стионами и комковатыми стенами. Просто для красоты! Драконы не селились в этих замках, стоявших неровными рядами, так что получались улицы, где даже росли елки.
Должна быть какая-то дорога вниз. Я двинулась по краю низины, нашла узкую тропинку и осторожно зашагала по ней, но в ушах у меня гремело от собственного топота, притом что там уже и так гремело, – до того сильно колотилось у меня сердце. Всего через несколько шагов начались первые миниатюрные пики, мне по пояс.
Чем ниже я спускалась по извилистой тропинке, тем выше становились пики. Когда они дошли до уровня глаз, я перестала видеть пейзаж. Если дракон сядет на хвост прямо передо мной, я его не замечу. Интересно, как драконы пахнут? Интересно, повезло ли им на охоте? Вдруг им сегодня особенно быстро попадется добыча? А где драконы писают – где приспичит? Или у них есть для этого особые места, вроде нужников у людей? Или и вовсе что-то другое?
Тропа стала шире. Впереди меня в земле была выемка фута в два глубиной. Откуда она взялась: образовалась сама собой или ее вырыл дракон? Может, он сюда пописал, а моча на сухом воздухе испарилась.
Тропа снова сузилась, а затем раздвоилась. Стоило мне пойти налево от развилки, как правая дорога сразу показалась безопаснее, но я не стала возвращаться. Минут через десять я опять очутилась у развилки. На сей раз я решила пойти направо.
Через пять минут я уловила запах камфары – ингредиент пурпурины.
Шерсть у меня встала дыбом. Здесь был дракон: спереди или сбоку, сверху или снизу. Надо отступать.
Но моя огрская сторона преисполнилась ярости, раздулась, будто слишком туго набитая подушка, которая вот-вот лопнет. Огрская половина заставила меня двигаться вперед, к коренастому пику. Все мои чувства обострились, словно раньше я и не жила по-настоящему.
Дракон спал за поворотом. Его тихое, сонное дыхание по косой уходило к земле и гасло. Неудивительно, что я не видела дыма.
Между мной и драконом лежала полуобглоданная туша огромного барана. В животе у меня прямо взревело. Дракон на вид и на запах отдавал металлом, поэтому я решила, что он несъедобный, зато баран – мускулистый, с прожилками жира – наверняка был несказанно вкусным. Я была готова драться за него.
Нет! Это милый, славный дракон. Имеет право питаться. Драться с ним нельзя! Ну-ка отходи, медленно. Я вцепилась в свою огрскую половину, силой воли подавила ее и попятилась. Глаза дракона распахнулись. Зрачки были багровые.
Меня бросило в такой жар, словно я уже горела.
Дракон поднялся на дыбы.
Мой барашек!
Я до того рассвирепела, что не успела ничего подумать и прыгнула на дракона. Он весь засветился – весь, от когтей до черепа, будто витражное окно. Его нос охватило пламя.
Я расставила ноги пошире, приподнялась на цыпочки и выпятила грудь.
Дракон засветился ярче.
Я шагнула к нему и к своему барашку.
Дракон подался ко мне.
Я поставила правую ногу на ребра барана. Мое!
Дракон испустил язычок пламени.
Сначала надо порвать ему крылья. Тогда он не улетит и не спасется от меня.
Я завизжала, заорала, завыла:
– Ак-нак! Мойз флегум смИИной! СквуИИнг зуЗЗ! ЗуЗЗ!
Глава пятнадцатая
Драконьи глаза побелели. Он проглотил пламя, губы искривились в смущенной улыбке. Зверь поднялся в воздух, пролетел над Пиками и скрылся за краем низины.
Грудь у меня вздымалась. Я никак не могла отдышаться. С меня лил пот. Эти слова сорвались сами собой. Наверняка это заклинание, как и говорил ССахлУУ. Я была выжата, как лимон.
А вдруг дракон вернется? Вряд ли у меня хватит сил на вторую схватку.
Я оглядела небо. Ни одного дракона. Посмотрела вниз – и увидела, что заслонял от меня дракон: большая, но неглубокая лужа пурпурины.
Что сначала: сожрать барашка или собрать пурпурину?
Целительница победила. Я до половины наполнила кувшинчик господина Питера пурпуриной. Если расходовать с умом, этого хватит по меньшей мере на год лечения обычных болезней.
Потом я слопала барашка: силы на еду у меня находились всегда. Поев, я потащилась вверх по узкой тропинке – усталость никуда не делась – за границы Пиков, на каменный мостик, где провела прошлую ночь. Там я стала ждать, когда драконы полетят обратно в Пики. При приближении каждого из них симптомы у меня обострялись, хотя и ослабели с расстоянием.
Я ждала и размышляла, как же мне удалось победить. Если слова, которые пришли мне в голову, – заклинание, откуда огры их знают? И почему они сорвались с моих губ сами собой? И при чем здесь Люсинда?
Когда все драконы пролетели обратно, я заставила себя подняться и двинуться в путь, хотя от усталости едва волочила ноги. Если мне суждено вернуться к людям и жить среди них, хочу начать как можно скорее.
Однако день уже клонился к вечеру, а я ушла совсем недалеко. Я остановилась и поспала в тени скального навеса. Утром, освеженная, я проснулась с вопросом: а вдруг пурпурина, которая лечит почти все, вылечит меня от огрского обличья?
