– Брось! – досадливо махнул рукой Тимоти. – О своей шкуре думать надо, – потом, вспомнив, с кем имеет дело, добавил. – Млыга за ней присмотрит. У них взаимопонимание полное.
– Хорошо, – сказал Кешка и чуть ли не впервые Тимоти заметил блеснувшую в его глазах подлинную, человеческую благодарность. Не слепую звериную удовлетворенность, не сытость и удовольствие от тепла – а отклик человеческого на человеческое. По иронии судьбы речь шла о звере и человеке, который, единственный из насельников, так и не принял двойственности кешкиного существа, не смог погасить своей настороженности и неприязни по отношению к нему.
– А я?
Мысль Тимоти бешено заметалась, отозвавшись на нелепом детски-старом лице мелко дрожащим веком и ерзанием узкой нижней губы под припухшей верхней. При движении губ то и дело обнажались мелкие зверушечьи зубы.
– Есть! – вскрикнул вдруг Тимоти. – Иди в сквот. Там пересидишь, пока все уляжется. Спросишь Аполлона, скажешь – от меня. Там никто ничего не спросит, да и сам – помалкивай. Не знаю, и знать не хочу, что у вас там с Алексом вышло, но только он этого так не оставит. Лучше всего тебе потом из города убраться. На море свое или еще куда…
– Сквот? – спросил Кешка.
– Дом расселенный, без жильцов, понял? Слушай адрес: с Невского свернешь на Маяковского в сторону Невы, дойдешь до Ковенского переулка, повернешь направо, не доходя до Восстания один дом, уйдешь в подворотню. Там, во дворе…
– Тимоти, что тут делается? – встрепанный Боян, закутанный в плед, возник на пороге. – Кешка, чего в комнату не проходишь? Бубните чего-то. Что за секреты от больного старика?
– Никшни, Боян, – осклабился Тимоти. – Целее будешь.
– Тимоти, Придурок – что случилось?! – всполошился почуявший неладное Боян.
Внизу бешено хлопнула дверь. Кешка вздрогнул, по звериному втянул носом воздух.
Тимоти, чье нервное возбуждение все нарастало и уже граничило с экстазом, сориентировался быстрее лесного жителя.
– Беги наверх! – едва слышно шепнул он, шаря за дверной притолокой и вкладывая что-то в кешкину руку. – Ключ от чердака. Тихо. Отсидишься. Я скажу: тебя не было. Боян не выдаст.
Повторений не требовалось, Кешка бесшумной тенью унесся вверх. Тимоти едва успел прикрыть дверь, как в нее заколошматили тяжелым башмаком. Дура залилась истерическим лаем. Тимоти выждал несколько мгновений и осторожно приоткрыл дверь.
– Кого черти несут?
– Где Придурок?! – рявкнул один из приспешников Алекса, похожий на сбежавшего из кадра персонажа телебоевика.
– А я почем знаю? – Тимоти независимо пожал плечами. – Как Алекс его от нас забрал, так он хорошо если раз в неделю забегает. Позавчера вроде был. А что случилось-то? Что за пожар?
– Понимаешь, Тимоти, Придурок очень меня подвел, – Алекс неторопливо поднялся по лестнице и остановился прямо напротив Тимоти, стараясь заглянуть последнему в глаза. Сделать это не удавалось, так как Тимоти был почти на голову ниже Алекса и взгляд первого упирался куда-то в район подключичной ямки последнего.
– Кроме как сюда, ему больше бежать некуда, – Алекс не скрывал своих подозрений и Тимоти понимал это. – Так вот я и пришел спросить: не видали ли вы, часом, Придурка?
– Позавчера… – повторил Тимоти.
