х кобелей, пытавшихся вытащить зуб из тела соловья. В живых остается один медведь, которому удалось расшатать зуб и направить его в сосну, после чего он велит зайцу достать живой воды. Этой водой он сначала оживил обоих собак и соловья, а затем и самого хозяина. Вернувшись к царю, Иван велит разорвать конями свою неверную сестру, после чего «стал жить с Марьей-царевной и прожили до глубокой старости»{202}.
Сюжет данной сказки весьма интересен и во многом перекликается с частью рассмотренных выше тем. Очевидно, что волшебная мельница, в которую «заход был, а выходу не было», представляет собой символическое изображение загробного мира. Представление о мире мертвых как «стране без возврата» чрезвычайно древнее и встречается нам уже в месопотамских текстах. В пользу этого предположения говорит как то, что эту волшебную мельницу старик задумал построить перед своей смертью, так и то, что от мира живых в сказке она оказалась отделенной огненной рекой — типичной границей между двумя мирами в славянском фольклоре. Понятно, что сам образ мельницы вторичен и появляется лишь с развитием у славян земледелия примерно тогда, когда вместо небесного охотника в Орионе наши далекие предки начали видеть косарей. Однако замещение одних образов в фольклоре другими, как правило, не происходит случайно, обычно оба образа связаны с какой-то лежащей в их основе глубинной идеей, что и позволяет замещать один образ другим без серьезного ущерба для внутренней логики повествования. И в данном случае это идея загробного мира. Соответственно, и сам образ волшебной мельницы, и достаточно распространенный в фольклоре сюжет о том, что отец обещает некоему сверхъестественному персонажу, в данном случае черту, «то дома, о чем он не знает», оказываются поздними вставками в изначальный сюжет. Животные, которыми окружен герой сказки, — это, с одной стороны, его духи-хранители, неоднократно возвращающие его из загробного мира, а с другой стороны, они имеют легко угадываемые проекции на звездном небе. Действительно, описанию молодого охотника и его чудесных помощников на небе соответствуют созвездия Орион, Большой и Малый Пес, Малая Медведица и еще одного созвездия, в котором наши предки видели соловья. Последним, в принципе, могла быть почти любая группа звезд, однако интересно отметить, что и на современных картах звездного неба ниже созвездий Орион и Заяц размещается созвездие Голубь. Интересен и мотив превращения волов в собак. В этой связи следует отметить, что в созвездии Большая Медведица болгары видели волка, грозившего смертью двум волам, запряженным в повозку. Представление об этом созвездии как о Возе было общеславянским и засвидетельствовано в том числе и на территории Руси. То обстоятельство, что в сказке только медведь и собаки могут войти и выйти из заколдованной мельницы непосредственно перекликается с образом собаки как существа, тесно связанного с погребальным культом в белорусском предании. То, что в конце сказки из всех персонажей лишь один медведь остается в живых и достает живую воду для оживления хозяина и своих товарищей, находит свое объяснение в нахождении посвященного этому животному созвездия в центре неба, у самой небесной оси. В то время как все другие небесные созвездия периодически уходят за горизонт, что понималось нашими далекими предками как их уход в царство смерти, созвездие Малая Медведица никуда не исчезает с небосвода и в силу этого не только не умирает, но и оказывается способным через какой-то промежуток времени воскресить другие созвездия. Если не учитывать астральную подоснову данного сюжета, рассматриваемый эпизод сказки окажется необъяснимым. Данное обстоятельство помогает понять, почему в Греции, согласно приведенному выше описанию Павсания, могила Ориона оказывается неподалеку от места, именуемого Полос (Небесная ось). Подтверждает это наблюдение и то, что в целом в общеславянской традиции медведь воспринимается как символ плодородия, здоровья и силы. Исследовавший образ этого животного в фольклоре А. В. Гура отмечает: «Сербы Хомолья относят медведя к особо чистым животным. С этим согласуется и русское представление, что нечистая сила не может принять облик медведя. По убеждению крестьян Олонецкой губ., «медведь от Бога». Мотив божественности медведя присутствует в украинской этиологической легенде: «старый дед» обогащает человека и делает его сначала богом, а потом медведем (Харьков.). Чистотой и божественностью обусловлено и сближение медведя со священником. В шутку его называют «лесным архимандритом» (рус., белорус.)»{203}.
