Кешка осторожно помотал головой.
– Нельзя так сказать «не хватило». Ты и танец – есть сейчас. Ты живать в Городе – не знать, как делать слова, – в голосе Кешки прозвучала легкая тень тщеславия.
– Спасибо, – Гуттиэре горько улыбнулась в ответ и больше ничего не сказала. Кешка подождал еще немного, потом пошел к своему коврику и осторожно лег, стараясь не потревожить голову.
На следующий день к вечеру Алекс, глядя куда-то мимо Кешки, вымолвил с явной неохотой:
– Больше туда не ходи. Будешь ночевать у меня, как раньше. Не знаю уж, чем ты с твоими двумя десятками слов сумел так ее очаровать… Это правда – у вас ничего не было?
– Мы говорили. Гуттиэре танцевает. Очень хорошо, – счел нужным сообщить Кешка. Ему почему-то казалось важным похвалить Гуттиэре перед Алексом.
Алекс нахмурился.
– Вот оно как. Ну ладно. Можешь навещать ее, если захочешь. Вреда не будет. Студента видел?
– Федя? – догадался Кешка. – Да, он ушел. Он и Гуттиэре ругались. Я не понял.
– Очень хорошо, – усмехнулся Алекс. – И нечего тебе там понимать. Не лезь в чужие проблемы – целее будешь. Иди к машине. Заедем сейчас по делу, потом – в ресторан. К Виталию пойдешь завтра с утра…
Кешка молча кивнул. Он знал, что Гуттиэре в беде, и что с Алексом говорить об этой беде бесполезно. Может быть, с Федей? Но где его найдешь?
Обучение у Виталия закончилось также неожиданно для Кешки, как и началось. Однажды вместо знакомого подвала Алекс привез его куда-то на окраину города. Большие дома-муравейники по-прежнему пугали Кешку. Он представлял себе, как день за днем, зиму за зимой люди живут в маленьких, освещенных одинаковыми лампочками ячейках, отделенные друг от друга стенкой толщиной в две ладони, спят на расстоянии вытянутой руки , храпят, едят, смотрят в ящик-телевизор, ссорятся …
– Алекс! Люди в этих домах… Они знать друг друга?
– Нет, конечно, – усмехнулся Алекс. – Посмотри, сколько окон. Соседи, те, что рядом живут, может, и знакомы. А так – нет. Муравьи, они и есть муравьи, – презрительно добавил он.
– Куда мы ехаем? – снова спросил Кешка.
Спрашивать что-нибудь у Алекса было против заведенных правил, но сейчас Кешка кожей ощущал какое-то непонятное волнение человека, сидящего за рулем . Связанное, между прочим, с ним, с Кешкой.
– Приедем, увидишь, – буркнул Алекс. Кешка послушно замолчал и снова уставился в окно, в котором проплывали совершенно невозможные и неестественные с точки зрения здравого кешкиного смысла громады новостроек.
Клуб, в который они в конце концов приехали, был больше и светлее того, в котором проходили тренировки. Несмотря на все попытки расслабиться, Кешка напрягался все больше и больше. Происходило что-то, касающееся его непосредственно, а он до сих пор ровным счетом ничего об этом происходящем не знал. В какой-то момент Кешка даже подумал о бегстве, но потом решил, что это вовсе не лучший способ прояснить ситуацию.
Откуда-то из боковой двери появился Виталий в мягком серо-голубом костюме. Кешка нешуточно обрадовался ему, хотя и непривычно было видеть Вадима без привычного черного халата.
– Слушай меня, – быстро сказал Вадим, торопливо и как-то не по хорошему оглядываясь. – Я тебя знаю, ты просто так никогда в драку лезть не будешь. Но здесь не игра. Ты должен делать все, что можешь. Он будет пытаться тебя убить или искалечить. Всерьез, по-настоящему. И если ты проиграешь, ты проиграешь жизнь. Ты понял меня? Я предупреждаю тебя потому, что мне все это не по душе. Мне не нравится, когда золотые статуэтки переплавляют в слитки, а из боевого искусства делают игрушку для троглодитов. Я хочу, чтобы у тебя был шанс. Он у тебя есть, но ты должен забыть о твоих внутренних запретах. Я не знаю, кто и когда их ставил, но сейчас ты должен найти способ их обойти. Иди и помни: ты умеешь достаточно, чтобы победить.
Виталий сказал слишком много. Медлительный аппарат сознательного анализа в кешкином мозгу не успел даже приняться за работу. События развивались гораздо быстрее.
Едва увидев вошедшего человека, Кешка понял, что это противник совершенно иного класса, чем Квадратный. Не слишком высокий, но широкоплечий и хорошо сложенный, он двигался также бесшумно и точно, как Виталий.
Зверь в Кешке проснулся мгновенно и также мгновенно и автоматически отреагировал на происходящее звериным ритуалом, переведенным на язык Города.
– Я не хочу драться с тобой. Что нам делить, – сказал Кешка вошедшему человеку, принял подчеркнуто расслабленную позу и развернул предплечья ладонями в сторону незнакомца.
Мгновенное замешательство мелькнуло в темно-карих глазах. Видимо, к такому повороту событий вошедший готов не был. Потом что-то сработало и в его памяти.
– Я дерусь, потому что дерусь! – процитировал вошедший, слегка покачался с пятки на носок, поднял плечи и глянул исподлобья прямым, тяжелым и провоцирующим взглядом. Друг после такого вступления уже, несомненно, рычал бы и дыбил шерсть, готовясь к атаке.