Я капнула себе на язык большую дозу – целую каплю – и подождала, но ничего особенного не ощутила. Поглядела на руки – по-прежнему косматые.
От превращений пурпурина не помогает.
Осталось двадцать девять дней.
Три дня обратно до развилки, еще четыре – до Дженна, мамы и Чижика. И на поиски любви у меня останется всего двадцать два дня.
Если я доберусь до Дженна живой. Лучники могут подстрелить меня до того, как мне представится возможность предъявить пурпурину. Да что там: они меня точно подстрелят! Ведь, если они меня убьют, им достанется вся пурпурина.
Мне нельзя в Дженн! И вообще нельзя в город.
«Лучше стать отшельницей», – подумала я. Пока мне это удастся, я буду снабжать людей пурпуриной – а еще эльфов, великанов и гномов, – но жить стану одна. Слухи о моей доброте достигнут отдаленных уголков королевства. Люди потекут ко мне благодарить за исцеление. Понесут сушеное мясо.
И остановятся в миле от моей хижины в лесу, потому что их отпугнет вонь: с какой стати мне мыться?
Я всхлипнула, и, пока плакала, мне стало понятно, куда податься. На ту усадьбу с хризантемами, где я взяла хозяина в заложники. Если я хочу снова стать человеком, надо как можно скорее оказаться среди людей. Второго господина Питера мне не найти, но хоть кто-то да сыщется.
Скорее всего, я останусь огром навсегда, зато ко мне сможет перебраться мама. И Чижик будет меня навещать. С женой и детьми. Будут звать меня тетушкой Огрессой.
Да не хочу я быть тетушкой Огрессой! И почему мне так обидно при мысли, что он на ком-то женится, если я сама не захотела выходить за него замуж?
Я в ужасе шарахнулась от этого вопроса. Слезы не унимались. Я остановилась и села в пыль.
Выплакавшись, я немного приободрилась. На усадьбе с хризантемами надо будет обязательно узнать, последовал ли хозяин моему совету и дает ли своему тощему работнику овечье молоко с имбирем. Ну и заодно постараюсь развеять меланхолию у самого хозяина.
Может быть, поскольку я в последнее время не воровала сушеное мясо, меня не убьют сразу и я успею показать свою пурпурину.
Я держалась подальше от дороги, и никто меня не трогал. И вот по-зимнему морозной ночью, при свете яркой луны – оставалась всего четверть до полнолуния – я пришла на усадьбу с хризантемами.
Прежде чем подойти к входной двери, я заглянула в боковое окошко и увидела гостиную, в которой было полным-полно народу. В животе у меня заурчало. Хозяин принимал гостей – десятка два, а то и больше. Столько мне в жизни не зазЭЭнить – они меня испугаются.
Я смотрела на все это, и меня терзали огрский голод и человеческая тоска.
Не меньше половины гостей были мои ровесники. Не может быть, чтобы все они оказались писаными красавицами и красавцами, но мне с первого взгляда так показалось. Урчание в животе переросло в рокот. У меня побежали мурашки по телу.
Те же самые мурашки, что и при господине Питере! Неужели я была просто голодна? Неужели это случалось просто потому, что он был здоров и хорош собой? Я ведь не любила всех этих очаровательных юношей и девушек!
Гостиную освещали десятки свечей: они стояли и на столе с угощением, и на приставных столиках, и на декоративном сундуке, и в канделябре под потолком. Моя человеческая половина жадно впитывала теплые тона мебели и узорчатых ковров на фоне стен холодного кремового оттенка.
Как тут все изысканно! У меня пробудился аппетит другого рода. На письменном столе лежала книга, а рядом – стопка бумаги, перо и чернила. Вазы с сухими гипсофилами и мятликом на нескольких столах напоминали о лете. Стены украшали портреты. Между окнами, выходившими на дорогу, висело круглое зеркало в золоченой раме.
Я словно смотрела спектакль. В человеческом обличье я оказалась бы среди актеров. Стояла бы рядом с девушкой у окна. Я видела ее в профиль, и она так сияла юностью и здоровьем, что хотелось погладить ее по руке, чтобы ощутить, какая она нежная. Мы обменялись бы комплиментами.
Платье на ней было перелицованное, хотя и очень искусно, чтобы снова выглядело новым. Надо же – неужели она так бедна?
Я посмотрела, не видно ли признаков болезни, но никто здесь, похоже, на здоровье не жаловался – разве что у одного юноши были прыщи. Год назад я вывела угри у себя, а теперь у меня на щеках расцвело новое созвездие.
Хозяина окружили четверо мужчин и женщина. Мой острый слух улавливал малейший их шепот. Они говорили о погоде, об урожае и о новостях из Фрелла, где правил король Имберт.
Хозяин говорил мало, но его лицо лучилось теплотой. Я жалела, что гостей так много и трудно ощутить, какое у него настроение на самом деле.
Все они уважали его – вне всяких сомнений. Даже если у него не спрашивали совета, все ждали, не скажет ли он чего-нибудь.
Я смотрела на них и думала, что молодые люди надеются здесь найти свое будущее. Наверняка в этой гостиной были представлены друг другу многие пары. У столика с чайником задержались два юноши и девушка: они болтали и смеялись. Вдруг и я найду здесь свое будущее?