Сравнивая между собой приведенные выше предания и сказки всех восточнославянских народов, мы видим как общее, так и различное в дошедших до нас фрагментах единой традиции. В памяти всех трех народов сохранился образ охотника. То, что его сопровождают две собаки, сохранилось у русских и белорусов, но исчезло у украинцев. В разной степени у всех трех народов сохранилась связь охотника со смертью или загробным миром: в русской и украинской сказках он гибнет, у белорусов с культом умерших предков оказываются связаны две его собаки. Только в белорусской традиции сохранились такие важнейшие моменты, как имя охотника, его многоженство и то, что он был прародителем их народа. С другой стороны, в ней оказались утрачены не менее важные моменты его связи с созвездием Орион и его гибели от женского персонажа, что в большей или меньшей степени сохранилось в русской и украинской традициях. Гибель охотника от руки женщины, поскольку она также присутствует в греческой и кельтской мифологии, следует считать весьма архаическим моментом, отражающим торжество матриархальной идеологии, в которой мужскому персонажу с гипертрофированной сексуальной активностью просто не было места. Наконец, только в русской сказке сохранился мотив воскрешения охотника и его связи с созвездием Малая Медведица. Таким образом, в свете сравнительного анализа с индоевропейской мифологией мы видим, что различные фрагменты восточнославянской традиции восходят к единому первообразу и взаимно дополняют друг друга. Следовательно, мы можем сделать вывод, что хоть имя Боя как родоначальника племени сохранился лишь в Белоруссии, он также присутствовал в русской и украинской мифологии на ранней стадии развития. У каждого из восточнославянских народов до нашего времени сохранились лишь отдельные черты небесного охотника-прародителя, однако то, что утрачивалось одним народом, зачастую сохранялось у соседних братских народов и наоборот.
Определенный интерес представляет предание, записаннос Прокошем (Пшибыславом Диаментовским) в его «Славяносарматской хронике»: «Тржи почитался как величайший из богов, изображение его стояло тройное (трехглавое) с одной шеей. Он был отцом бога Живе, которому приписывали заботу о человеческой жизни и всякие дары судьбы. Им другие боги хранили верность. Божеству Живе было сооружено святилище на горе, по его имени названной Живец, где в первых днях месяца мая бесчисленный парод благочестиво собирался и просил у него, что считался творцом жизни, долгого и счастливого благополучия. Особенно поклонялись ему те, кто слушал первый крик кукушки, суеверно ожидая прожить столько лет, сколько та прокукует. Считалось, что этот верховный владыка Вселенной превращался в кукушку, дабы им объявить срок жизни. Потому считался преступником и карался смертью от властей тот, кто убивал кукушку.
Имел он, Живе, возле Кракова святилище и изваяние, из золотистой бронзы отлитое, изображавшее мужа, одетого львиной шкурой, держащего перед ногами рукой узловатую дубину, с поросенком и быком у ног..»{212}
Следует сразу оговориться, что к этому польскому источнику, написанному в начале XVIII в., следует относиться очень осторожно, поскольку от принятия христианства его отделяет почти восемьсот лет. Уже в силу этого Прокош мог изложить не реально существовавшие факты, а свои фантазии на тему язычества. С другой стороны, теоретически он мог и записать бытовавшие в его время народные предания о прежней вере. В силу этого данный источник следует рассматривать только во взаимосвязи с более достоверными данными, которые мы имеем о западнославянском язычестве. Если брать фигуру интересующего нас бога Живе, то его в своем списке польских языческих богов упоминает Длугош, автор XV в., писавший почти на три столетия раньше Прокоша. Весьма примечательно, что Длугош, составивший перечень польских языческих богов, большинству из них дает соответствия из римской мифологии, однако для Живе не приводит никакой античной параллели. Кроме того, в перечне Длугоша фигурирует также бог смерти Ный, сопоставленный им с Плутоном. Нельзя не обратить внимание, что Живе и Ный у Длугоша образуют естественную оппозицию «жизнь — смерть», что также свидетельствует в пользу того, что это был реально существовавший у языческих славян бог, а не выдумка писателя XV в. Окончательно убеждает нас в действительном существовании данного мифологического персонажа упоминание «Живы, богини полабов»{213} немецким хронистом Гельмольдом (ок. 1125 — после 1177), описавшим в своей «Славянской хронике» современные ему верования полабских славян. Хоть известие Гельмольда относится не, собственно, к польской мифологии, а к мифологии полабских славян, следует иметь в виду языковую близость этих обоих западнославянских народов, неизбежно отражавшуюся и в их религиозных воззрениях. То, что у полабских славян Жива была богиней, а у поляков богом, не должно нас смущать, поскольку вариативность пола мы уже видели даже на