нием все вокруг него тоже пришло в некое, вполне целенаправленное движение. И его успех зависел теперь лишь оттого, сумеет ли он в начавшемся круговороте событий выхватить и использовать нужные ему. Хватит ли у него на это силы, ловкости, храбрости и сообразительности. В последнем Кешка, честно взвесив свои шансы, очень сомневался. Но искренне надеялся на первое, второе и третье, ибо скромность была чужда ему также, как и хвастливость, а жизненная практика раз за разом подтверждала довольно быстро возникшие подозрения – по непонятному стечению обстоятельств сегодняшний Кешка был сильнее, ловчее и отважнее, чем большинство постоянных жителей города.
Для начала он вслух проговорил и запомнил наизусть свою «лесную» историю. Кешка уже знал, что она производит на людей города сильное впечатление своей необычностью. Люди не живут в лесу, лесной человек – редкость. Но иногда они все же встречаются. По крайней мере, двое – о них почти всегда вспоминали люди города, услышав кешкину историю – Тарзан и Маугли.
Еще в каморе Кешка поинтересовался, нельзя ли ему как-нибудь встретиться и переговорить с ними. Васек и Валек, согнувшись, повалились на диван, словно скошенные внезапной кишечной коликой, а Поляк, улыбаясь, объяснил Кешке, что и тот и другой придуманы людьми, писателями, да еще к тому же все это было очень давно, и до наших дней ни Маугли, ни Тарзан не дожили бы, даже если бы и существовали на самом деле.
Пропустив мимо ушей первую часть объяснения, Кешка с грустью усвоил вторую. Маугли и Тарзан уже прожили свои жизни, и посоветоваться с ними по ряду важных и неотложных вопросов не представляется возможным. Но они были, и это само по себе уже как-то согревало кешкину душу. Хотя вопрос все же оставался: Как же попал в лес сам Кешка? Если он сам когда-то так решил, то почему ничего не помнит о принятом решении? Если за него решили другие, то где эти другие сейчас? И почему они когда-то приняли столь странное решение?
Кешкина речь, несомненно, развилась, но продолжала оставаться весьма своеобразной. Так, одна из ее особенностей заключалась в том, что узнав и усвоив какое-нибудь слово, Кешка начинал усиленно пользоваться им, вставляя во все возможные места во всевозможных сочетаниях. Примером было недавно усвоенное им словосочетание «принять решение». Удивительно, но Кешка почти никогда не употреблял слова откровенно неправильно, опираясь на некое, идущее из подсознания, «чувство языка», которое, в свою очередь, по-видимому, произрастало из опыта позабытого детства.
Итак, приняв решение искать, Кешка начал действовать.
Прокормиться в городе больше не составляло для него труда. Даже помойки он посещал теперь редко и с неохотой. Получивший в сквоте солидный кусок «теоретических знаний» о науке выживания, Кешка теперь легко и как-то даже весело (наверное, сказывалось звонкое дыхание весны) применял теорию к практике. Его фотографическая, точнее в данном случае магнитофонная, память позволяла при надобности воспроизводить целые куски «лекций» сквотских жителей.
– А на повороте с улицы Моисеенко, – вспоминал он чуть шепелявивший голос бабы Дуси. – Напротив, где рыбу раньше продавали, а теперь эти, на каблуках, как золотые караси за стеклом плавают и всякие штучки для богачей продают, так там столовая есть для бедных. Совсем за бесплатно. Вообще-то по талонам, но когда остается, так всех кормят. И хлеба уж завсегда дадут, если попросить….
Кешка легко нашел указанную столовую, дождался ее открытия, без труда и напряжения просидев на корточках под дверью четыре часа, вошел вместе с первыми посетителями и вкратце рассказал свою историю той из двух пожилых подавальщиц, которая показалась ему больше похожей на бабу Дусю. Как и ожидалось, подавальщица замахала руками от изумления, тут же пересказала историю Кешки товарке и, не колеблясь, наделила мальчика тарелкой дымящегося горохового супа.
