— Конечно, ему нравится сад. И потому битых две недели он работает даром.
— Я правду говорю!
— Конечно.
Кассандра спрятала улыбку и продолжила с оттенком негодования:
— Веришь или нет, но тайный сад очень важен для Кристиана. Он играл в нем ребенком.
— И пылкая страсть к саду объясняет, почему он завтра везет тебя в Полперро.
— Простая любезность. Он добрый человек. Я тут ни при чем, никаких особых чувств он ко мне не питает. Я ему вовсе не нравлюсь.
Руби глубокомысленно кивнула.
— Конечно, ты права. В смысле, было бы чему нравиться.
Кассандра глянула в сторону, невольно улыбаясь.
— Так, — она прикусила нижнюю губу, — по-твоему, он красив?
Руби усмехнулась.
— Сладких снов, Кассандра.
— Спокойной ночи, Руби.
Кассандра задула свечу, но полная луна не дала комнате погрузиться в темноту. Серебристая пленка, гладкая и тусклая, как застывший воск, разлилась по всем поверхностям. Кассандра лежала в полумраке и мысленно перебирала фрагменты головоломки: Элиза, Мэри, Роза и, время от времени, совсем не к месту, Кристиан, который поймал ее взгляд прежде чем отвернуться.
Через пару минут Руби тихо засопела. Кассандра улыбнулась. Могла бы и догадаться, что Руби легко засыпает. Она закрыла глаза, ее веки отяжелели.
Море бурлило у подножия утеса, деревья шептали на полночном ветру, Кассандра тоже скользнула в сон…
…Она была в тайном саду, сидела под яблоней на мягчайшей траве. День был очень теплым. Пчела прогудела в яблочном цвету, зависла и уплыла прочь с ветерком.
Она испытывала жажду, хотела пить, хотя бы воды, но рядом ничего не было. Она протянула руку, пытаясь встать, но не смогла. Ее живот был большим и раздутым, кожа под платьем натянулась и чесалась.
Она была беременна.
Как только она это поняла, ощущение стало знакомым. Она чувствовала, как тяжело бьется сердце, чувствовала тепло кожи, а потом ребенок начал пинаться…
— Касс.
…пинаться так сильно, что ее живот съехал в сторону, и она положила руку на его выпуклость, пытаясь поймать маленькую пяточку…
— Касс.
Она открыла глаза, увидела лунный свет на стенах, услышала потрескивание плиты.
Руби, опираясь на локоть, похлопывала ее по плечу.
— Все в порядке? Ты стонала.
— Все нормально. — Кассандра села и пощупала живот. — О господи. Мне приснился престранный сон. Я была беременна, на очень позднем сроке. Мой живот был огромным и тугим, и все было таким ярким. — Она потерла глаза. Я сидела в огороженном саду, и ребенок пинался.
— Это все наши разговоры о ребенке Мэри, о Розе, о золотых яйцах, все перемешалось.
— Не говоря уже о вине. — Кассандра зевнула. — Но сон был таким реальным, совсем как наяву, мне было ужасно неудобно и жарко, а когда ребенок начал пинаться, еще и очень больно.
— Прелестная картина беременности, — заметила Руби. — Хорошо, что я никогда не пробовала.
Кассандра улыбнулась.
— В последние месяцы не слишком весело, зато потом воздается сторицей. В тот миг, когда на твоих руках оказывается новая крошечная жизнь.
Ник плакал в родильном зале, а Кассандра не плакала. Она слишком принадлежала настоящему, была частью удивительного мгновения. Слезы — это выход на второй уровень чувств, способность выйти за рамки событий и посмотреть на них со стороны. Для этого опыт Кассандры был слишком свежим. Она горела от головокружительного ликования. Словно стала лучше слышать, лучше видеть, чем когда-либо прежде. Она слышала, как бьется ее пульс, как гудят лампы над головой, как дышит ее дитя.
— Вообще-то я однажды была беременна, — сказала Руби. — Но всего минут пять.
— Ах, Руби. — Кассандру охватила жалость. — Ты потеряла ребенка?
— Можно и так сказать. Я была молода, мы совершили ошибку и пришли к выводу, что рано через это проходить. Я решила, что впереди полно времени, чтобы наверстать. — Она пожала плечами, разглаживая спальный мешок на ногах. — Вот только когда я стала готова, в моем распоряжении больше не было необходимого компонента.
Кассандра склонила голову набок.
— Спермы, моя дорогая. Не знаю, может, лет до сорока меня мучил непрерывный ПМС, но почему-то мне никак не удавалось найти общий язык ни с одним из множества живущих на свете мужчин. Когда я встретила парня, с которым смогла жить, поезд уже ушел. Мы какое-то время пытались, но, — она пожала плечами, — что ж, с природой не поспоришь.
— Мне очень жаль, Руби.
— Зря. Я прекрасно справляюсь. У меня есть любимая работа и добрые друзья. — Она подмигнула. — К тому же ты видела мою квартиру. Так что мне повезло. Там кошке негде повернуться — правда, кошки у меня нет.
Кассандра улыбнулась.
— Надо строить жизнь из того, что есть, а не из того, чего не хватает. — Руби снова легла и поудобнее устроилась в спальном мешке, натянув его на плечи. — Бай-бай.
