ясно стало — где вода, где земля. А чуть позже завелась и всякая жизнь — ив воде, и на земле. И леса, и травы, и звери, и рыбы, а после и человек завелся: или он пришел откуда или вырос тут. Потом он стал заводить свои человеческие порядки. Долго ли он так жил или коротко, но имел он уже свою усадьбу, имел много жен, а еще больше детей. Было ему имя Бай. А как пришел час его смерти, тогда созвал он своих сыновей и разделил все имущество. Только одного сына забыл. Тот в это время был на охоте, и с ним были любимые собаки отца Ставры и Гавры. Звали этого сына Белополь. Вскоре после смерти отца вернулся Белополь с охоты. А братья ему говорят:
— Вот отец разделил среди нас все свое имущество, а тебе он завещал своих собак и еще сказал, чтобы ты пустил их на волю: одну — в правую сторону, а вторую — в левую; сколько они земли обегут за день, так эта вся земля твоя будет.
Вот пошел Белополь и поймал двух птиц, прилетевших одна с южного моря, другая с западного. Пустил одну птицу на юг, да и говорит одной собаке:
— Бери!
Пустил вторую на запад и говорит второй:
— Хватай!
Как полетели эти птицы: одна в одну сторону, вторая в другую… Как побежали собаки за птицами, так даже земля задымилась… Как пошли те собаки, так и до сих пор не вернулись, а по их следам две реки протянулись, в одну сторону пошла Двина, в другую сторону — Днепро. Вот на этих просторах Белополь и начал селиться да заводить свои порядки. У этого Белополя от разных жен его развелись разные племена под названием белорусы. Они и теперь там ходят, земельку пашут и жито сеют»{4}.
Данная легенда ценна тем, что прямо называет охотника, хозяина двух собак, в качестве прародителя белорусов. Имена обоих собак указывают, что перед нами один мифологический персонаж, что Бой и Белополь — одно и то же лицо. Естественно возникает вопрос, как же звали первопредка белорусов на самом деле. Поскольку в первом предании говорится лишь об одном богатыре Бое, можно предположить, что раздвоение прародителя народа на отца и сына во втором тексте произошло сравнительно недавно. Об этом говорит и само имя Белополь, перекликающееся с названием Белоруссии, которое, как известно, появляется достаточно поздно и впервые встречается в стихотворении австрийского поэта П. Зухенвирта, посвященном памяти умершего на востоке в 1360 г. рыцаря. Очевидно, фигура Белополя появилась в рассказе лишь тогда, когда самоназвание «белорусы» достаточно распространилось среди этой части восточных славян и возникла идея вывести происхождение своего народа от олицетворяющего родную страну персонажа. Бай и Белополь рисуются охотниками, и точно таким же страстным охотником оказывается Бой. Стоит отметить, что обозначение охотника как бьющего или разящего явно древнее имени Бай, которое в белорусском языке означает «сказочник». Вместе с тем в обеих легендах достаточно много архаичных черт, указывающих на весьма раннее возникновение мифа, легшего в основу данного сюжета. Если первый текст просто указывает, что Бой жил в языческие времена, то вторая легенда недвусмысленно относит его ко времени первотворения, делая Бая и Белополя соответственно первым и вторым человеком на земле, прародителями своего народа, для чего особо подчеркивается многоженство обоих. Упоминание Перуна, а не христианского бога при объяснении зарождения жизни так же говорит о языческой эпохе возникновения основы мифа. Так же достаточно архаичен и ритуал определения с помощью животных земли обитания будущего народа: генетически родственный ему обычай скифов давать человеку столько земли, сколько он за день объедет на коне, был описан Геродотом еще в V в. до н. э. Рассказывая о последующем почитании упавших с неба при первом скифском царе Колоксае золотом плуге, ярме, секире и чаше, «отец истории» отмечает: «Упомянутые священные золотые предметы скифские цари тщательно охраняли и с благоговением почитали их, принося ежегодно богатые жертвы. Если кто-нибудь на празднике заснет под открытым небом с этим священным золотом, то, по мнению скифов, не проживет и года. Поэтому скифы дают ему столько земли, сколько он может за день объехать на коне»{5}.
Интересно отметить, что мифологема об образовании рек от бега собак в этой легенде перекликается с мифологемой образования русла рек в результате пахоты на запряженном в плуг змее, так же присутствующей в белорусском фольклоре. Вот как в нем рассказывается о возникновении р. Вить, притока Припяти: «Абразавалася змея I сказала, пггоб на кожный день буў чалавек. Ну вот як дзень, штоб ена зйіла. Ну дак вот ўубіралі: сеінні аднаго, а заутра другога. Із кожнай семы на чалавеку трэба ему (так!) атдаць, — чи женшчину, чи чалавека, чи дітя. Ат его (так!) не можна не замкнуцца. У се язык — як шахне на дверям, у се агняны язык I темянные зебра, ена разверне што хочеш, не схаваещся.
А у селе буў каваль, звалі его Кузьма-Дзсмьян. Дак си згаваріў людзей, што: «Давайце у кузню, да скуем плух, да змею запрагом, штоб ена людзсй не ела, а арала».
