Он сказал, что больше никогда так не сделает. Я повела Лилиан за новой посудой.
- Нравятся мне эти носогрейки... – сказала она. А мне понравилось, как она называет кружки – "носогрейками". Это хорошее словечко – что-то такое, куда можно сунуть свой нос и согреться.
- Это все Конни виновата, – сказала она. – Надо было ее в психушку сдать за то, что она сделала с тобой и твоим отцом. Ты же понимаешь, что она была чокнутая, да? Все эти дела с Иисусом, и неспанье по ночам, и то, что она тебя из дому выгнала... и револьвер, и корсеты эти, и страницы из чертовой библии везде понаклеены... Я же его заставила их отскребать от стен, знаешь? Он тебя всегда любил, но она ему не позволяла. Он никогда не хотел, чтобы ты ушла.
- Он меня не защитил, Лилиан.
- Да знаю, знаю, я уж ему говорила... и дом этот жуткий... и фарфор кошмарный.
Моя мать вышла замуж за человека не своего круга. Мезальянс означал безденежье и отсутствие перспектив. Мезальянс означал, что нужно доказать всем соседям, что вы лучше них, даже если вы ничем особенным не отличались. А быть лучшими означало завести себе сервант.
Каждый сэкономленный пенни отправлялся в жестяную коробку с надписью "Роял Альберт", и каждый купленный предмет отправлялся в сервант.
Фарфоровая посуда "Роял Альберт" расписана розами, и у нее золотой ободок. Нет нужды упоминать, что мы пользовались ею только на Рождество и на день рождения матери, который отмечали в январе. В остальное время фарфор стоял в серванте, словно на выставке.
Мы все как с ума сошли с этим "Роял Альбертом". Я экономила деньги, отец работал сверхурочно – и делали мы это лишь потому, что водружение на полку новой тарелки или соусника делало маму настолько близкой к ощущению счастья, насколько это вообще было возможно. Счастье по-прежнему было по ту сторону стеклянной дверцы, но она, по крайней мере, могла смотреть на него через стекло, подобно заключенному, которого навестил горячо любимый и желанный человек.
Она хотела быть счастливой, и я полагаю, во многом поэтому я и приводила ее в такую ярость. Я просто не могла существовать в космической помойке с наглухо закрытой крышкой. Не зря ее любимым хоралом был "Господь изверг их прочь", а моим – "Возрадуйтесь, святые божьи".
Я его до сих пор пою, и благодаря мне все мои крестники и друзья его тоже знают. Он абсолютно нелепый и смехотворный, но в то же время я думаю, что он замечательный. Вот о чем там поется:
Возрадуйтесь, святые божьи,
Вам не о чем переживать,
Вам больше нечего бояться,
Вам больше не в чем сомневаться,
Вас Иисус пришел спасать!
Зачем же плакать и стенать?
Вы завтра утром пожалеете
О том, что веры не имеете.
Вот так и было – мама за пианино голосит "Господь изверг их прочь", а я в угольном погребе распеваю "Возрадуйтесь, святые божьи".
Беда с приемными детьми в том, что вы никогда не знаете, что вам достанется.
Жизнь у нас в доме проистекала слегка странно.
Пока мне не исполнилось пять, я не ходила в школу, потому что мы жили в дедушкином доме и ухаживали за умирающей бабушкой. Школа не вписывалась в этот распорядок.
[Образование в Великобритании является обязательным для всех граждан в возрасте от 5 до 16 лет. Учреждения дошкольного образования часто организуются совместно со школами для младших школьников и носят общее название "Primary schools". Дети могут посещать такие школы с того момента, как им исполнится 2-3 года.]
Бабушка все болела, а я привычно взбиралась к ней на кровать, стоявшую в гостиной. Окнами комната выходила в розовый сад, в ней было светло и красиво. Я всегда просыпалась первой в доме.
Поскольку дети часто хорошо ладят со стариками, я любила пробираться на кухню, залезать на стул и делать весьма неуклюжие сэндвичи с джемом и сливками. Моя бабушка только такие и могла есть, потому что у нее был рак горла. Мне они тоже нравились, но мне вообще нравилась любая еда, а кроме того, в это время по кухне не слонялись Мертвецы. А может, их могла видеть только моя мать.
Когда сэндвичи были готовы, я тащила их на высокую, большую кровать – мне было года четыре, наверное, а потом я будила бабушку, и мы их ели, и пачкали все вокруг джемом. И читали. Она читала мне, а я читала ей. Я хорошо читала – ничего удивительного, если учесть, что моей первой книгой была Библия... но я с самого начала любила слова.
Она купила мне всю серию книг Кетлин Хейл про рыжего кота Орландо. Он был очень жизнерадостным и совершенно апельсинового цвета.
Это было славное время. Однажды в гости пришла мама моего отца, и мне представили ее как мою бабушку.
- У меня уже есть одна бабушка, – ответила я. – Мне другая не нужна.
Я очень обидела этим и ее, и папу, и это стало еще одним доказательством испорченности моей натуры. Но никто не потрудился понять мои маленькие математические выкладки: иметь двух мам означало, что первая ушла навсегда. Так почему две бабушки должны были означать что-то другое?