Кешка решил посмотреть, что будет дальше.
К его удивлению, вошедший принял знакомую по урокам Виталия стойку, слегка согнул колени и начал обходить Кешку слева, одновременно чуть заметно поворачивая голову вправо.
Кешка никакую стойку принимать не стал, потому что не собирался никому ничего демонстрировать. Прокатив волну возбуждения и готовности по всем мышцам от копчика до пальцев рук и ощутив опору на ноги, он нашел взглядом знакомое зеркало и подмигнул Виталию.
Незнакомец прыгнул со скоростью, практически исключающей зрение, как реактивную систему, и еще в воздухе начал проводить прием, также известный Кешке по урокам Виталия. – «Он будет стараться убить тебя или искалечить», – вспомнил Кешка слова учителя.
Далее последовало действие, от созерцания которого Виталий вполне мог бы посыпать пеплом свою черноволосую голову. Впервые в Городе Кешка был вынужден драться за свою жизнь. Драться так драться. Драка – это не танец и не искусство, так, несмотря на все проповеди Виталия, считал Кешка, и потому не использовал ни одного приема из тех, которым его так тщательно и профессионально обучали. Зрелище было пренеприятнейшим. Кешка выл, кусался, царапался, бодался, крутился на месте, подскакивал на всех четырех конечностях разом. Казалось, в комнате внезапно оказался крупный и разозленный зверь, ищущий выхода. В какой-то момент выход был предоставлен в виде распахнутой двери, на пороге которой стоял слегка посеревший Виталий. Кешка в пылу схватки сначала попросту не заметил его.
– Все, хватит. Иди ко мне, – громко и четко, как окликают вошедшего в раж пса, позвал Виталий. Кешка услышал , тяжело дыша, подошел и сразу же опустился на четвереньки. – Пойдем, – с силой повторил Виталий, избегая смотреть на своего воспитанника, перемазанного своей и чужой кровью.
– Зачем?! – с той же, но как бы усиленной отражением силой, спросил Кешка. Виталий молча скрипнул зубами.
Через день Алекс повез Кешку на загородное стрельбище и начал учить его стрелять.
Стрелять Кешке не нравилось, и он наотрез отказывался убивать птиц, пролетавших над стрельбищем, или живущих по соседству в чахлом леске. В любое свободное от стрельбы мгновение он убегал к деревьям, ложился на серый, усыпанный березовыми веточками и откуда-то взявшейся копотью снег и слушал, как дышит в зимнем сне лесок. Лесок дышал тяжело, с натугой, вздрагивал во сне и беспомощно гнул стволы и ветви под порывами стылого зимнего ветра. Кешка вспоминал свой лес, здоровый и славный, и на глаза у него наворачивались слезы. Алекс смеялся и говорил, что воспитает-таки из Кешки настоящего мерзавца, потому что как раз из добреньких-то самые настоящие мерзавцы и получаются.
Когда зажили ссадины и синяки, полученные в так и не понятом Кешкой бою (чтобы понять, он заходил в тренировочный зал к Виталию. Виталий посмотрел на него так, как будто с трудом узнал, а после его ухода жестоко и совершенно незаслуженно намял об ковер бока двум новым ученикам), он еще несколько раз ходил к Гуттиэре. Девушка выглядела печальной и подавленной, синяки под глазами стали еще больше, а руки тряслись так, что даже кофе в чашку она наливала, придерживая запястье одной руки другой. Пару раз он заставал у Гуттиэре Федю, и даже разговорился с ним, насколько это понятие вообще можно было к Кешке применить. Разговор состоял в том, что Кешка, долго и напряженно подумав, задавал Феде вопрос. Федя отвечал неторопливо и подробно. Сам он Кешку ни о чем не спрашивал, видимо, удовлетворившись той информацией, которую сообщила ему Гуттиэре. Кешке Федя нравился. Его негромкий голос, мягкие манеры, полное отсутствие в его личном запахе опасности и тревоги приятно контрастировали с большинством нынешних знакомых Кешки. Смущала Кешку лишь непонятная и совершенно необъяснимая печаль, которая словно облаком окутывала Федю, и росным туманом оседала на всем, к чему он прикасался.
– Что должен делать человек в Городе? – задавал Кешка давно мучивший его вопрос.
– Каждый решает это для себя сам. Это зависит от возможностей человека, от его потребностей, от того, что он хочет от жизни, – негромко отвечал Федя, сплетая и расплетая длинные, бессильные на вид пальцы. – Тебе, например, в первую очередь, надо было бы учиться. Читать, писать, считать – ведь ты всего этого не умеешь, не так ли?
– Считать – умею, – гордо заявлял Кешка и, загибая пальцы, громко демонстрировал свое умение. – Раз, два, три, четыре, пять…
Гуттиэре хихикала, а Федя только печально улыбался и качал головой.
– Этого совершенно недостаточно, Кеша.
– А что делать ты сам?
– Я как раз учусь. Учусь в балетном училище. Когда я его окончу, я буду танцевать.
– Танцевать – хорошо, – серьезно соглашался Кешка. – Я тоже должен идти в балетное училище?
И опять Гуттиэре умирала со смеху, а Федя оставался абсолютно серьезным.
– Нет, Кеша, в балетное училище поступают дети много младше тебя. В любое другое место можно поступить только после окончания школы. По хорошему, тебе бы надо идти учиться в школу.