Дак ена пришла к ему уже зьість его. А ен: «Заходь у кузню». Ена как ішла I в плух наделася, запреглася сама.
Нс давай ены ехаць на ней. Выехалі на луг на такей, засаділі плуга араць ею. Дак ена батата праперла. Дак де плух вускачиць, там вузенька, а да глубока ворэ, да широка. Получился роўчак ілі ручеек — де лагутна співае, а де маркотна пее, дак прозвііцс Вічь. Дак ена прібегла в тэта урочище Шчоб да захацела піць. Ну да брала, брала, напілася I прапала»{6}. Мотив образования русла рек в результате пахоты героя на змее, имеющий к тому же параллели в фольклоре других восточнославянских народов, встречается гораздо чаще, чем мотив образования рек от бега собак. Однако в мифологии редко что бывает случайно, и эти примеры, демонстрирующие взаимозаменяемость собак и змей, указывают на какую-то общую черту, объединяющую этих столь несхожих между собой животных. При этом эта черта столь важна, что делает возможным замену одного животного на другое в разных вариантах мифа, описывающего одно и то же событие. Разгадка кроется в образе реки, русло которой прорывают собаки и змеи. Как в славянском, так и в индоевропейском и даже мировом фольклоре река символизирует собой границу, отделяющую мир живых от мира мертвых. В связи с этим стоит вспомнить, что помимо прорытия русла рек у собаки и змея есть еще одно общее качество — оба они являются хтоническими животными, самым непосредственным образом связанными с судьбой человека в загробном мире. О данной роли собак речь более подробно пойдет в пятой главе, а что касается змей, то соответствующий пример мы можем найти в древнерусском героическом эпосе, где в былине о Михайле Потыке подземная змея является смертельной угрозой умершему. Однако целый ряд археологических находок, в том числе и на территории нашей страны, свидетельствует, что так было далеко не всегда. В кургане близ хут. Дурновского в бассейне р. Хопра найдено погребение срубной культуры со скорченным костяком и и сопровождавшими его тремя костяками змей: «Позвонки одной змеи были расположены легким зигзагом в ногах погребенного, за плиткой краски, позвонки другой лежали клубком на уровне груди и третьей — резкими зигзагами у спины, головой к куску краски». При раскопке курганов Три Брата у Элисты в кургане № 9 найдены «скелеты двух больших змей», в другом кургане той же группы бронзовая булавка с изображением змей{7}. Эти данные свидетельствуют о положительной и охранительной роли змей в погребальном ритуале срубной культуры. Аналогичное отношение к ним было и в раннеземледельческой трипольской культуре: «На раннетрипольских статуэтках такая же пара змей изображалась в области живота, где змеи выступали охранительницами чрева, вынашивающего плод. Ответ получен: трипольские змеи — носительницы добра, хранители всего самого ценного»{8}. Однако культ змей присущ эпохе матриархата, и, когда она заканчивается, в мифах прежние охранительные существа предстают врагами, победу над которыми одерживают патриархальные боги и герои. Богатыри рубят змеям головы, а божий коваль Козьма-Демьян запрягает его в плуг. Кроме того, в Белоруссии было записано предание «Векавечная мяжа», в котором уже не кузнец, а князь Радар пропахивает на змее границу своей страны с Польшей{9}. Обращает на себя внимание, что в патриархальной мифологии индоевропейцев владыка царства мертвых, как правило, изображается с двумя собаками, а богиня-мать времен патриархата зачастую изображалась со змеями. Поскольку белорусскому фольклору был хорошо известен мотив пахоты на змее, то обстоятельство, повествующее в том числе и о происхождении рек, предание рисует прародителя своего народа охотником, а не пахарем, показывает, что оно возникло в очень древнюю эпоху, когда главным способом добычи пропитания была охота, а не пахота.
Наконец, еще в XIX в. в Белоруссии была записана родословная ста шестидесяти родов, возводимая все к тому же первопредку: «Давно неколи жив князь Бай, у Краснопольи, недалеко от того места, дзе стоиць цяпер Дрисса. Дриссы гэной тоды ще ня было. С того ўремя остались только концы — Ставры и Гавры, и дзевки и цяпер туды бегаюць песни піяць!
Ставра и Гавра — гэно были собаки Бая. <.. > И князь изь ими гуляв по густых лесах, по цемных борах, — ездив от к княгини к княгини. А княгинь у яго было пяць-шесь; и кажная сядзела у своей пасецы. Ен, як потхвациць идзе сабе княгиню, дык построиць ей пасеку, дась паробков, служанок… И хорошая жись тоды усим была. Не было тоды ни справников, ни становых, ни пейсатых жидов-рандарей, ни панов… Ну, дык, самою першою княгиней у Бая была Вольга, — дочка дружинника князецкаго. Ўзяв ен яе от бацьки ўмесьцй с Ставрою и Гаврою. От яе радзився у яго сын Бойко, старший за усих, да дзевки три ци чатыре.