За долгие годы пожилая леди привыкла, что все вокруг идет согласно заведенному раз и навсегда порядку, и любое нарушение этого порядка выводило ее из себя: «Если в замке живет несколько человек, то простейшая вежливость требует, чтобы они в положенное время встречались за едой. Похоже, что здесь никто об этом не знает. В особенности та особа. То она опаздывает к столу, то вовсе не приходит. Судя по всему, здесь одна только я знаю, что такое хорошие манеры. Очень печально. Молодежь в нынешнее время ведет себя странно, даже самые лучшие из них».
Миссис Фишер считала миссис Арбитнот весьма достойной молодой женщиной и хотела хорошо к ней относиться, но некоторые из ее привычек были очень неприятны. Например, на каждое предложение за столом она откликалась, точно эхо. С точки зрения миссис Фишер, если один человек предлагает чаю, то ответ может быть только «да, с удовольствием выпью еще чашечку», или «нет, спасибо, что-то не хочется», или еще что-нибудь в этом роде. Однако миссис Арбитнот ухитрялась каждый раз добавлять «а вы?», превращая ответ в вопрос. Этот номер она проделала за первой совместной трапезой и сделала то же самое за завтраком и чаем — двумя трапезами, на которых миссис Фишер изначально собиралась играть роль хозяйки. Она считала, что и по возрасту, и по опыту имеет право занимать это место. Разве когда-нибудь эти молодые женщины встречались с такими же великими людьми, которых знала она? Разве они знали, как нужно поступать? Она терялась в догадках, почему миссис Арбитнот ведет себя так неуважительно.
Впрочем, гораздо больше старую леди беспокоило другое: она весь день не могла найти себе места. Стоило ей взять книгу или начать писать Кейт Ламли, как тут же что-то заставляло ее встать и идти на балкон любоваться морем. Затем она возвращалась обратно, читала или писала несколько строчек и снова поднималась. Весь день прошел впустую, а миссис Фишер ненавидела тратить время зря. Никогда в жизни с ней не бывало такого. Даже в юности миссис Фишер не любила слоняться без дела, даже в детстве не помнила, чтобы когда-нибудь ее тянуло порхать с места на место без малейшей возможности сосредоточиться хоть на чем-нибудь полезном.
Дело было не в том, что она так и не дописала письмо Кейт, оно могло подождать. Другие думали, что ее приезд — дело решенное, и это было только к лучшему. На самом деле миссис Фишер предпочла бы, чтобы комната была оставлена за ней, но Кейт не приезжала. Главное то, что теперь мистер Уилкинс наверняка не сможет занять пустующую комнату и ему придется устроиться так, как положено, то есть в одной комнате со своей женой. Угроза приезда мисс Ламли была по-своему даже лучше ее присутствия.
В том состоянии беспокойства, в котором находилась миссис Фишер, ей не хотелось встречать старых знакомых. Для ее достоинства было унизительно целый день слоняться туда-сюда, она не хотела, чтобы кто-нибудь это видел. Они с Кейт были знакомы уже много лет, но эти отношения давно уже превратились из искренней дружбы в привычку двух старых, одиноких людей. Довериться ей, тем более пытаться объяснить то, чего миссис Фишер сама не могла понять, было совершенно невозможно.
Хуже всего, что старая леди не могла найти утешение даже там, где привыкла искать его уже много лет. Она привезла с собой книги своих великих покойных друзей, но не могла сосредоточиться ни на Браунинге, который долго прожил в Италии и, казалось, был самым подходящим на сегодняшний день писателем, ни на Рёскине, чьи «Камни Венеции» она привезла с собой, чтобы перечитать в очередной раз.
Даже интереснейшая книга, которая нашлась в гостиной миссис Фишер и рассказывала о домашних делах германского императора, и та не смогла привлечь внимания пожилой леди. Между тем в ней были любопытные сведения о его рождении и о том, что во время асcouchers[7] произошло с его правой рукой. Книга была написана в девяностых годах, до того, как император стал величайшим грешником в Европе (по крайней мере, старая леди была совершенно уверена в этом).
Миссис Фишер всегда считала чтение лучшей гимнастикой для ума и делала это каждый день. Но сегодня она сновала то туда, то сюда и не могла сосредоточиться на книгах. Это не было вызвано нездоровьем, как ей подумалось сначала, напротив, она давно уже не ходила так много и быстро без помощи палки.
Очень странно было вдруг перестать мучиться ревматизмом и быть не в состоянии пяти минут усидеть на месте. Миссис Фишер не помнила, когда еще она чувствовала такое странное беспокойство. Даже девочкой она была гораздо усидчивее, тем более что беготня и суета считались дурным тоном. Девочки проводили время за шитьем и вязанием, такие занятия способствовали выработке терпения и усидчивости. Таким образом, с самого детства она привыкла к размеренности и сосредоточенности, тем более что уже много лет ревматизм ограничивал ее подвижность. Пожилая дама не могла бы бегать, даже если бы хотела, а она этого и не хотела. Настоящие леди двигаются неторопливо и плавно, в особенности когда они уже немолоды.
