Энергичными мерами, с применением пытки огнем и расспроса с пристрастием, были разысканы четыре бруска серебра и два куска золота. Откуда-то вдруг нашелся даже один из «лазоревых камушков»: он якобы «закатился в подпол» – бывает… По указанию Житова следователи выезжали на место находки клада в поисках мифического «погреба», «обрыли земли сажень с шесть и больше, а погреба никакого нет и признаков погребных не сыскано». Убедившись, что собрано все, что можно, следствие прекратили и выпустили из тюрьмы подвергшихся жестоким пыткам мальчишек – находчиков клада.
Что же это был за клад? Судя по описаниям серебряных «брусков», которые называли еще «карасями» и «лемешками», это были слитки серебра весом около 200 г (полфунта) «мерою в длину два вершка, шириною в вершок, а в толщину в полвершка» (9 × 4,5 × 2,25 см). Это описание полностью соответствует «гривне серебра» – главной денежно-весовой единице Киевской Руси, хорошо известной археологам и историкам. Гораздо интереснее изделия из «волоченого» и «свитого» золота, украшенного «лазоревыми камушками», – тут, увы, можно только гадать, что за «узорочье» попало в руки кутуковских пастушков, потомков тех «удальцов и резвецов рязанских», что сложили свои головы снежной зимой далекого 1237 года.
Слово и дело
– Слово и дело государево за мной!
С этими словами московский жилец, дворянин Савва Тухачевский явился в Стрелецкий приказ. Немедленно доставленный «к роспросу», он показал, что ему известно о большом кладе, утаенном от казны.
В 1677 году, по словам Тухачевского, некий крестьянин монастырского села Городища явился к архимандриту Брянского Петровского монастыря и сообщил, что нашел большой клад: «За рекою Десною, в Карачевском уезде, вверху реки Снежети, в Верхопольском лесу в пустом городке старинное разбойничье положенье – денежную великою казну: девять кубов медных с деньгами с серебряными, да три куба золотых платиц, да ломаных образных окладов, да погреб со всяким ружьем да с ломаною медью».
Это сообщение вызвало у архимандрита большой интерес: предание о том, что где-то в здешних местах много лет назад подвизались многочисленные шайки разбойников, рассказывали давно, а в том самом Верхопольском лесу, где был найден клад, на самом берегу Десны, некогда стоял разбойничий «дворишко». Говорили, что здесь разбойничал чуть ли не сам Кудеяр, – «на том месте, где теперь лука, был дремучий лес, и в том лесу Кудеяр притон имел». Разбойников привлекали множество укромных мест по берегам Десны, где можно было легко укрываться – глухие лесные овраги, вековые дубы с дуплами в человеческий рост, непроходимая лесная глушь. Рядом – знаменитая на всю Россию Свенская ярмарка, куда съезжалось множество купцов с товаром и деньгами, – короче, все под рукой, от Москвы далеко, а в случае чего, литовский рубеж – вот он, рукой подать. Памятью о разбойничьих атаманах сохранялись названия лесных урочищ – Шашков лог, Зайцевы дворы, Калинов куст. А уж о кладах-то разговоров ходило…
Крестьянин-кладоискатель, рассказав про найденное сокровище, простодушно попросил архимандрита помочь вывезти клад, обещая за это пожертвовать часть находки монастырю на богоугодные дела.
Архимандрит послал за кладом вместе с находчиком монастырских служек с подводами и дворянина Савву Тухачевского, который в то время находился на службе в Брянском уезде. По дороге несколько провожатых из монастырских людей, не дойдя до клада пять верст, тайно сговорились с находчиком, «умыслили воровски» уйти от остальных, чтобы завладеть кладом. Скрывшись от Тухачевского, они «то великое положенье и денежную казну вынули и разделили меж себя».
По указу архимандрита монастырские служки разыскали и ввергли находчика клада в монастырскую темницу. Архимандрит некоторое время держал его в железах, но, по словам Тухачевского, сам имел доступ к сокровищам расхищенного клада: через служку он переслал Тухачевскому часть добычи – «тех находных денег пять рублев, да пуд старой ломаной меди, да двои мельнишные железа».
Эх, подвела жадность архимандрита! Ну дал бы он Тухачевскому больше – ничего бы не было. А тут дворянин, как он сам откровенно признался в Стрелецком приказе, счел, что его «во всем обидели». Архимандрит, прослышав о намерении Тухачевского «всех заложить», заметался, просил «на завладевших той казной не бить челом», но поздно: дворянин уже скакал в Москву с изветом: «Вели, государь, там в Брянске розыскать подлинно, и вели, государь, тое казну взять на себя».
Однако к тому времени, когда Тухачевский принес свое челобитье государю, брянского архимандрита уже «в животе не стало». А когда Тухачевский в сопровождении московских сыщиков прибыл в Брянск, оказалось, что и монастырские холопы, завладевшие казной, не дожидаясь розыска, «с тою казною за рубеж ушли» – благо литовская граница была рядом…
Пропавшее золото гетмана Лисовского
Александр Лисовский, легендарный предводитель польских отрядов времен Смуты, который на самом деле гетманом никогда и не был, оставил по себе память не только в Польше, где с той поры всех отъявленных головорезов именовали «лисовчиками», но и в тех российских уездах, которые он с огнем и мечом «прорыскал» во главе собственной дружины, набранной им из таких же, как он сам, сорвиголов.
