Фредерик никогда особенно не любил Хэмпстед. Суета большого города была ему милее, поэтому весьма вероятно, что он не увидит письма, если только слуги не догадаются переслать его. Подумать о том, что до конца отпуска еще две недели, и если письмо отправится, то они пройдут в напрасном ожидании, было очень больно. Роза не знала, стоит ли мучить себя напрасными надеждами. С другой стороны, если бы он все же приехал, то жизнь могла бы пойти по-другому. Вместо того чтобы ждать старости, когда у него не будет другого выхода, кроме как вернуться к жене и вместе с ней провести последние годы, не согретые чувствами, они могли бы пережить еще много-много счастья. Ведь они так любили друг друга, пока его работа и ее вера не разлучили их. Что, если это время вернется? Роза не находила ответа на эти вопросы. Надо было на что-то решиться, но она продолжала колебаться и только мучила себя. Вокруг звенел волшебный день, а она сидела, погруженная в себя, мрачная, как осенний вечер в сыром, промозглом и темном Лондоне.
Миссис Фишер тоже переживала нелегкие дни. Ее беспокойство непрерывно росло, так что она не могла сидеть на месте и десяти минут и почти совсем не пользовалась своей гостиной. В детстве, особенно ранней весной, когда все кусты сирени зацветали буквально в одну ночь, она иногда испытывала это чувство пробуждающейся жизненной силы, но никак не ожидала, что оно вернется к ней через пятьдесят с лишним лет. Однако в ней поднималось и с каждым днем все сильнее росло чувство, что она сама вот-вот расцветет, распустится, как цветок под лучами солнца. Она пыталась погасить в себе это неуместное чувство. «Я слышала, что иногда на старых, засохших деревьях появляются молодые побеги, но это всего-навсего легенда, и я не хочу иметь с этим ничего общего. Подумать только, что за мысли в моем возрасте. Расцвет, боже мой! О каких зеленых побегах может идти речь? Откуда только такое может взяться?»
Однако, к своему стыду, она чувствовала, что с ней вот-вот произойдет какое-то чудо.
Старая леди была очень расстроена. Больше всего на свете она ненавидела, когда пожилые люди воображали себя молодыми и начинали вести себя соответственно. Конечно же, результаты этого заблуждения всегда были плачевными. Миссис Фишер не раз сталкивалась со стареющими дамами и джентльменами, которые пытались догнать уходящую молодость и сравняться со своими детьми в живости и безрассудстве. Отрезвление наступало довольно быстро и было таким тяжелым, что эти люди мгновенно превращались в развалины. Она сама принимала старение спокойно и с достоинством, не позволяя себе изображать девочку и стараться выглядеть моложе, чем она есть на самом деле.
Ко второй неделе миссис Фишер могла только радоваться, что не пригласила Кейт Ламли приехать погостить. Было бы очень неприятно, если бы Кейт заметила ее новые странности. Они были подругами всю жизнь, но миссис Фишер чувствовала, что в ее новом состоянии лучше быть с посторонними, чем со старым другом. Эта мысль встречалась ей в какой-то книге, но в какой, она забыла. Вообще, в последнее время она становилась все более рассеянной. Вещи, которые раньше казались важнее всего на свете, тускнели и рассыпались на глазах. Она не могла читать, не могла вспоминать, и даже великие имена ее былых друзей не давали ей ни малейшей тени успокоения. Раньше ей казалось, что детство и юность, проведенные в обществе гениев, позволят ей прожить остаток жизни достойно. Как печально было сознавать на старости лет, что вдруг лишилась единственной опоры! Миссис Фишер глядела в книгу, но не могла прочесть ни строчки. Она продолжала размышлять: «Старые друзья считают, что знают вас насквозь и не понимают, что люди меняются с возрастом. Их это удивляет. Им всегда кажется, что после, скажем, пятидесяти лет человек не способен измениться».
Ее глаза скользили по строчкам, но она не понимала ни одного слова, занятая своими мыслями: «Все это очень глупо с их стороны. Вечно стоять на месте — все равно что умереть. В любом возрасте нужно уметь развивать себя, конечно, если при этом не терять головы. Я ничего не имею против перемен. Нужно жить, пока мы живы, а новые впечатления, движение — это и есть настоящая жизнь. Что мне не нравится, так это когда пожилые люди начинают валять дурака, как молодые».
Она действительно очень этого не любила, и ужас заключался в том, что сама она начинала вести себя именно так. Старой леди полагалось бы чинно сидеть у себя в гостиной, читать книгу, заниматься рукоделием или просто вспоминать дорогие моменты прошлого, перебирать их, как старые фотографии, но ни в коем случае не бегать туда-сюда. Между тем новые мысли не давали ей ни минуты покоя. Она боялась сосредоточиться на них, боялась этого своего нового состояния. Давно уже все в ее жизни шло своим чередом, согласно заведенному порядку. Одни и те же лица прислуживали за столом, готовили и убирали комнаты всегда в одно и то же время. Золотые рыбки чинно шевелили хвостами в своих стеклянных домиках, почти неподвижные и застывшие, как само время в старом доме на бульваре Принца Уэльского. Миссис Фишер была уверена, что перемен уже не будет, да и не хотела их. Но вдруг, ни с того ни с сего, они начались, и, по всей вероятности, этого уже невозможно было изменить.
