Глава 6СТРАЖИ ЗАГРОБНОГО МИРА
В первой главе мы видели, что еще в XIX в. белорусы поминание умерших предков связывали с упоминанием двух собак князя Боя. Связь между этими, казалось бы, никак не связанными двумя явлениями далеко не случайна и неоднократно встречается нам и в других местах. Так, например, надпись на надгробном камне в Новогрудненском лесу гласит:
Тут Иван Семашко лежит,
У ногах черная собака тужит,
У головах фляшка горилки стоит,
У руках острый меч держит.
Го! го! го!
Щиж кому до того?{417}
Когда реальные захоронения с собаками прекратились, память о былой связи продолжала бытовать в народной среде в виде тех или иных поверий. А. Н. Афанасьев в своей книге упоминал следующее русское суеверие: когда умирающий долго агонизировал, крестьяне для ускорения выхода души из тела разбирали над его головой крышу и потолок и сквозь это отверстие протаскивали из дома во двор черную собаку. У чехов, по словам этого же исследователя, было схожее поверье: перед кончиной человека является огромная черная собака, обходит вокруг дома, где лежит умирающий и располагается поблизости. Когда человек умирает, собака немедленно исчезает{418}.
Связь умирающего или умершего человека с собакой в славянской традиции не случайна и восходит к языческим представлениям. Анализируя древнерусский погребальный обряд на основании данных археологических раскопок Гнездовского некрополя, Ю. Э. Жарнов констатирует: «Видовой набор фаунистического комплекса ограничивается фактически тремя видами: лошадью, собакой, птицей (курицей). <.. > Сравнительный анализ имеющегося материала с данными исторических и этнографических источников показал, что лошадь, собака и птица в погребальном культе играют роль «проводников из посюстороннего в потусторонний мир». Предложенная интерпретация должна пониматься как система с достаточно автономными элементами (конь, собака, птица); эта система входит в общую систему погребального культа и фактически дублирует такой универсальный способ «переправы», как сожжение»{419}. Археологические данные о языческой эпохе подтверждают и письменные источники того времени. Побывавший на Волге в 922 г. арабский путешественник Ахмед ибн-Фадлан оставил нам чрезвычайно интересное описание похорон знатного руса, которое он видел своими глазами. Перед тем как предать огню тело покойного, соплеменники «принесли также собаку, рассекли ее на две части и бросили в судно. Затем принесли все его оружие и положили о бок ему; затем взяли двух лошадей, гоняли их, пока они не вспотели, затем их разрубили мечами и мясо их бросили в судно; затем привели двух быков, также разрубили их и бросили в судно; затем принесли петуха и курицу, зарезали их и бросили туда же»{420}. Как видим, перечень жертвенных животных почти полностью совпадает с данными археологических раскопок, добавочное включение в него быков объясняется тем, что они были посвящены Перуну как богу загробного царства. Весьма показательно, что собака стоит в этом описании на первом месте среди принесенных в жертву животных, что недвусмысленно указывает на ее особую значимость в погребальном ритуале. Таким образом, мы видим, что, несмотря на принятие христианства, принесшего с собой новую погребальную обрядность, пережитки языческих представлений в этой сфере продолжали бытовать в народной среде в разных местах славянского мира еще почти целое тысячелетие. Однако идея о связи собаки с погребальным ритуалом древнее эпохи древнерусского язычества.
О глубокой древности возникновения подобных представлений говорит и данное Гомером описание устроенного Ахиллом торжественного погребения Патрокла:
Сверху костра положили мертвого, скорбные сердцем;
Множество тучных овец и великих волов криворогих,
Подле костра заколов, обрядили; и туком, от всех их
Собранным, тело Патрокла покрыл Ахиллес благодушный
С ног до главы; а кругом разбросал обнаженные туши;
Там же расставил он с медом и с светлым елеем кувшины,
Все их к одру прислонив; четырех он коней гордовыйных
С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная.
Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было;
Двух и из них заколол и на сруб обезглавленных бросил;
Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных,
Медью убив их…
Легко заметить, что погребение Патрокла весьма напоминает описанное ибн-Фадланом похороны знатного руса, произошедшее более двух тысяч лет спустя Троянской войны. Хоть перечень жертв слегка варьируется, включение в их состав лошади и собаки остается неизменным.
