здесь хотелось бы обратить внимание на одну интересную параллель. В Греции Платон считал, что три мойры вращают мировое веретено и определяют тем судьбы людей, а согласно процитированному выше фрагменту Гесиода, мойры являются дочерьми Фемиды и Зевса и родными сестрами Ор. В Норвегии было поверье, что в посвященную Фригг пятницу нельзя было делать определенные вещи, чтобы не нанести вред ткачихам. В Нижней Саксонии с работой ткачих была непосредственно связана Фрау Хольда (буквально «Милостивая, Добрая»). В этой связи весьма показательно, что у континентальных германцев Дикая охота возглавлялась не только Вотаном, но и его женой Хольдой{76}. Как видим, различные представления с легкостью переходили с одного члена божественной пары на другого и наоборот. Еще одним косвенным доказательством связи Одина с созвездием Орион является его восьминогий конь Слейпнир. Как отмечают исследователи, образ восьминогого животного был заимствовано индоевропейцами у финно-угров{77}. В этой связи весьма показательно, что в фольклоре ербогаченских эвенков восьминогий конь принадлежит Манты-Дёромго. Этот герой, отождествляемый ими с созвездием Орион, описывается опять-таки как небесный охотник с тремя глазами во лбу, убивший на небе лося, которого эвенки видели в четырех звездах ковша Большой Медведицы{78}. К этому остается еще добавить, что на Слейпнире сын Одина ездит в царство мертвых, что дополнительно указывает на связь этого мифологического животного с шаманизмом, в котором колдун именно на коне посещает загробный мир, равно как и на связь с этим миром хозяина этого коня. В силу этого мы вправе предположить, что и Один был некогда связан с созвездием Орион и, таким образом, по праву может входить в круг родственных друг другу мифологических образов.
У других индоевропейских народов образ небесного охотника сохранился гораздо хуже. Поскольку греки представляли на небе в качестве созвездий Ориона, сражающегося с Тельцом, можно с известной долей осторожности предположить, что иранский образ Митры, убивающего быка, генетически восходит к этому же астральному сюжету. В пользу этого предположения говорит тот факт, что сама эта сцепа в святилище Митры в финикийском Сидоне окружена зодиакальными знаками (причем Скорпион изображен недалеко от ноги бога) и эта особенность присутствует как на гемме из Удины, так и на барельефе из германского Остербуркена, т. е. является не случайным, а устойчивым элементом тавроболии. Даже когда на изображении убийства быка Митрой в Большом цирке в Риме отсутствуют почти все знаки зодиака, один из них все-таки изображен. И это знак Скорпиона, что весьма показательно{79}. Весьма показательно, что в Римской империи (и, как полагают авторы немецкого «Словаря античности», так же и в Древнем Иране) Митра почитался в первую очередь как покровитель военных, что полностью совпадает с аналогичной функцией Ориона как в европейской, так и в китайской астрологии. Само же убийство быка, согласно митраистическим представлениям, является космогоническим актом, поскольку из крови быка произрастают растения, она увеличивает плодородие и жизненную силу. Правда, следует отметить, что мы не располагаем прямыми указаниями письменных источников о связи этого иранского бога с созвездием Орион. Впрочем, истоки культа Митры, распространившегося затем из Ирана на запад, весьма сложны и запутанны и, к сожалению, до сих пор пока недостаточно изучены исследователями. Поскольку сам Заратуштра был категорически против кровавых жертвоприношений, что объявлялось дурным делом, в древнейшей части Авесты Митра вообще не упоминается и появляется лишь в более поздних разделах, причем, весьма возможно, в слегка «откорректированном» с точки зрения зороастрийской религии виде. В посвященном ему Яште он устойчиво именуется «обладающим широкими пастбищами», а оружием бога оказывается палица:
В «Вендидате», как отмечает И. С. Брагинский, Митра называется божеством нив и пастбищ. Хоть в мифологии иранцев Митра не является их предком, однако специалисты отмечают, что первоначальной его ролью в религиозном сознании индоиранских племен было олицетворение как договора, так и основанной на нем человеческой общины: «Таким образом, видимо, древнейшее значение Митры можно определить как понятие общины (может быть, племени) и одухотворение, исходя из общих принципов индоевропейского мировоззрения, этого понятия»{81}. Вместе с Рашну и Сраошей Митра выступает судьей над душами мертвых на мосту Чинват{82}, что указывает на наличие у него черт владыки загробного мира. В пользу существования в иранской мифологии божества, соотносимого с греческим Орионом или армянским Хайком, говорят большая роль собаки в представлениях о загробном мире, которая будет рассмотрена нами в соответствующей главе, и значимая функция пояса — двух атрибутов, достаточно тесно связанных с образом небесного охотника.