Кассандра еще немного посидела, глядя, как тени танцуют на стенах, и размышляя о словах Руби. О жизни, которую она, Кассандра, построила из тех, кого ей не хватало. Нелл поступила так же? Бросила жизнь и семью, которые у нее были, чтобы сосредоточиться на людях, которых у нее не было? Кассандра легла и закрыла глаза, позволив ночным звукам заглушить беспокойные мысли. Дыхание океана, волны, разбивающиеся об огромную черную скалу, животные на крыше, верхушки деревьев, шелестящие на ветру…
Коттедж — уединенное место, изолированное днем, еще больше — с наступлением темноты. Дорога не доходит до самого верха утеса, ворота в тайный сад закрыты, а за ними лежит лабиринт, через который непросто пройти. В таком месте можно годами не видеть ни одной живой души.
От внезапной мысли Кассандра задохнулась и села.
— Руби, — прошептала она, затем сказала громче: — Руби!
— Я сплю, — донесся неразборчивый отклик.
— Но до меня только что дошло.
— Все равно сплю.
— Я знаю, зачем они построили стену, зачем Элиза уехала. Вот почему мне приснился сон — подсознание все поняло и попыталось мне объяснить.
Вздохнув, Руби перекатилась на другой бок и оперлась на согнутую руку.
— Твоя взяла, я проснулась, только что.
— Здесь жила Мэри, когда была беременна Айвори. Здесь, в коттедже. Вот почему Уильям не знал, что она беременна. — Кассандра наклонилась к Руби. — Вот почему Элиза уехала: Мэри заняла ее место. Служанку спрятали в коттедже и построили стену, чтобы никто ее случайно не увидел.
Руби потерла глаза и села.
— Коттедж был клеткой до тех пор, пока не родился ребенок и Роза не стала матерью.
Глава 44
Тредженна, Корнуолл, 1975 год
Накануне отъезда из Тредженны Нелл в последний раз отправилась в Клифф-коттедж. Она взяла с собой белый чемоданчик, набитый документами и бумагами, собранными за поездку. Она хотела просмотреть записи, и коттедж казался вполне подходящим местом для этого. По крайней мере так Нелл говорила себе, поднимаясь по крутой дороге вдоль утеса. Конечно, она лукавила. Она хотела просмотреть бумаги, но пошла туда еще и потому, что не могла уехать, не увидев коттедж.
Она отперла дверь и толкнула ее. Приближалась зима, и в доме было прохладно, стылый воздух густо и грузно лежал в коридоре. Нелл отнесла чемодан наверх, в спальню. Ей нравилось смотреть на серебристое море. В свой последний визит она приметила в углу комнаты маленький стул из гнутого дерева, который как нельзя лучше мог послужить ее целям. Спинка стула расплелась. «Не беда», — сказала себе Нелл. Она пристроила стул у окна, осторожно села и открыла белый чемоданчик.
Нелл листала бумаги: заметки Робин о семье Мунтраше, контактные данные детектива, которого она наняла, чтобы узнать местопребывание Элизы, искания и письма местных солиситоров, касаемые покупки Клифф-коттеджа. Нелл также нашла письмо о границах собственности. Она проглядела его, чтобы изучить карту землемера. Теперь Нелл вполне ясно видела, что там, где указал юный Кристиан, расположен сад. Интересно, кому и зачем пришло в голову заложить кирпичом ворота?
Пока она размышляла, листки выскользнули из руки и разлетелись по полу. Нелл наклонилась, чтобы подобрать их, и нечто белое привлекло ее внимание. Сырая погода покорежила плинтус, оторвав его от стены. За плинтусом торчал листок бумаги. Нелл ухватила уголок и вытащила.
Это был небольшой кусок картона, покрытый бурыми пятнами. На нем было нарисовано женское лицо. Нелл узнала его по портрету, который видела в лондонской галерее. Элиза Мейкпис, но какая-то другая. В отличие от портрета Натаниэля Уокера в Лондоне, на котором Элиза казалась неприступной, этот эскиз был более интимным. Взгляд на рисунке позволял предположить, что художник был ближе знаком с Элизой, чем Уокер. Четкие линии, уверенные изгибы, выражение лица: взгляд одновременно пленил Нелл и оттолкнул ее. Нелл вспомнила, как эти глаза точно так же смотрели на нее, словно их владелица могла заглянуть прямо в душу.
Нелл разгладила поверхность картона. Подумать только, портрет так долго лежал здесь и ждал! Она вытащила книгу волшебных сказок из чемодана. Нелл не знала, зачем принесла ее с собой в коттедж. Просто ей казалось логичным вернуть истории домой, туда, где Элиза Мейкпис написала их. Несомненно, глупо, до смешного сентиментально, но так уж вышло. Теперь Нелл радовалась своему поступку. Она раскрыла обложку и положила эскиз внутрь. Там ему ничего не будет угрожать.
Нелл выпрямилась на стуле, пробежала пальцами по обложке книги, по гладкой коже и выпуклой центральной вставке, на которой была изображена девушка с оленем. Восхитительная книга, ничуть не хуже любой, прошедшей через ее антикварную лавку. И так хорошо сохранилась, десятилетия на попечении Хейма не причинили ей вреда. Очевидно, теплая брисбенская кладовка превосходно годилась для хранения.
Нелл хотелось вспомнить более ранние времена, но она невольно вновь и вновь возвращалась мыслями к Хейму. Особенно к вечерам, когда он читал ей перед сном истории из книги сказок. Лил волновалась, боялась, что они слишком страшные для маленькой девочки, но Хейм все понимал. По вечерам, после ужина, когда Лил мылась перед сном, Хейм откидывался на спинку кресла, а Нелл сворачивалась клубком у него на коленях. Приятная тяжесть его рук, держащих книгу, слабый запах табака от рубашки, грубая щетина на теплой щеке, за которую цеплялись ее волосы.