— А лично тебе придется целовать задницу нашему бельгийскому другу. Как ты на это смотришь, старина?
— Нет, — серьезно ответил Сильвестре и снова потыкал себе в живот. — Мне нужно что-нибудь съесть.
Ховито снова застегнул ремень, и Сильвестре с облегчением понял, что это была только шутка.
— Что с тобой приключилось? — спросил Тарантул Сильвестре.
— Машина сбила, — он показал покрытое шрамами бедро. — А с вами что?
— Те полицейские… — Противнючка задрал рубашку и показал синяки. — Поймали меня, когда я клей нюхал, ну и навесили по первое число. Ховито, покажи ему дырку.
Ховито показал след пулевого ранения в грудь, и мальчики подошли поближе, чтобы лучше рассмотреть шрам.
— Залез в карман одному богатенькому. А у него была пушка, и он в меня пальнул, когда заметил, что я у него бумажник вытягиваю.
Когда снова выглянуло солнце, они вернулись в парк.
Сильвестре пошел за Противнючкой, который тоже жаловался на голод, в маленькую грязную лавчонку. Толстуха-хозяйка дала им большой бумажный пакет с сухим хлебом и кусок свежего сыра. Сыр они съели сразу, как только вышли из лавки, а хлеб отнесли в парк и разделили на четверых.
21
Сбит приемный сын молодого предпринимателя
Сильвестре Баррондо, семи лет, приемный сын Фаустино Баррондо и Илеаны Чикас-де-Баррондо, уроженец бельгийского города Брюгге, в тяжелом состоянии был доставлен вчера в военный госпиталь, после того как его сбил на Авенида-де-Лас-Америкас автомобиль марки «дискавери» голубого цвета, скрывшийся с места преступления. Только что стало известно, что на прошлой неделе в нашу страну прибыли близкие родственники пострадавшего мальчика, которые подали в Комитет по делам несовершеннолетних заявление о нарушении прав ребенка. В заключение утреннего выпуска новостей…
Хоакин закрыл газету. Только что прочитанная новость, похмелье после выпитого вчера пива и запах горелого масла, проникавший с кухни через окно маленького номера захудалого отеля, где он провел ночь, усиливали и без того острое чувство тоски. Он с трудом, борясь с похмельем, вспомнил, как вчера, когда они вышли из «Тьемпо», Элена привезла его сюда.
Зазвонил сотовый. Вайина.
— Ты где?
— Точно не знаю. В каком-то отеле в центре.
— Мы договаривались встретиться сегодня. Ты заставляешь меня ждать.
Похмелье и глупая ссора с любимой женщиной могут из любого сделать, хотя бы на мгновение, высокоморального человека. Дурнота и понимание того, что та ссора, в которой он сам был виноват, может стоить счастья всей жизни. Просветленный алкоголем человек ясно видит, что даже кажущиеся мелочи способны иметь решающее значение для его будущего благополучия и делают его — пусть хотя бы всего лишь и на время похмелья — до крайности щепетильным.
— Разве? — деланно удивился Хоакин. — Что-то не припомню зачем.
— Проблема с некоей лошадью. Теперь припоминаешь?
— Ах это. Не до лошадей мне сейчас. Я, видишь ли, вчера перебрал.
— Что собираешься делать?
— Пока ничего. А потом пару звонков.
Довольно долгая пауза.
— И что за звонки?
— Первый — моему другу Армандо.
Еще одна пауза.
— И что ты ему собираешься сказать?
— Чтобы кончал дурить, шел в полицию и рассказал все как было. К тому же если он будет продолжать в том же духе, то ему придется выложить кучу денег Педро и мне. И тебе. На самом деле, что он теряет? Репутацию? Но это был несчастный случай. Не думаю, что такое пятно будет трудно смыть.
— Так, — сказал Вайина, и голос его прозвенел, как натянутая струна. — Прекрасно. Ты встречался с Растелли, так ведь? Дело принимает плохой оборот. Я тебе не говорил, что речь может идти о попытке похищения? Так вот, я тебя предупредил.
— О чем?
— Что его могут представить как соучастника похищения. Пусть даже соучастие это было неумышленным. И тогда дело плохо. Так мне, по крайней мере, представляется.
— Значит, так представляется?
— А второй звонок?
— Ах да, второй звонок. Одной знакомой.
— Знакомой?
— Она журналистка. Я уверен, что ей будет интересно узнать, кому пришло в голову…
Вайина бросил трубку.
Хоакин встал и пошел в ванную. Наклонился над раковиной, стараясь не смотреть в зеркало, открыл кран. Долго держал голову под струей холодной воды, пока не почувствовал облегчения. Достал из несессера слабительное, бросил таблетку в стакан с водой. Выпил пенящуюся жидкость и лег в ожидании эффекта, который должны были произвести лечебные соли и кислоты.
Они молча сидели на бетонной скамье возле фонтана в парке Берлин.
— Гватемальский воздух ядовит, — сказал он. (Может быть, это газы, испускаемые вулканами?) — Люди, которые здесь живут, — каменные, мертвые.
— Ты немного преувеличиваешь, — слабо улыбнулась она и, склонив голову, спросила: — И что, по-твоему, можно сделать?
Он криво усмехнулся и пожал плечами. Подумал, что уже слишком поздно.