– Ладно, пусти, – Алекс прошел в камору, пинком отшвырнул взвизгнувшую, лезущую в дверь Дуру и сразу же какая-то парадоксальная мысль обозначилась на его невыразительном лице. Он снова шагнул в сторону, освобождая проход, и поманил отбежавшую в сторону псину. – Иди, Дура, иди, ищи Кешку. Где Придурок, Дура, а? Где Кешка? – Дура, поджав хвост и поминутно оглядываясь, поползла к выходу. Тимоти посерел. Боян, сбросивший плед, снова обозначился в коридоре и тревожно озирался. – Где Кешка? – почти ласково звал Алекс, смиряя злость, раздражение и нетерпение. – Ищи Придурка!
Преодолев порог, Дура выпрямилась на тонких лапах, опустила влажный нос к заплеванному полу и, победно тявкнув, рванулась наверх к чердачному этажу. Двое алексовых головорезов, повинуясь бешеному взгляду, ломанулись за ней. Аккуратно запертую дверь чердака снесли в два удара. Тимоти судорожно облизнул пересохшие губы. Алекс, перешагивая через ступеньку, тоже двинулся наверх. Боян скинул на пол плед и с неожиданным проворством пошлепал вслед за остальными.
На чердаке был темно и влажно. Влажные полусгнившие доски пружинили под ногами. Пахло мочой, кошками и опилками. Труха из старых голубиных гнезд сыпалась на голову и за шиворот. Чердак был весьма высок и обширен, но, несмотря на это, все время хотелось нагнуть голову.
Неожиданно где-то в вышине послышался скрип и открылась маленькая прямоугольная дверца, в которую сразу же ударил розоватый свет догорающего зимнего дня. В розовом луче закружились пылинки и потревоженный пух из голубиных гнезд. Сгорбленная черная фигурка нырнула в раскрытую дверцу и сразу же протопотали по жестяной крыше торопливые легкие шаги. Тимоти вспомнилась площадь Звезды из сказки про трех Толстяков и гимнаст Тибул, убегающий от гвардейцев. На глаза отчего-то навернулись слезы. Наверное, труха попала – решил Тимоти и потер глаза кулаком.
На крыше гулял морозный, обжигающий своим дыханием ветер. Вдоль голого на вид, обледенелого по сути жестяного края мела поземка. По земле – это по-земка, – отрешенно подумал Тимоти, – а если по крыше, то это будет – по-крышка. Творилось с ним что-то странное – он думал о чем-то таком, о чем не думал уже много лет. И не боялся. Ощущение было пустотным и приятным. – Наверное, я скоро умру, – решил Тимоти. – Я где-то читал, так бывает перед смертью. Вот прямо сейчас Алекс меня и убьет. Только Придурка поймает… Или я от него, от Придурка заразился? Этим его звериным бесстрашием. Ведь Алекс же на чем сел – он думал, Придурок как все, его на том же крючке держать можно: деньги, выпивка, бабы, власть, сила, страх…Я тебя из грязи достал, я же тебя в грязь и втоптать могу… А вот накось, выкуси – Придурка все это словно и не касается вовсе. А все почему? Потому что он только наполовину человек. А мы все насквозь: люди, людишки…
– Вот он! Вон, гляди!
Обрисованный последними лучами заходящего солнца, Кешка стоял на краю крыши и словно бы задумчиво глядел куда-то вниз. Вот он взмахнул руками, к чему-то примериваясь, и на миг его тонкая статная фигурка помстилась крылатой сразу всем преследователям. Даже сбежавший из боевика персонаж помотал ежиковой головой, отгоняя наваждение. Тимоти втянул горький, густой воздух: позиция, занятая Кешкой, была максимально невыгодной – никакого выхода из нее даже не намечалось.
Не скрываясь и даже не особенно торопясь, повинуясь знаку Алекса, двое подходили к Кешке с разных сторон, беря его в клещи и отсекая возможность побега. Сам Алекс стоял у входа на чердак, в двух шагах от Тимоти и Бояна, жавшихся друг к другу.
Студенты и преподаватели беломорской станции могли бы предположить иное, но всем участникам чердачно-крышной сцены ситуация казалась достаточно определенной. И в тот момент, когда все стало окончательно ясным, Кешка сорвался с места и понесся по крыше, чудом не оскальзываясь на обледенелой кромке. Преследователи, явно растерявшись, крутили головами, остерегаясь бежать вслед и не понимая, что, собственно, происходит.
