в отчаянии!..
Я так и не узнала, как он вышел из положения, поскольку весьма нерегулярно бывала в этом странном обществе псевдооккультистов и редко посещала их собрания. Духовность в моем понимании не имела ничего общего с шутовской саморекламой, которой они занимались.
Однако через несколько дней после моей встречи с графом де Ларманди мать сара, милейшая женщина, которую он окрестил «вдовствующей дамой Пеладан», напомнила мне о проблеме с актрисой, не желавшей играть на сцене в обнаженном виде.
В тот день я столкнулась с этой особой, выходя из магазина «Бон Марше», и мы пошли дальше вместе.
— Невероятно! — сокрушалась дама. — Актриса!.. Не желает выходить на сцену голой!.. Но разве для них это не вполне естественно… разве им это непривычно… Сар в ярости… Из-за нее пьеса провалится… — Она продолжала в том же духе и затем внезапно спросила: — Знаете ли вы, что один индийский раджа решил послать ему корабль, доверху груженный бочками с золотом? Он (речь шла о саре) отказался. Куда бы он дел все эти бочки с золотом?..
Акцент дамы делал весь этот чудовищный вздор неимоверно смешным. У нее было очень звонкое произношение, все слоги — выпуклые, пляшущие, и каждый звук слышен. А смачный выговор жителей Арля и Авиньона придавал непререкаемую уверенность речам живописной госпожи Пеладан, снискавшей титул вдовствующей дамы по милости своего сына Жозефена, ставшего Меродахом и саром.
«Куда бы он дел все эти бочки с золотом?..»
Я составила более верное представление о проблеме, упомянутой госпожой Пеладан, когда она привела меня в жилище своего сына.
Редкие счастливцы, как мне кажется, удостаивались чести заглянуть в комнату в доме № 2 на улице Коммай.
— Я поднимусь к нему, его нет дома. Зайдите-ка со мной на минутку, — предложила мне вдовствующая дама.
Я не стала отказываться от неожиданного приглашения. Оригинальное и великолепное, только таким могло быть обиталище уже достигшего славы чародея, который рассуждал лишь о герцогах и маркизах и принимал у себя принцесс с закрытыми вуалью лицами, приходивших к нему за советом. Тем более что у меня в памяти были живы роскошные описания апартаментов из романов Пеладана.
Переступив порог дома, надо было войти в дверь налево по коридору (прихожая отсутствовала), и вы сразу попадали в маленькую комнатку с одним-единственным окном.
Потертый, очень грязный ковер, усеянный бесчисленными окурками, письменный стол со стулом у окна, заваленный бумагами, еще два-три стула в других местах. В углу — ширма, и за ней, прямо на ковре, два-три смятых одеяла: ложе сара.
Вот и вся обстановка. Я оторопела. Славная госпожа Пеладан, не отдававшая себе отчета в том, какую оплошность она совершила, явив мне это зрелище обратной стороны парадной жизни литературного мэтра, Великого магистра возрожденного ордена тамплиеров и рыцарей Грааля, продолжала щебетать о раджах и султанах, собиравшихся отказаться от своих царств в пользу ее сына.
Я поспешно ретировалась, опасаясь, как бы Пеладан не вернулся и, увидев, что посторонняя проникла в тайну его жилища, не обратил свой гнев на наивную «вдовствующую даму».
Когда я уходила, еще не оправившись от изумления, меня осенила странная мысль: где же Пеладан моется?.. В убогой комнате, которую я видела, не было ни умывальника, ни таза, ни кувшина с водой, а также ни одной двери, за которой могла таиться ванная… Как же сар моется?..
После комедии — трагедия. Прошли годы; я узнала, что Пеладан банальным образом венчался в церкви Сен-Филипп-дю-Руль с некоей богатой вдовой, матерью уже взрослого сына и двоюродной сестрой графа де Ларманди. Мне говорили, что новобрачная надела по случаю бракосочетания черную бархатную придворную мантию с розовой атласной подкладкой, шлейф которой нес ее сын.
Затем я уехала на Восток. Когда вернулась, жена Пеладана уже развелась с ним. Граф де Ларманди рассказал мне, что это он посоветовал своей кузине выйти замуж за сара, и вскоре она в том раскаялась. Он оказался деспотичным, корыстным человеком, а его причуды граничили с безумием.
Так, иногда он неожиданно говорил жене за столом:
«Сперва попробуйте это вино, сударыня, оно отравлено».
Эти мелодраматические замашки вкупе с вышеупомянутыми претензиями вывели даму из терпения, произошел развод; вместе с женой уплыли деньги, обеспечивавшие сару безмятежную жизнь.
У него остались только перо и бесспорный писательский талант. Удалось ли ему распорядиться этим как следует?..
В последний раз я видела Пеладана в редакции «Меркюр де Франс». Это был день Рашильды[55], очень известного автора, жены издателя журнала — Валетта. Я участвовала в беседе в гостиной, где собрались дамы, в то время как мужчины курили в кабинете Валетта.