В хронологическом отношении примерно среднее положение занимают китайские данные об обычаях племени ухуаней, занимавшего территорию современной Маньчжурии, в названии которого исследователи видят искаженное название ираноязычного племени асиев, ставшего впоследствии известного и античным источникам. Китайский историк Фань Е, живший в 398–445 гг. н. э., так описывает их: «По существующим обычаям высоко ценят смерть в бою. Тело покойника кладут в гроб, плачем выражают скорбь, но во время похорон умершего провожают с песнями и плясками. Откармливают собаку, которую ведут на цветном шнуре, а также берут лошадь, на которой умерший ездил, его одежду и вещи, все сжигают и провожают покойного. Они говорят, что поручают собаке умершего охранять его душу при ее возвращении на гору Чишань. Гора Читань находится в нескольких тысячах ли к северо-западу от округа Ляодун. На эту гору возвращаются души умерших, подобно тому как возвращаются на гору Дайшань души умерших в Срединном государстве»{421}. Как видим, принесенная в жертву собака выступает в роли охранителя души умершего при ее возвращении на священную гору. Столь большой хронологический и территориальный разброс ритуала жертвоприношения коня и собаки на похоронах умершего указывает на возникновение этого обычая в эпоху индоевропейской общности. Древнейшим из известнейших на сегодняшний день свидетельств существования обычая подобных жертвоприношений является ритуальное захоронение в открытом Д. Я. Телегиным поселении Дереивка на среднем Днепре, относящееся к поздней стадии культуры Средний Стог, датируемой концом IV — началом III тысячелетия до н. э. В западной части этого поселения был раскопан культовый комплекс, где около очага VI были найдены захоронения черепа собаки с передними лапами, черепа другой собаки с верхней частью позвоночника, а над ними — черепа жеребца и передних ног другого коня. Около захоронений были найдены глиняная женская статуэтка и изображение кабана, доказывающие культовый характер всего комплекса{422}. Понятно, что появление в комплексе одновременного жертвоприношения собаки и коня произошло лишь после приручения последнего, что случилось в относительно поздний период индоевропейской общности. До этого в захоронениях использовалась только собака, которая была одомашнена человеком гораздо раньше.
Более древние представления, когда с загробным миром связана одна лишь собака, мы видим в греческой и индийской мифологии. Хоть классическая греческая мифология не связывала напрямую собак Ориона с культом мертвых, тем не менее и там чудовищный пес Кербер является стражем загробного мира. Гесиод его описывает следующим образом:
Там же стоят невдали многозвонкие гулкие домы
Мощного бога Аида и Персефонеи ужасной.
Сторожем пес беспощадный и страшный
сидит перед входом.
С злою, коварной повадкой: встречает он
всех приходящих,
Мягко виляя хвостом, шевеля добродушно ушами.
Выйти ж назад никому не даст, но, наметясь, хватает
И пожирает, кто только попробует царство покинуть
Мощного бога Аида и Персефонеи ужасной{423}.
В классической греческой мифологии выход из Аида сторожит лишь один Кербер, что как будто противоречит исходному архетипу о двух собаках властелина загробного мира, которых мы видим не только в белорусском предании, но и в скандинавской и индийской мифологии. Однако здесь следует принять во внимание два обстоятельства. Во-первых, сам Кербер в греческом искусстве изображался то двухголовым, то трех-, а то даже пятидесятиголовым чудовищем. Во-вторых, Кербер считался порождением Тифона и Ехидны, а, согласно все тому же Гесиоду, это чудовище родило именно двух собак:
Для Гериона сперва родила она Орфа-собаку;
Вслед же за ней — несказанного Кербера,
страшного видом,
Медноголосого адова пса, кровожадного зверя,
Нагло-бесстыдного, злого, с пятьюдесятью головами{424}.
Великан Гсрион жил на острове Эрифия, «в обители мрачной», как его называет Гесиод. Этот остров располагался на крайнем западе — стране, традиционно связываемой со смертью и загробным миром. Подтверждает эту связь острова с царством мертвых то, что оба этих места связываются между собой деятельностью Геракла, являясь его десятым и двенадцатым подвигами. Во время десятого подвига, связанного с похищением коров Гериона, герою пришлось убить сторожившего их пса Орфа, а во время двенадцатого — вывести на время из Аида полузадушенного Кербера. Очевидно, что оба деяния в определенном смысле дублируют друг друга, являясь посещением потустороннего мира, связанными с победами над стерегущими их собаками. Кроме того, из описания Аполлодора мы узнаем, что, помимо коров Гериона, на острове Эрифия (буквально «красный») паслись еще коровы Аида, пастух которых Мелет и сообщил Гериону об угоне его коров