Образ связанной с потусторонним миром собаки, спасающей своего хозяина от черта, известен и сербскому фольклору. Он использует общеславянское представление о зайце как воплощении нечистой силы, встреча с которым предвещает несчастье. Заяц, считают сербы, может принести несчастье охотнику, «так как в него может превратиться сатана и появиться перед охотником, и с охотником произойдет несчастье… Он может надеяться на счастливый исход в единственном случае — если у него в ружье есть записка с оберегом и если с ним черная собака без светлого пятна»{204}. Понятно, что образ собаки, спасающей охотника от опасности, вполне естествен и мог возникнуть из повседневной жизни. Однако акцент именно на черный цвет собаки, указывающий, как будет показано ниже, на тесную связь такой собаки в славянской традиции с похоронным ритуалом и загробным миром, равно как и то, что спасает она своего хозяина не от обычного хищника, а от черта, указывает на то, что перед нами здесь «сниженный» образ изначально мифологического архетипа. Поскольку треугольник «охотник — связанная с загробным миром собака — черт» встречается нам практически на противоположных концах славянского мира, в Карелии и на берегах Адриатики, это говорит в пользу общеславянского происхождения данного мифологического сюжета.
Весьма интересен в этом астрономическом контексте и образ мельницы. Дело в том, что в своем исследовании «Мельница Гамлета» Джордже де Сантильяна и Герте фон Дехенд показали, что в целом ряде древних мифов образ мельницы символизирует собой действие прецессии, когда из-за медленного изменения земной оси меняется положение звезд на небе, в том числе и того созвездия, на фоне которого восходит солнце в день весеннего равноденствия. В данной системе образов небесной купол уподоблялся безостановочно мелющей мельнице. Однако время от времени этот, казалось бы, безупречный механизм дает сбой, и небесная мельница «ломается», что случается с периодичностью раз в 2160 лет, когда из-за прецессии Солнце переходит из одного знака зодиака в другой. Помимо этого из-за изменения земной оси меняется и север мира, равно как и обозначающая его Полярная звезда. До того, как этой звездой стала современная нам звезда из созвездия Малая Медведица, ею была а Дракона. Может показаться невероятным то, что в русских сказках зашифрован такой сложнейший небесный механизм, однако в пользу этого говорит целый ряд фактов. Во-первых, как уже было показано выше, в самой сказке содержатся указания на небесные созвездия, в том числе на исключительную роль незаходящего созвездия Медведица, обеспечивающего воскрешение умершего героя. Во-вторых, образ небесной мельницы был прекрасно известен ближайшим соседям русских на севере — финно-уграм. Сантильяна и Дехенд останавливаются в своем исследовании на Сампо, волшебной мельнице карело-финского эпоса «Калевала», в которой они также видят мифологическое отображение описанного механизма изменения земной оси. Но если небесная мельница, как мифологическое олицетворение прецессии, присутствует в карело-финской традиции, то почему же ей не быть в таком же значении в русской? В-третьих, как будет показано в последующем материале, мифологический персонаж, олицетворяющий собой созвездие Орион, был напрямую связан с мельницей в религиозной традиции сабиев, славившихся по всему Ближневосточному региону своей исключительной астрономической и астрологической мудростью. Совокупность всех этих данных показывает, что и в рассматриваемой русской сказке мельница олицетворяет собой механизм прецессии, в безжалостные жернова которой попадает Орион, оказываясь, по сути, в царстве мертвых или «стране без возврата», но затем воскресая к новой жизни. Интересно, что даже в «сниженном» русском фольклоре образ мельницы оказывается соотнесен с идеей времени. Отмечено, что во время шуточно-эротической игры ряженый мельник мог «перемолоть» старика в молодого{205}.
История о герое-змееборце, спасенной им царевне и коварном слуге, пытающемся приписать подвиг себе, относится к числу «бродячих» сюжетов мирового фольклора и является достаточно поздней вставкой в первоначальный текст сказки. Кроме того, к первоначальному астральному сюжету был присоединен мотив инцеста брата и сестры Ивана и Марьи, достаточно распространенный в славянском фольклоре.
Исследователи данной темы отмечали: «Для этих текстов, как и для купальских песен об инцесте, характерно представление о том, что инициатива в предложении инцеста принадлежит сестре, являющейся носительницей злого начала. Ср. активную роль Марьи в купальской песне с развернутым сюжетом:
Иван сидит
За ним Марья,
За ним Марья
Вдогон бежит,
Вдогон бежит.
«Постой, Иван!
Постой, Иван!
Скажу нечто,
Скажу нечто!
. . .
Тебя люблю,
Тебя люблю,
С тобой пойду,
С тобой пойду!»{206}
Другие восточнославянские песни на эту тему, приуроченные ко дню летнего солнцестояния, хоть иной раз и меняют имена главных героев, но оставляют главный мотив — их связь с названным в их честь цветком: «Мысль о кровосмешении повторяется и в купальских песнях. Так в одной купальской песне рассказывается, что чумак, проездом остановившись в одной корчме, женился на наймичке-шинкарке. Когда в понедельник после свадьбы они пошли спать,