Помнишь ли братец, как мы погреб затаптывали всем войском, и ты с коня упал, и Кудояр тебя подхватил и к себе на конь подхватил. А то помнишь ли, как мы на реку купаться езживали и коней паивали, и наши выбои никак не зарастут. А на то, братец, не кручинься, что урочищ не писал: ты их ведаешь…»
Воевода долго вчитывался в кладовую роспись, пытаясь понять ее загадочные указания. Было очевидно, что в грамотке перечислены приметы дороги к Кудеярову городку – «городищу», и той потайной поляне с озером, где стоят «семь изб земляных», баня и кузня. От этой поляны дорога ведет к караульному кургану, а рядом с курганом и находится «погреб» с поклажей, который, закопав, затаптывала Кудеярова шайка, чтобы скрыть следы – «выбои», которые «никак не зарастут»… Было очевидно также, что адресат знал названия перечисленных в грамотке урочищ («ты их ведаешь»), которые автор письма предусмотрительно опустил.
По всей видимости, именно этим текстом руководствовался поп Киприан, когда начал копать с чернавцами лог на реке Ведуге. Воевода попытался сопоставить приметы «росписи» с той местностью и приложить приметы Кудеярова клада к городищу на Ведугской вершине, хотя сам местность знал плохо и «того городка не ведал». По его просьбе Астремский даже попытался составить «чертежец». Воевода долго ездил верхом, внимательно изучал местность, всматривался в каракули Астремского, сравнивал, но ни к какому определенному результату не пришел и в конце концов запросил Москву: «И о том, великий государь, ты мне как укажешь?»
В Москве признали все дело заслуживающим внимания и 27 сентября 1664 года докладывали об этом государю. Что предпринималось по этому делу – неизвестно, но тайна Кудеярова городка осталась неразгаданной.
Загадочная «поклажа»
…Горячо дыша прямо в лицо Федору чесночным перегаром, Игнашка шептал:
– Ты скажи, не знаешь ли какой травы, что отмыкают вислые замки и конские железа?
– Есть такая трава, – так же тихо отвечал Федька, – спрыг-трава называется. Дотронешься ею до замка – он тотчас спрыгивает.
– А где ее взять, знаешь? – допытывался Игнашка.
– Да на что тебе?
– Дело одно есть… Недалече отсюда, в Мценском уезде, слышь, погреб нашелся, с богатой казною… А в том погребе бочки большие, да два котла больших, да два шеста с платьем дорогим, да церковная утварь…
Этот разговор происходил в 1691 году на кружечном дворе в городе Короча, между приехавшим в тот город курским сыном боярским Федором Евсюковым и неким Игнашкой Ивановым.
Слухи о кладе до Иванова доходили давно, но подробности о нем он узнал в Курске от посадского человека Гришки Мошнина. После долгих поисков, рассказывал Игнашка, ему посчастливилось раздобыть кладовую запись с росписью поклажи, привезенную с Дона казаком Фатюшкой Колупаевым, а тому эта роспись была прислана из Крыма.
Загоревшись рассказом Иванова, Евсюков поехал вместе с Игнашкой за консультациями в село Желябугу Новосильского уезда к Кириллу Анненкову, слывшему «знатцем», а оттуда – в Мценский уезд, к дворянину Ефиму Лутовинову, также известному «ворожцу». Последний тоже завел речь о траве, что замки отмыкает, чем еще больше раззадорил любопытство кладоискателей. Оказалось, что Лутовинову хорошо известно о «поклаже» в Мценском уезде, и он рассказал гостям кое-какие новые подробности: «в том погребе бочки лежат, да платье висит на шестах, а у того погреба решетка медная, а на той решетке подписано на железном листу: коли кто добудет травы, тогда де тот погреб и отомкнется без ключей». Более того, несколько лет назад Лутовинову посчастливилось добраться до дверей погреба, но, так как у него спрыг-травы не было, то он попытался выбить дверь тараном: «И он, Ефим, в тот погреб бил бревном, и то бревно у него вышибло».
Тем временем толки о кладе дошли до начальства. После переписки мценского воеводы со своим курским коллегой и с Москвой, Евсюков и Иванов оказались в застенке, среди «колодников». Был пойман также брат казака Колупаева – Артюшка, у которого на руках оказался список «росписи о поклаже». «Что в той росписи написано, – заявил Артюшка, – о том не ведаю, а величиною та роспись с сажень длиной».
Вместе с Евсюковым и Артюшкой была выслана на Москву и эта необычайных размеров роспись. Была ли она действительно длиной с сажень – неизвестно, так как от нее сохранился только обрывок текста: «…А от той ямы примета…, а другая примета – железный столб… того столба пищали и карабины, оружие господина нашего Кудеяра, и тут же он гонял золотую руду, а примета тому – корыта половина песком, а половина глиною, а ниже того корыта высыпан медведь… И меж тех курганов погреб есть, а в том погребе семь пушек с порохом, а с того кургана видно три кургашка, супротив их валки 9 сажень мерных. По конец тех валков лежит кирпич, а под тем кирпичем железная доска на погребе, а в погребе стоит казан пьяной водки, а кто ее водки изопьет, и тот спать станет три дня и три ночи, да в том же погребе… все писано письмом, а сие письмо Забрамского… от Курского городища…»
Под охраной стрельцов колодники Евсюков и Артюшка прибыли в Москву, где… бесследно пропали. Их следов пока не удалось отыскать ни в одном документе. А вместе с ними исчезли и слухи о таинственной «поклаже»…
Клад из Старой Рязани
Зимой 1237 года к стенам Рязани подошла орда Батыя. Неделю длилась осада, после чего татары ворвались в город и предали его страшному погрому – «не осталось во граде ни единого живого». От этого погрома Рязань, некогда один из крупнейших городов Киевской Руси, уже не оправилась никогда, в конце концов и имя свое отдав соседнему Переславлю-Рязанскому, а сама став Старой Рязанью…
Но осталось другое – рязанские клады, зарытые в ту последнюю неделю, пока войско Батыя стояло у стен города. И эти находки, в основном женские украшения из кладов княжеских, боярских и богатых горожан – «узорочье нарочитое, богатство рязанское», – продолжают удивлять мастерством и филигранностью исполнения.