Я так боялась потерь.
Когда бабушка умерла, первой это обнаружила я. Я не понимала, что она мертва. Я просто поняла, что она больше не читает историй и не ест сэндвичей с джемом и сливками.
А потом мы собрали чемоданы и уехали из дедушкиного дома, где было целых три сада, а сразу за ними на крутом холме рос лес.
Мы вернулись на Уотер стрит. В дом "две ступеньки вверх – две вниз".
Я так думаю, тогда-то у мамы и началась депрессия.
Все те шестнадцать лет, что я прожила дома, мой отец либо отрабатывал смену на заводе, либо был в церкви. Такая у него была жизнь.
Моя мать не спала по ночам, а днем пребывала в депрессии. Такая у нее была жизнь.
Я ходила в школу, в церковь, гулять в холмы или тайком читала. Такая у меня была жизнь.
Я рано научилась таиться. Не показывать, что у меня на душе. Скрывать свои мысли. Если уж моя мать однажды решила, что я происхожу из Не Той Колыбели, то все, что бы я ни делала, только поддерживало ее в этом убеждении. Она выискивала во мне признаки одержимости.
Когда я оглохла, она не повела меня к врачу, потому что знала: либо это Иисус замкнул мой слух от соблазнов этого мира в попытке исцелить мою изломанную душу, либо сам Сатана нашептывал мне так громко, что барабанные перепонки у меня не выдержали и лопнули.
Хуже всего было то, что глухота приключилась со мной как раз примерно тогда, когда я обнаружила у себя клитор.
Миссис W была крайне старомодна. Поскольку она знала, что от мастурбации можно ослепнуть, то ей нетрудно было прийти к заключению, что от этого занятия также можно и оглохнуть.
Я думала, что это несправедливо, потому что многие наши знакомые носили слуховые аппараты и очки.
В публичной библиотеке был целый раздел с книгами, напечатанными крупным шрифтом. Я заметила, что он находился возле кабинок для индивидуальных занятий. Предположительно, одно вело к другому.
В итоге выяснилось, что ни Иисус, ни Сатана не затыкали мне уши – мне просто необходимо было удалить аденоиды. Виновником оставалось назначить несовершенное устройство моего тела.
Когда мама привела меня в больницу и устроила в детской палате на кровати с боковыми перильцами, я оттуда вылезла и побежала за ней.
Она шествовала впереди – в своем кримпленовом пальто, высокая, грузная, от всех обособленная, и я до сих пор чувствую, как скользили мои босые ноги на полированном линолеуме.
Паника. Я и сейчас ее ощущаю. Должно быть, я подумала, что она отдала меня назад, чтобы меня удочерил кто-то другой.
Я помню, что днем в больнице мне дали обезболивающее, и я начала сочинять сказку о кролике, у которого не было меха. Его мама дала ему поносить дорогую шубку, но ее украла ласка, а на дворе стояла зима…
Думаю, когда-нибудь я все же допишу эту историю…
Мне понадобилось много времени, чтобы осознать, что есть два вида писательства: то, что пишешь ты и то, что пишет тебя. И то, что пишет тебя – опасно. Ты попадаешь туда, куда не хотел заходить. Ты всматриваешься туда, куда смотреть не хотел.
После приключения с аденоидами и кроликом я пошла в школу – на год позже, чем нужно было. Я очень беспокоилась, потому что мама называла школу "Рассадником" – и когда я спросила ее, что такое "Рассадник", она ответила, что так бы выглядела наша сточная труба, если бы она не заливала ее отбеливателем.
Она велела мне не водиться с другими детьми, которые предположительно выжили после отбеливателя – все равно они все выглядели очень бледно.
Я умела читать, писать и складывать – это было все, чем мы занимались в школе. Несмотря на свои знания, оценки я получала плохие, потому что плохим детям всегда ставят плохие оценки. На меня наклеили ярлык плохиша, и я это приняла. Лучше быть хоть кем-то, чем совсем никем.
Большую часть времени я рисовала Ад. Рисунки я относила домой, чтобы мама могла ими полюбоваться. Есть очень хороший способ изобразить Ад: раскрасьте лист бумаги всеми цветами радуги, а потом возьмите черный восковой карандаш и замалюйте весь лист сверху. Потом возьмите булавку и рисуйте, процарапывая верхний слой, пока из-под черного не проступят остальные цвета. Выйдет драматично и впечатляюще. В особенности для потерянных душ.
***
Когда меня с позором выгнали из подготовительной школы за то, что я спалила игрушечную кухню, директриса, носившая черный твидовый костюм, потому что пребывала в трауре по Шотландии, сказала маме, что у меня склонность к доминированию и агрессии.
[Шотландия была независимым государством с 843 по 1707 год. В 1707 году был подписан "Акт об унии", образовавший Королевство Великобритании. Очевидно, директриса является сторонницей независимости Шотландии.]
Так оно и было. Я колотила других детей – без разницы, мальчиков или девочек, а когда не понимала, о чем говорят на уроке, то просто выходила из класса, и если учителя пытались меня вернуть, то доставалось и им.