Старая леди не замечала, что с ней происходит, пока не стало слишком поздно. Цветение началось, и оставалось только ждать, какие плоды вырастут на старом, засохшем стволе.
Только прогулки приносили ей некоторое облегчение и отвлекали от неприятных мыслей, поэтому она все чаще покидала свой балкон и бесцельно бродила по саду. Это ужасно удивляло Крошку, тем более когда она видела, как миссис Фишер выходила на террасу, минут пять любовалась видом, обрывала засохшие листки с розового куста и тут же снова уходила. Она не ожидала, что старая леди окажется такой беспокойной особой. Казалось бы, после того, как она отвоевала себе лучшую гостиную в замке, ей оставалось только сидеть там в свое удовольствие, тем более что она не раз говорила, что почти не может ходить без помощи палки из-за мучительного ревматизма. Однако, судя по всему, болезнь неожиданно отступила.
Крошка давно уже не видела, чтобы миссис Фишер ходила, опираясь на трость. Этот предмет пылился в углу, а старая дама появлялась то тут, то там с резвостью молоденькой девушки.
Общение с мистером Уилкинсом приносило миссис Фишер временное облегчение, но он далеко не всегда был на месте. Достойный джентльмен старался уделять одинаковое внимание всем трем леди, — и довольно часто ей приходилось бороться со своими сомнениями в одиночестве. Она с ужасом представляла, что скоро придется возвращаться домой. После красоты и пышности Сан-Сальвадор любое другое место должно было казаться темным и мрачным, в особенности ее дом на бульваре Принца Уэльского, где не было ничего юного и живого. Золотые рыбки были живыми разве что условно, а ее прислуга, ее девушки… Старые кошелки!
Миссис Фишер остановилась, не понимая, откуда взялось это выражение.
«Как такое могло прийти мне в голову? Наверное, это миссис Уилкинс произнесла, а я нечаянно запомнила. Что за ужасный сленг!»
Ситуация становилась по-настоящему серьезной. Несмотря на явную гармонию, установившуюся в отношениях миссис Уилкинс с ее уважаемым супругом, образ мыслей молодой дамы был совершенно чужд и даже неприятен миссис Фишер, далек от вещей, которые она понимала и любила. Поэтому ее очень беспокоило то, что в ее обычный лексикон проникли такие выражения. Она никогда в жизни не думала так о своей прислуге. Ее девушки были не «старыми кошелками», а очень уважаемыми, порядочными женщинами средних лет. Не молодыми, конечно, — но таким был и дом, и мебель, и золотые рыбки, и хозяйка дома. Они все подходили друг другу. Есть большая разница между немолодой женщиной и «старой кошелкой».
«В свое время Джон Рёскин очень верно заметил, что дурные знакомства портят хорошие манеры. А может быть, это был не Рёскин?»
Хотя он мог бы такое сказать, это было в его духе. Может быть, то, что за ланчем она слушала вульгарные, неделикатные замечания миссис Уилкинс (она старалась не прислушиваться к ним, но совсем не слышать не могла), повлияло на ее лексикон. Как ни печально, но надо сказать, что эти беседы очень развлекали леди Каролину. Старая леди не понимала, что могла найти молодая аристократка в вульгарной, невоспитанной, порывистой женщине. Ни воспитание, ни окружение не давали повода заподозрить, что у этих двоих могло быть что-то общее. Этого старая леди не могла понять. В ее время, в золотые годы правления королевы Виктории, каждый знал свое место. Смешанное общество вроде того, что собралось сейчас в замке, вряд ли было возможно. Не могло возникнуть ничего похожего на дружбу между высокородной леди и простой женщиной, живущей далеко не в самом престижном районе Лондона. Между тем они болтали как добрые приятельницы, и это было совершенно непонятно.
Миссис Фишер начала бояться, что скоро общество Лотти подействует на нее так, что она начнет не только думать, но и говорить совершенно недопустимые вещи. Это позор! На старости лет потерять самое главное, что есть у настоящей леди, — хорошие манеры? Если перемены в ее душе дойдут до этого, то это будет просто нестерпимо.
Миссис Фишер очень хотелось обсудить свое странное состояние с кем-нибудь, кто смог бы ее понять. Но она чувствовала, что таким человеком могла бы стать только сама миссис Уилкинс. Она бы все сразу поняла, но говорить с ней об этом было бы все равно что с саранчой беседовать о сельском хозяйстве. Это она лишила старую леди покоя, и странно было бы у нее же искать помощи. Миссис Фишер пришлось и дальше терпеть и молчать.
В результате она становилась все беспокойнее, все больше времени проводила в саду на верхней террасе и, наконец, заинтересовала своим поведением Крошку настолько, что та начала постоянно следить за перемещениями своей соседки. Но не только ее удивляли эти перемены. Их заметил еще кое-кто, хотя сделал совершенно другие выводы о причинах беспокойства пожилой леди.