Начиная с 1822 года в Старой Рязани найдено девять подобных кладов, состоящих из золотых и серебряных изделий. А еще один рязанский клад был найден триста с лишним лет назад – в 1673 году…
25 апреля 1673 года восемь пастухов-подростков из деревни Кутуково выгнали пастись скотину на луг Закомары, на берегу впадавшей в Оку маленькой речки Мариченки. Эта речка отделяла землю кутуковского помещика Федора Ртищева от земель помещика села Усторони Елисея Житова. Луг Закомары давно не давал покоя обоим помещикам – он считался спорным и из-за него давно была «ссора большая».
Стадо «животины» перебиралось через неглубокую Мариченку. Одна из коров, вскарабкиваясь на крутой бережок, обрушила кусок земли, и из обрыва вывалился небольшой глиняный горшочек. Скатываясь к воде, он раскололся, устилая поросший молодой травой склон золотом и серебром…
Первым увидел сокровище 16-летний пастух Абрашка Сергеев. Подобрав с земли несколько предметов и увидев, что это золото, он начал звать ребят. Пастушата наперебой, «друг перед дружкою – кто что захватит», бросились собирать драгоценности. Абрашка подобрал двенадцать «брусков» серебра и пять «кусков» золота, Терешка Иванов – четыре бруска серебра и кусок золота… Всего на береговом откосе Мариченки ребята собрали 35 серебряных брусков и пять кусков золота.
Найденные сокровища пастушата украдкой принесли в деревню и передали родителям. Деревню залихорадило. Как всегда у нас бывает, среди крестьян тут же нашелся «честный человек» с очень характерным для честного человека именем – Иуда Прокофьев, который немедленно донес о находке приказчику Максимову. Тот пошел по дворам, вытрясая из крестьян сокровища и в результате ему удалось изъять 29 «брусков» серебра и два куска «витого золота». В обоих золотых изделиях были «лазоревые камушки» (возможно, бирюза), которые сидели «в гнездах», и, когда золото отчищали от земли, выпали и «потерялись». Общий вес изъятого серебра составил 14 фунтов «без невелика» (около 5,5 кг). Находку Максимов отправил в Москву своему хозяину Ртищеву, правда, украв – тоже обычное дело – два бруска серебра.
Тем временем в окрестных селах – Шатрищах, Старой Рязани, Усторони, Исадах, Ярустове – вовсю заработал черный рынок драгметаллов. Из рук в руки переходили «золото витое», «золото плетеное с перст толщиною», «свертки волоченого золота», «серебряные караси», «лемешки серебряные», «серебро литое брусками». Золотые изделия, по-видимому имевшие большую художественную ценность, разламывались и превращались в «отсечки», «усечки», «отломки», «куски». Пушкарь Вялин купил у Васьки Ломова, отчима находчика клада Абрашки Сергеева, «два отломка чепи золотой». Усторонскому священнику Тарасу принесли на продажу пруток серебра, «сверток волоченого золота» и «свиток тянутого золота, длиною в четверть аршина с лишком, а толщиною гораздо толще человеческого большого перста, а то золото тянуто в сережное тонкое кольцо». Серебряных дел мастеру Алексею Кобыляку из села Подол наперебой предлагали золото и серебро. «Буде чистое серебро – возьму», – отвечал Кобыляк. Серебро оказалось «чистым»…
Слухи о находке клада достигли усторонского помещика Елисея Житова, который, как мы помним, имел с Ртищевым «ссору большую за вотчинные дела». Житову не пришлось воспользоваться кладом: львиной его долей завладел Ртищев, меньшая часть осталась в руках крестьян, а Житову не досталось ничего. То, что клад был найден на спорной земле, подлило масла в огонь, и в Москву немедленно полетел «извет», в котором Житов вдохновенно врал о том, что ртищевские крестьяне нашли целый «погреб», в котором находились «караси серебряные и золотые, и чепи гремячие, и доска серебряная». Эти сокровища, продолжал Житов, преступно утаены Ртищевым и его крестьянами от великого государя, и вдобавок, найдены на земле, которая вообще-то должна принадлежать ему, Житову – «царь, государь, смилуйся, пожалуй…».
Прибывшие со стрельцами из Москвы стольник А. М. Бороздин и подьячий Приказа тайных дел П. Ф. Оловеников деятельно взялись за сыск. Их активным добровольным помощником стал помещик Житов – он доносил на крестьян, собирал слухи, искал свидетелей. Одной из первых жертв сыска пал «честный человек» Иуда Прокофьев – у него в огороде оказались схоронены три бруска утаенного серебра: как выяснилось, сын Иуды, Гришка, был в числе восьми пастушков – находчиков клада. Пришлось честному человеку подставлять задницу под кнут…