— Сматываться отсюда.
С неожиданной яростью она ударила его кулаком по руке:
— Нет!
— Ну тогда ничего. Нельзя сделать ничего.
Они посмотрели по сторонам. Пустынный парк, собаки, мусор, вдалеке под тусклым фонарем кучка уличных мальчишек.
— Смотри, «камни», — кивнула в их сторону Элена.
— Какие камни?
— «Зачарованные камни».
— Тогда пошли-ка отсюда, пока они нас не увидели и не решили тебя изнасиловать.
— Это же дети!
— Хм…
Они пошли к его дому. Он трижды неудачно попытался вставить ключ в замочную скважину. Наконец из-за кадок с пальмами появился полусонный охранник в форме, отпер засов и впустил их.
Когда они поднялись, он открыл бутылку красного вина и, когда хлопнула пробка, увидел, как загорелись у нее глаза. Он наполнил бокалы до половины.
— Будем здоровы.
— Будем здоровы.
— Сядем? — он отвел ее в другой угол комнаты.
— А куда можно уехать? — спросила она.
— Да куда угодно. Главное — выбраться отсюда. Ты поедешь со мной? Потому что я на днях уезжаю. И думаю, что навсегда.
«Но ей слишком нравится ее работа, чтобы она согласилась, — думал он. — Быть главным редактором субботнего приложения к газете — престижно (даже в стране мертвых?)».
— Мертвых? Я сейчас расплачусь, — сказала Элена.
Она сбросила туфли и легла, закинув руки за голову, на брошенный на пол матрац, заменявший Хоакину диван. На ней были черные брюки и легкая льняная блузка. Блузка задралась, и обнажившийся живот поднимался и опускался в такт ее дыханию.
— Не знаю почему, но, когда я вот так лежу, мне в голову приходит множество вопросов. Например, почему я сегодня надела брюки, а не юбку? Или почему я не заплела волосы в косу?
— Очень важные вопросы.
— Для меня — да.
— Трансцендентальные, — хохотнул Хоакин.
— А мы с тобой, — сказала она, помолчав и глядя в белый потолок, — тоже мертвые?
Он лежал возле нее в неудобной позе: одной рукой подпирал голову, другой ласкал гладкий впалый живот Элены. Улыбнувшись, он сказал:
— Мы — другое дело.
— Чем же мы отличаемся от остальных?
Для ответа, которого она ждала и который он ей с радостью готов был дать, минута представлялась не самой подходящей. Хоакин поднял брови:
— Это тайна.
— Тайна?
«Зачем она допытывается?» — подумал он. Поменял позу, улегся на спину, как и она.
— Мы с тобой не мертвые. Пока еще не мертвые.
— Уверен?
— Абсолютно.
Она поставила бокал на пол.
— Но мне, если говорить откровенно, кажется, что ты уже потихоньку твердеешь.
— Как камень, — сказал он.
Она прикоснулась к нему.
Так оно и было.
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Родриго Рей Роса в России не издавался и пока не известен, чего не скажешь про другие страны, где он уже давно знаменит. Пытаясь наверстать упущенное, мы и решили познакомить нашего читателя с его творчеством. Его открыло миру литературное агентство «Carmen Balcells», в свое время подарившее нам таких мастеров, как Габриэль Гарсиа Маркес и Марио Варгас Льоса. Уверены, что ни они, ни мы не ошиблись, предлагая вам запомнить это имя и следить за творчеством этого писателя. Надеемся, вы уже получили удовольствие от книги. Те же, кто «говорит на одном языке» с гватемальским писателем, надеемся, обрадуются, обнаружив в этой книге его рассказ на испанском, — это отличная возможность познакомиться с творчеством одного из ярчайших представителей гватемальской литературы в оригинале.
Hasta cierto punto
1
Septiembre de 1995
Disculpa que no te escribiera antes, pero he estado adaptándome a esta ciudad, cosa que, hasta cierto punto, ha sido fácil. No te imaginas cuánto ha cambiado mi vida, cuánto he cambiado yo misma en este tiempo. ¡Pero tardarme tres meses en escribirte a ti, mi mejor amiga! Para eso hay una explicación, o mejor dicho, una serie de explicaciones.
Recién llegada, antes de que se armara el escándalo acerca de mi padre, yo creía haber encontrado aquí mi versión del paraíso terrenal, y tú sabes que nunca he aspirado a paraísos de otra especie. ¡Qué sensación de libertad, después del ambiente al que estamos acostumbrados allá! La gente me parecía toda guapísima, una fauna exótica y como más allá de la última moda, con el fondo de líneas verticales de este rompecabezas de rascacielos. Como todo el mundo repite, lo bueno de Manhattan es que tiene de todo, y eso ayuda a que aun alguien con una historia como la mía pueda sentirse más o menos normal. (Estoy segura de que te encantaría, y espero que algún día puedas venir a visitarme.)
Mi madre me ha obligado a inscribirme en una escuelita de música llamada The Music Box, creo que sólo porque se encuentra a la vuelta de la esquina. La escuela me parece malísima, de lo más retrógrada, de verdad, con momias en lugar de profesores, que creen que la historia de la música terminó hace casi un siglo, más o menos con Brahms. En Downtown — la parte baja y más vieja de Manhattan — las hay mucho mejores, con programas acerca de Cage, Cowel