Кешка поблагодарил, отошел к столику, дождался, пока суп остынет (как и все звери, он не мог есть горячее), и, не торопясь, съел его, улыбаясь поверх тарелки обеим подавальщицам. Улыбка Кешки по-прежнему довольно сильно напоминала улыбку его учителя, то есть попросту волчий оскал, но мальчик улыбался крайне редко и не знал об этом.
– …На вокзалах иногда подносил или грузил чего… Это я-то, мастер высшего класса… Вот до чего она, проклятая, доводит, чтоб ей ни дна, ни покрышки, – голос краснодеревщика Володи.
Вокзал Кешка знал. Неподалеку от вокзала он жил с Блином, и сейчас ничего не забыл, превосходно ориентируясь в вокзальных тупиках и переходах. Его лицо и особенно повадки мало кому внушали сознательное доверие, но шустрые восточные люди, обладая какой-то внелогической прозорливостью, безошибочно улавливали тот простой факт, что Кешка попросту не умел обманывать, и по надобности охотно принимали кешкины предложения посторожить, загрузить или разгрузить. Сумрачный жилистый подросток со своей странноватой, тоже как бы нерусской речью вызывал шквал необидных насмешек и диковинных предположений. Расплачивались восточные люди чаще всего продуктами, иногда давали немного денег. Как-то раз подарили кепку с большим козырьком, в другой раз – почти совсем целую кожаную куртку со слегка надорванным по шву рукавом и тремя совсем небольшими, словно оплавленными по краю дырочками. Рукав Кешка зашил, а дырочки оставил, поскольку они ему совсем не мешали.
Потом пожилая подавальщица из бесплатной столовой познакомила Кешку с Валентиной. У Валентины была короткая стрижка, тонкие и сильные коричневые пальцы. Пахло от нее картонными коробками. Валентина говорила много и долго. Кешка записал все ее слова на свой «внутренний магнитофон», но даже потом так и не сумел в них разобраться. Главное он понял еще со слов подавальщицы – Валентина звала его к себе жить. Кешка пошел сразу и без всяких опасений.
Выходя из столовой, Кешка, не оборачиваясь, поймал на себе чей-то взгляд. Оглянулся и очень удивился. Прижавшись спиной к стене, справа от стойки, в самом темном углу зала, стоял тщедушный монашек Варсонофий. И явно следил за Кешкой. Кешка запомнил это, отвернулся и решительно зашагал следом за Валентиной.
В большой запущенной квартире жило трое взрослых, семеро детей, две собаки и три кота. Все вместе они производили очень много шума, котят и какой-то маловразумительной художественно-ремесленной продукции.
– Ты можешь остаться здесь и делать то, к чему у тебя лежит душа, – сказала Валентина..
Кешка немного подумал и вымыл пол.
Потом разнял дерущихся младших детей.
Потом сварил кашу и накормил животных.
Потом некоторое время смотрел, как старшая девочка, на вид кешкина ровесница, лепит из глины какую-то голову с невероятно злобным и тупым лицом.
Потом ему дали флейту, и он попробовал поиграть на ней вместе с другими детьми, которые играли на пианино, синтезаторе, расческе, трещотке и деревянных ложках.
Потом у него разболелась голова, и он ушел, пообещав Валентине, что придет еще.
– Ты привыкнешь и тогда поймешь, – пообещала Валентина.
Через неделю Валентина решила, что Кешка уже достаточно привык, и отвела его в школу. Миловидная женщина в кофточке с бахромой, едва достающая Кешке до плеча, спросила его, чем бы он хотел заняться.
– Как у вас надо, так я и буду, – сказал Кешка и огляделся.
Остальные ученики класса суетились где-то на уровне его талии. Все стены комнаты были увешаны какими-то поделками из кожи, соломки, бумаги и сухих растений. На полочках стояли разноцветные горшочки, чашечки, тарелочки и прочая керамическая мелочь.