Миссис Фишер была чрезвычайно обеспокоена своим состоянием, ей очень хотелось посоветоваться с кем-нибудь, но она не знала, с кем именно. Кейт совершенно не подходила для обсуждения такого важного вопроса. Все, что она могла сделать, — это предложить подруге чашку чаю, как делала обычно. Мисс Ламли считала это лучшим лекарством от всех проблем. Впрочем, миссис Фишер была уверена, что ее приятельница даже близко не знает, что такое настоящие неприятности, ведь она никогда не была замужем.
Миссис Уилкинс, назойливая и невоздержанная на язык особа, могла бы знать, почему так происходит. Пожилой леди казалось, что ее необычное состояние духа было бы ей понятнее, чем кому бы то ни было. Кроме того, миссис Фишер не могла отказать молодой женщине в известной доле проницательности. По-видимому, то, что она сказала о леди Каролине, подтвердилось. Миссис Фишер сама подумала об этом и решила, что молодая леди могла сказать неправду. Она была необщительным человеком, несмотря на весьма привлекательную внешность и хорошие манеры. До сих пор единственный раз она по-настоящему разговорилась с миссис Уилкинс. Старая леди не могла этого понять. Ей казалось, что такой аристократке, как леди Каролина, предпочтительнее было бы поболтать о чем-нибудь значительном, например, о великих людях прошлых времен. Она могла бы много порассказать о них, но молодая леди предпочитала слушать рассказы о каком-то Меллерше, муже эксцентричной особы, должно быть, таком же несуразном существе, как и его жена.
Но, несмотря на свои затруднения, миссис Фишер ни за что не согласилась бы посоветоваться с ней. Это было слишком унизительно для нее. Она готова была целыми днями бродить в полном одиночестве, но обратиться за советом к этой странной женщине не могла.
У миссис Арбитнот тоже был тяжелый день. Она могла сколько угодно сидеть спокойно, но не могла перестать думать. Много лет она не позволяла себе ничего подобного, а теперь у нее голова шла кругом от разных мыслей. К чаю миссис Арбитнот вышла в плохом настроении, а вид окружающих красот только усилил его. Она не понимала, как можно наслаждаться пейзажами в одиночестве. Это получалось только у Лотти. Утром она, напевая, ушла в холмы, и даже не пригласила подругу пойти вместе. Несмотря на годы затворнической жизни, миссис Арбитнот не выносила одиночества и чувствовала себя просто ужасно. Весь день она провела, сидя одна в уединенном уголке, где росли бледно-голубые ирисы и поднимались из земли мечи агав. Ящерицы, которые быстро привыкли к неподвижной фигуре, сновали у нее под ногами, а птички щебетали в ближних кустах. В этот уголок не долетали звуки из дома. Кругом было сказочно красиво, но для Розы красота, которой она не могла ни с кем поделиться, не имела смысла. Ей хотелось быть рядом с любимым, говорить и слушать теплые слова, но рядом никого не было.
В последнее время она совсем перестала молиться. В первое утро она еще произнесла знакомые с детства слова благодарности перед тем, как встать с постели, но тут же подошла к окну и засмотрелась так, что они вылетели у нее из головы. На следующее утро она решительно преклонила колени, но оказалось, что ее настроение мало подходит для молитвы, и она не знала, что сказать. Ни в один из прошедших вечеров она даже не вспоминала о них, занятая своими мыслями. К тому же она совершенно забыла о своих бедняках.
Сидя в своем уголке, она спрашивала себя, как случилось, что молитва перестала быть ее утешением. Возможно, забыть о чужом горе и немного отдохнуть было полезно, но то, что она забыла о Боге, полезным не было. В последнее время молитвы и бедняки заполняли всю ее жизнь, теперь, когда ни то, ни другое ее больше не интересовало, она ощущала пустоту. Она спрашивала себя, что теперь делать, и не находила ответа.
Самое ужасное, что все мысли о благотворительности исчезли, но она не могла ничего придумать взамен, как будто снова лишилась цели в жизни. Это было ужасно: построить свою жизнь заново, отказаться от мечты о семейном счастье и целиком отдаться выполнению христианского долга, а потом снова понять, что все это суета и, в сущности, не стоит серьезного внимания. Вместо этого можно было бы наслаждаться прекрасной погодой, раствориться в окружающей красоте, но и этого она не могла. Ей все вокруг стало безразлично.
Только одна мысль заполнила ее целиком.
Своим предложением Лотти невольно растревожила Розу. Она позвала Меллерша и хотела, чтобы Фредерик тоже приехал, но не понимала, насколько все сложно, потому что ничего не знала об отношениях подруги с мужем. Миссис Арбитнот знала, что муж не приедет, сколько бы она ни писала ему, но его образ уже покинул ее сны и преследовал наяву. Утром, когда она почти перестала думать о Фредерике, Лотти напомнила о нем своим вопросом о письме.
Подруга ушла по своим делам, напевая, вовсе не думая о том, какую бурю вызвала своими невинными словами, а Роза с тех пор не могла перестать думать о муже. Ей очень хотелось пригласить его, но она не находила слов, и к тому же была уверена, что он не приедет.