Последний, которому было известно, что я знакома с саром, подошел ко мне.
— Пеладан здесь, — сказал он. — Не желаете ли с ним встретиться?
Из проема двери, ведущей в кабинет, я увидела Пеладана, стоящего в кругу других гостей.
Ни взъерошенной шевелюры, ни бороды, подстриженной, как у магов на ассирийских стелах… — ничего от прежнего Меродаха и сара, Великого магистра розенкрейцеров-тамплиеров и рыцарей Грааля. Передо мной был всего-навсего господин Жозефен Пеладан.
Пеладан умер в пригороде Парижа Нейи-сюр-Сен 27 июня 1918 года в возрасте шестидесяти лет.
VI
На склоне лет великий китайский мудрец Лао-цзы[56] покинул место затворничества, где жил долгие годы, предаваясь созерцанию, и один направился к западной границе. Он никому не рассказывал о цели своего путешествия. Воин последнего поста на границе Китая видел, как мудрец удалился в пески Гоби, и никто о нем больше ничего не слышал.
Даже почти легендарные риши[57] мечтали на склоне лет о том, чтобы индусы покидали свои жилища на равнинах и уходили в девственные гималайские леса, дабы установить таинственную связь с божествами этих высокогорных мест или вступить с ними в еще более загадочное общение, неведомое простым смертным.
Путешественники, разыскивающие призрачные райские земли, испокон веков шли по стопам этих древних странников. Таких людей можно встретить и в наши дни: они бредут через леса или пустыни Центральной Азии и умирают от истощения в пути, так и не узрев своей цели. Если же порой эти несчастные и добираются до нее, то им не удается утолить духовный голод, и они возобновляют свои бесплодные скитания, гоняясь за миражами.
Некоторые так и не возвращаются из этого мистического паломничества; они пропадают без вести, словно канув в бездну непостижимой тайны.
«Джеймс Мюррей, Бостон» — значилось на визитной карточке, которую передал мне слуга. Я не знала никакого Джеймса Мюррея; очевидно, посетитель ошибся, обратившись ко мне. Вероятно, будет достаточно нескольких слов, чтобы он это понял. Двое белых, повстречавшихся в Азии, всегда отчасти чувствуют себя связанными естественными узами солидарности, объединяющей представителей одной расы. Я не могла выпроводить «соплеменника»: дело происходило в Бенаресе.
После недолгих предисловий, отдав дань дежурной вежливости, господин Мюррей заговорил о цели своего визита.
— Мне рассказывали о ваших путешествиях в Тибет, — сказал он, — и о ваших безупречных знаниях оккультных учений Индии и Тибета.
— Безупречные знания — слишком громко сказано! — ответила я. — Я просто интересовалась этими учениями и немного изучала их. Вот и все.
— Ваша осведомленность в данной области куда более велика, — возразил гость. — Мне это известно из достоверного источника.
— Кто же дал вам столь неточные сведения? — поинтересовалась я.
Мюррей назвал одного любезного пандита[58] из числа моих знакомых. Откуда этот американец его знал? Я не успела расспросить гостя. Он был возбужден и явно спешил перейти к вопросу, который и привел его в мой дом.
— На протяжении нескольких лет, — сказал он, — я общался с одним индусом, поселившимся в Америке. Господин Сингх некогда учился в Кембридже и отчасти даже сделался англичанином, но потом все же вернулся в Индию, где прожил более десяти лет.
Господин Сингх был глубоко эрудированным философом; как человек весьма состоятельный, он мог позволить себе проводить свободное время за книгами в библиотеках и составляя дома конспекты. Я никогда не отваживался расспрашивать индуса об интересовавших его темах, уж очень замкнутым и скрытным он был относительно того, что касалось его личной жизни. Я лишь слушал в его изложении историю основных индийских философских учений, а также толкование этих учений мудрецами его страны.
Затем я решил посетить Бразилию и приехал в Рио, где получил телеграмму от одного врача из Филадельфии. Сингх тяжело заболел и хотел немедленно меня видеть. Врач, вероятно, без ведома своего пациента прибавил к тексту телеграммы слова: угроза летального исхода.
До моего отъезда Сингх был абсолютно здоров; он собирался заниматься исследованиями в одной из библиотек Филадельфии; что же с ним приключилось? Мне пришлось поспешно уехать из Рио и отправиться к моему другу.
Я с трудом узнал его, настолько он изменился: ужасно исхудал, смуглая кожа стала мертвенно-серой. Каким образом за несколько дней могла произойти подобная перемена? Врач ничего не понимал; он не находил никакой болезни, ничего, кроме необъяснимого падения жизненного тонуса во всех органах.
«Я попросил вас приехать, потому что скоро умру», — сказал Сингх.
В ответ я начал что-то говорить, стараясь внушить ему надежду на выздоровление, однако он тотчас же перебил меня.
«Эти выдумки бесполезны, — холодно произнес он. — У меня нет времени на них. Просто выслушайте меня. Вот так! Я оказался трусом…»