На какой-то миг Кешка застыл на самом краю, увеличенный странно преломленным через атмосферу последним солнечным лучом. Черная с золотой кромкой, чуть сгорбленная фигура казалась наблюдателям непомерно огромной. На два вздоха Кешка собрался и, одновременно с невероятным прыжком, переносившим юношу на соседнюю, более низкую и безопасную крышу, морозную тишину прорезал ломкий, простуженный голос Бояна:
– Большой Иван! Это же Большой Иван, черт меня раздери!
Глава 13. Сквот(Кешка, 1994-1995 год)
Сквот Кешка нашел легко, потому что все наставления Тимоти отпечатались в его мозгу также ясно, как на фотографической пластинке. Невский он знал сам, а остальные улицы спрашивал у прохожих. В сквот не было очевидного входа, так как все парадные были забиты жестью, да еще и досками поверх нее. Недолго думая, Кешка вскарабкался по уцелевшей водосточной трубе на второй этаж, прошел по широкому карнизу и через разбитое окно спрыгнул в комнату с ободранными обоями и полуобвалившимся потолком. Выглянул в коридор, деловито потянул носом и уверенно пошел на запах людей, жилья.
На отсыревших обоях обозначились причудливые пятна. Кто-то обвел их маркером, превратив в диковинных незлых зверей. Звери сопровождали Кешку, тянулись к нему мордами, подмигивали опушенными густыми ресницами глазами. В просторной пустой комнате отдыхающими тюленями лежали небольшие пузатые тюфяки. На протянутой наискосок веревке висели подсохшие еловые лапы с запутавшимся в них серпантином. В кирпичной нише горела керосиновая лампа. Двое людей, мужчина и женщина, сидели на тюфяках, поджав босые ноги, и перебрасывали друг другу красный воздушный шар. Перекрещенные тени от их плавно взлетающих рук и тень от шара красиво плавали по стенам и высокому потолку с остатками лепки.
– Ого! – сказала женщина, увидев Кешку, и приветственно помахала ему рукой, обмотанной нитями сплетенного в узор бисера. – Какой волчонок! Заходи. Будешь с нами? Лови! – и она плавным, но сильным и точным движением послала шарик навстречу Кешке.
Люди сквота ошеломили Кешку. Ошеломили также, как ошеломляет первая весенняя гроза или золотая березовая ветвь в разгар лета. Их поведение, манеры, речь и интересы в очередной раз спутали все кешкины карты, показали ему, насколько условными и примитивными были до сих пор все его систематические построения. Как всегда в таких случаях, Кешка замолчал и ушел в наблюдения.
Аполлон, к которому послал Кешку Тимоти, появлялся в сквоте не слишком часто. Где-то в городе у него была семья, состоявшая из жены и маленькой дочки, и трезвый долг призывал его находиться возле них и обеспечивать их существование. Но трезвый долг управлял Аполлоном далеко не всегда. Иногда ему приходилось потесниться, и тогда Аполлон, неизменно веселый и разговорчивый, пробирался в сквот через едва заметную из-за кучи строительного мусора дверь черного хода, вставал или садился (последнее находилось в прямой зависимости от количества выпитого) у мольберта, разводил краски, брал в руки кисть и часами разглагольствовал обо всем на свете, изредка кладя мазок-другой на холст или грунтованный картон. Постоянно прихлебывая из принесенной с собой бутылки, он постепенно становился все мрачнее и в конце концов почти неизбежно опрокидывал мольберт на измазанный краской пол или срывал с него холст и топтал его ногами. Иногда поклонники аполлонова таланта, видя приближение момента, тактично и аккуратно отправляли поскучневшего художника спать, а почти готовое произведение конфисковывали и отправляли на досушку в одно из отапливаемых самыми разнообразными способами помещений.