примере рассмотренных выше народных представлений о созвездии Орион, которое, в частности, представлялось то стариковской, то старушечьей тростью. Вместе с тем из известия Гельмольда следует, что Жива была верховной богиней полабов, что косвенно подтверждает описанное Прокошем высокое положение Живе в польском пантеоне. Что же касается отца Живе Тржи, то Длугош о нем не упоминает, однако из западноевропейских источников нам известно о почитании идола Триглава в польском городе Щецине, а в сербской сказке фигурирует трехглавый Троян, что свидетельствует об общеславянских истоках этого образа. Также к общеславянской эпохе восходит представление об особой роли кукушки и ее способности предсказывать отведенный человеку срок жизни. Эта способность обусловлена связью птицы как с небом, так и с землей, ее посреднической функцией между двумя этими мирами. Кроме смерти, кукование кукушки могло также предсказывать брак, богатство или бедность. Подробно проанализировавшая ее образ в славянском фольклоре А. В. Никитина пришла к выводу о достоверности хроники Прокоша в этой части. Болгары считали, что кукушка начинает куковать на Благовещение, начало весны и воскресение природы, а украинцы и русские полагали, что кукушка хранит золотые ключи от неба, или рая-вырия, и она «весной прилетает отпирать небесные источники». Кроме того, поляки и украинцы считали, что именно кукушка приносит детей. На основе всестороннего исследования образа этой птицы в славянском фольклоре А. В. Никитина утверждает: «Итак, кукушка по весне отпирать врата («небесные источники») рая и выпускает не только птиц, но и души, души в виде птиц… Древние представления о том, что благополучие живущих находится в прямой связи с умершими предками, которые дают земле своих потомков, а самим потомкам дают плодородие, отражены в веровании о Благовещении как о моменте, когда возобновляется связь между живыми и умершими. И кукушка выступает здесь в роли ключницы, открывающей врата между мирами и восстанавливающей эту связь. Знание, которое доступно ей как существу, проводящему часть жизни «там» и которое кукушка приносит «оттуда», она, как никакая другая птица, отдает живым…»{214} Таким образом, мы видим, что польский бог Живе связан не только с самой жизнью, что вытекает из его имени, но и в образе вещей кукушки определяет ее срок конкретному человеку, а также обеспечивает круговорот душ и плодородие земли в космическом масштабе. Вера если не в кукование кукушки, то в птичий грай как предзнаменование в целом упоминается и древнерусскими поучениями против язычества. В «Слове св. Кирила о злых дусех» XIV в. его автор обличает следующие языческие представления своих современников: «Вѣруемь в поткы [птиц] и в дятла, и в вороны и в синици. коли гдѣ хощемь пойти, которая переди пограет. то станемъ послушающе правая или лѣвая, ли аще ны пограеть по нашем мыслѣ. то мы к собѣ глемь добро ны потка си. добро кажеть ркуше окаянніи, чи не бгь той поткѣ оуказалъ добро нам повѣдати»{215}. Другое сочинение «Кирилове от того еже о духовней слоужбе» констатирует веру «не тьчию о бѣсѣхь и о вльсвѣхь, нь иже и на вьздоусъх лѣтають птице, да тѣмь оубо на вьстокь и на заладь, одесноую же и на лѣво, опытають вьзлетѣния. аще играющий гдѣ явитсе врана, оухо си приложивше яко зло истинныих чающе; гатають рамующесе неже се обридають оканны. тако и чстаго прорчество вьзглшати птицам»{216}. Вера в птичий грай обличается и в другом поучении, «Правила о верующих в гады и звери…»: «Внимают же глсы кокошемъ и вранамъ и инымъ пьтицамъ..»{217} Еще более важно указание «Слова св. Кирила о злых дусех»: «А не нарицайте собе бга на земли, ни въ рѣках, ни въ студенцахъ. ни въ птицах, ни на воздусѣ..»{218}, что подтверждает отмеченный польским источником факт обожествления птиц славянами-язычниками.
Связь Живе не просто с жизнью, а с круговоротом душ между небом и землей безусловно роднит его с обожествленным созвездием Орион, которому приписывались схожие функции. Весьма интересно и данное Прокошем описание идола Живе. Указание на львиную шкуру, изображенную на этом персонаже, свидетельствует о том, что перед нами одна из статуй Геракла, каким-то путем попавшая в языческую Польшу. Однако то, что она служила объектом религиозного почитания, говорит нам о том, что в античном изображении язычники-поляки увидели какие-то черты, которые позволили им соотнести Геракла со своим богом. Насколько можно судить, этой чертой была дубина в руке статуи, которая, как отмечалось выше, была исконным оружием небесного охотника. Из новгородской летописи мы знаем, что с палицей изображался и Перун, однако его культ не зафиксирован на территории Польши, и к тому же грозный и опасный для человека (ср. поговорку «Чтоб тебя Перун убил») характер громовержца и бога войны вряд ли располагал видеть в нем олицетворение жизни как таковой. Кроме того, нет никаких данных, говорящих о связи кукушки с культом Перуна. Таким образом, д