Там, где проходил Лисовский, оставалась пустыня. Грабили, убивали и жгли все подчистую. А пояса и шапки «лисовчиков» все больше и больше тяжелели от зашитых в них самоцветов, сорванных с боярских колпаков, и золотых перстней, срезанных вместе с пальцами с рук боярских жен…
В ярославской деревне Каменке долгое время рассказывали легенду о том, как близ Каменки в Смутное время после сражения гетмана Лисовского с русским войском воеводы князя Черкасского был зарыт большой клад с польским золотом.
После неудачного боя с русским войском поляки отступили к окраине села и, огородившись обозом, три дня сидели в окружении, отбивая атаки русских. На третью ночь осажденным удалось вырваться – налегке, без обоза. Накануне прорыва гетман приказал закопать золото, награбленное поляками в ярославских и костромских краях, чтобы оно не досталось в руки московитов.
Об этом событии рассказывалось в некоей старинной хронике, которая находилась в одном из польских монастырей. Какой-то беглый русский монах, бывший на послушании близ западной границы, стороной узнал об этой летописи. Ему удалось ознакомиться с рукописью и на основании ее сделать «кладовую запись». Эта «кладовая запись» побывала потом во многих руках, прежде чем не оказалась у солдата Орловского пехотного полка Якова Шуваева.
Прошло несколько лет, прежде чем Шуваеву удалось добраться до Каменки. Сперва он долго ходил по окрестностям, сверяясь с приметами «кладовой записи», но безрезультатно – за двести с лишним лет местность, естественно, сильно изменилась. Пришлось идти на поклон к местным старожилам.
Узнав о том, что пришлому солдату известно, где в их селе спрятан большой клад, старожилы, понятно, в восторг не пришли, но постарались выведать от солдата побольше. Клад, как оказалось, был зарыт в месте, называемом «Колодчиком». В числе других признаков в кладовой записи значилось, что в яму, где спрятан клад, опущен сруб из сосновых и дубовых бревен. Тень от креста церковной главы при закате солнца в равноденствие падала как раз на место клада. Так как расположение построек села в то время уже изменилось, то солдат, руководствуясь только старинной записью, не мог точно определить место, а местные старожилы, помнившие прежнюю планировку села, постарались скрыть это.
Больше всех старался в этом живший в то время в селе дьячок Алексей Иванов, славившийся своей начитанностью, знакомый со знахарями и слывший чернокнижником. Он сам хотел воспользоваться кладом, и лишь страх перед возможными последствиями удерживал его исполнить свое намерение, так как в кладовой записи утверждалось, что клад заклят и что человек, который пожелает овладеть кладом, непременно помрет, больше того – село и весь уезд постигнет страшное бедствие.
Спустя несколько лет при церкви начались строительные работы. Рабочим потребовалось много воды, которая была бы под рукой. Для этого надо было выкопать рядом с церковью пруд или колодец. Не зная о существовании клада, они стали раскапывать прямо на месте этого самого «Колодчика». Уже на небольшой глубине открылся сруб из старых сосновых и дубовых бревен…
Дьячок Алексей Иванов наблюдал за работами, сам не принимая участия в них, – он искренне полагал, что как только рабочие найдут клад, сработает наложенное на него заклятие и они все погибнут. Тогда, рассчитывал дьячок, он легко воспользуется богатством после смерти рабочих. Так что пусть копают!
Копая дальше, рабочие на глубине сажени в полторы встретили большую, на всю ширину сруба каменную плиту. Порешили, окопав землю, вытащить плиту и продолжать работу дальше. Днем этого сделать не успели и оставили до утра. Ночью же пошел сильный дождь и налил полную яму воды: «Колодчик» и вправду превратился в колодец. Рабочие, получившие нужную им воду, прекратили раскопки, а дьячок разочарованно побрел домой…
Таинственное подземелье
В 1843 году отставной унтер-офицер лейб-гвардии Московского полка Афанасий Петров прибыл в Петербург и явился в Министерство внутренних дел с донесением о том, что в селе Кирово-Городище Орловской губернии Кромского уезда, у крестьянина Василия Сампсонова в подземелье находится огромный клад, состоящий из множества бочонков, наполненных золотой и серебряной монетой. В качестве доказательства Петров представил принесенную им монету из этого клада, которая оказалась серебряным голландским талером 1620 года.
Чрезвычайная детальность рассказа Петрова во всех подробностях происшествия и необыкновенная уверенность в несомненной действительности того, о чем он рассказывал, обратили на себя внимание чиновников. Дело было доложено министру внутренних дел Л. А. Перовскому. Ознакомившись с показаниями Петрова, министр предписал местным властям «исследовать этот случай со всей строгостью, разъяснить все обстоятельства дела и о последующем немедленно уведомить».