– Не продать, – кивнул Кешка на ребячьи поделки. – Плохо. Не так надо. Я покажу, если хочете. Меня Маневич учил. У него покупать. Много.
Маленькая учительница растерянно взглянула на Валентину.
– Но, Кеша, мы делаем это вовсе не на продажу. Мы так учимся. Наши ученики так постигают мир. Взаимодействуя с различными материалами, искусствами, пропуская их через себя, мы создаем гармонию в своей душе….
– Душа, гармония – не знать. Что такое? – деловито спросил Кешка.
Учительница беспомощно развела руками.
– Это невозможно объяснить вот так, с ходу, – медленно произнесла Валентина. – Ты будешь учиться и постепенно поймешь… Кто, по-твоему, создал этот мир?
– Город? – уточнил Кешка.
– Не город. Лес, в котором ты жил, море, небо, звезды на нем…
– А что, все это тоже кто-то создавал? – обескуражено переспросил Кешка. – Я думать, всегда есть, всегда было… – Кешке вдруг стало нестерпимо страшно. Усилием воли он остановил свои ноги, которые так и норовили убежать. – Убежать – не понять! – сам себе сказал Кешка. – Еще страшнее. – Загадочный кто-то, который создал море… И Валентина, судя по-всему, накоротке знакома с ним… А эти, карапузы, суетящиеся вокруг… Они тоже…тоже знают?!
– Кто – создал? – хрипло спросил Кешка, проглотив застрявший в глотке комок.
– Бог, Господь Наш, – шепотом сказала молоденькая учительница. – Ты слышал о Боге?
Удивительно, но в сквоте, где большинство людей были по-своему верующими, Кешка не получил абсолютно никакого религиозного образования. Никто не взялся объяснить ему сложные взаимоотношения человека с религией в их историческом многообразии. А простая догматика, везде и всюду применяющаяся для этих целей, была сквотским жителям попросту неинтересна.
– Слышал. Много раз, – подтвердил Кешка. – Отстань, ради Бога. Господи, когда это кончится?! Бог его знает. Иди с Богом. Монах Варсонофий – служитель Божий. На Бога надейся, а сам не плошай… Еще много. Ты сказать – это он создал Лес, Море? Как так быть? Кто он? Человек?
Первый Кешкин урок в вальдорфской школе (а именно туда он попал) был уроком Закона Божьего. Кешка выслушал все очень внимательно, но не поверил ни единому слову. Не может быть, чтобы я такого не заметил, – так рассуждал Кешка сам с собой. – Если бы этот Бог был (а учительница говорит, что он везде есть), то я-то уж его точно выследил бы. Еще в лесу. Нету его там – никаких в этом сомнений быть не может. И про все это можно было бы забыть, если бы не одно обстоятельство. Монашек Варсонофий. Он говорил, что служит этому самому Богу. И он почему-то следил за Кешкой. Может быть, именно так проявляет себя Бог? Что-то здесь непросто, но учительнице и Валентине знать об этом ни к чему. В этом Кешка должен разобраться сам. Бог – церковь – иконка с женщиной и ребенком – Варсонофий – его интерес к Кешке. Странная цепочка получается. Одна из многих странностей Кешкиного городского бытия. Есть еще и другая цепочка. Алекс – Тимоти – Аполлон – Маневич – опять же Кешка. Все сложно. И еще: Дура – долг разделенной пищи и воды – Алекс, который убил Дуру и который кормил Кешку – долг крови – Кешка. Все очень сложно. Слишком много ручейков впадает в одну реку. Кешкин мозг не справляется со всеми этими сложностями, а тут еще Валентина и эта учительница долдонят о каких-то трех душах, которые живут непонятно где, непонятно как выглядят и, главное, непонятно что делают. А если цепочки вдруг начнут сматываться, то притянет Кешку (это правильно), но заодно и Валентину, и учительницу, и детенышей, которые вокруг них кучкуются (это совершенно недопустимо). Вывод один: надо уходить. Нельзя впутывать детенышей в дела, в которых сам Кешка не разобрался.