Его бросает в пот. Он начинает листать процессуальный кодекс. Сьюзи велит мне выйти.
Я от души толкаю двустворчатую дверь и вываливаюсь на тротуар в компании с остатками молодежи – некоторые из них выглядят дерзко и облегченно, другие в отчаянии, все хором курят и что-то друг другу рассказывают.
Мне хочется оказаться в другом месте. Лучше бы я все это не начинала. Зачем я все это затеяла?
Я снова у закрытой коробки, в которой лежит "Роял Альберт", под ним спрятаны бумаги, а еще глубже – не мое свидетельство о рождении. Кем же была та женщина, что однажды пришла к нашей двери и перепугала миссис Уинтерсон так, что та потом плакала и злилась?
Когда я возвращаюсь в переговорную, Сьюзи уже заставила клерка пообещать, что он пойдет и узнает у ведущего прием судьи, какие документы из папки он может нам показать, а какие нет. А мы вернемся через сорок пять минут.
Так что мы уходим и усаживаемся за столик в открытом кафе, где подают чай в больших кружках, и я вдруг понимаю, что здесь готовят такие же точно бургеры и жареную картошку, какими они были в "Палантине", любимом местечке миссис W. Фасоль на тосте, мутные окна и мои будущие миссионерские подвиги.
- Мне пришлось тебя отослать, чтобы ты заткнулась, – говорит Сьюзи. Я изумленно смотрю на нее. Я-то думала, что за все время не проронила ни слова. – Ты что, не помнишь, что ты несла? Честно говоря, полную околесицу. Сплошной лепет, мне просто жаль этого парня!
Но я не лепетала! А в голове у меня пусто – не просто пусто, а абсолютно пусто. Очевидно, я снова схожу с ума. Нужно все прекратить – сейчас же. Не хочу быть в Аккрингтоне. Ужасно не хочу ничего вспоминать.
Я не была здесь с тех пор, как похоронила отца.
Какой бы безумной я ни была, как бы мне ни было плохо, но раз в месяц я приезжала в Ланкашир, чтобы навестить папу, а иногда он приезжал погостить ко мне в деревню. С каждым разом он все сильнее слабел, но ему нравилось бывать у меня, и в 2008-м он собирался приехать на Рождество.
Пока я договаривалась, что заберу его, папа сидел у огня и смотрел в окно. Доктор не рекомендовал ему путешествовать, но папа был настроен приехать, и я готова была его принять. Я поговорила с врачом, и тот сказал мне, что отец почти ничего не ест.
Когда мы приехали, я очень аккуратно спросила его, не собрался ли он умереть, а он улыбнулся и ответил: "После Рождества".
Он говорил и в шутку, и всерьез. В ночь на Рождество я поняла, что не смогу уложить его в кровать, и тогда разложила диванные подушки на полу у камина и наполовину стащила, наполовину столкнула его со стула на это самодельное, но удобное ложе, раздела его, как делала уже неоднократно, и помогла надеть пижаму. Он уснул, огонь в камине догорал, и я села рядом. Я говорила с ним, я рассказывала ему, что очень хотела бы, чтобы мы с ним поладили раньше, и что очень хорошо и правильно, что мы все-таки вместе, и я очень этому рада.
Я пошла спать, но что-то резко разбудило меня в четыре утра, и я спустилась вниз. На папиной кровати спокойно развалились кошки, а отец дышал – неглубоко, но дышал.
Небо было полно звезд – в этот час между днем и ночью они ниже и ближе к земле. Я распахнула занавески, чтобы впустить в комнату звездный свет на тот случай, если папа проснется – в этом мире или же в ином.
Он не умер в ту ночь, и через два дня Стив, прихожанин нашей церкви, приехал, чтобы отвезти его назад, в Аккрингтон. Когда они отъехали, я вдруг сообразила, что за всей суетой с чемоданами, рождественскими пирогами и подарками, я с ним так и не попрощалась, и тогда я запрыгнула в свой "лендровер" и пустилась за ними вдогонку. Я почти догнала их у холма, но они успели проскочить светофор, а мне включился красный.
На следующий день папа умер.
Я приехала в Аккрингтонский дом престарелых на машине. Отец лежал в своей комнате, красиво выбритый и причесанный. Неста, здешняя хозяйка, сама об этом позаботилась. "Мне нравится это делать, – сказала она. – Такое у меня призвание. Посидите с ним, а я пока принесу вам чайку".
Раньше на севере Англии бытовала такая традиция: если вы хотели проявить уважение к кому-либо, вы подавали ему чай в маленьких чашечках. Неста – высокая, дородная женщина, настоящая великанша – вернулась с чаем в кукольном наборе посуды. Там даже были щипцы для сахара размером с пинцет для бровей. Она уселась на единственный стул, а я сидела на диване, рядом с мертвым папой.
- Вам надо будет повидаться с коронером, – сказала она. – А то вдруг это вы его отравили.
- Я отравила папу?
- Ага. Пирогом с мясом. Доктор не велел ему никуда ездить, к вам он приехал живым, а потом вернулся и рухнул замертво. Это все из-за Гарольда Шипмана.
Гарольд Шипман был у всех на слуху, замыкая череду врачей-убийц, отправлявших на тот свет пожилых пациентов. Но папу он не убивал.
[Гарольд Шипман (1946 – 2004) — британский серийный убийца-врач по прозвищу "Доктор Смерть", орудовавший в пригороде Манчестера Хайде. Убивал жертв, вводя им большую дозу морфия. Жертвами Шипмана, как правило, становились пожилые женщины-пенсионерки — бывшие работницы местных фабрик, секретарши, домохозяйки. После каждого убийства он забирал себе какую-нибудь безделушку на память. Признан виновным в 15 убийствах, приговорен к пожизненному заключению. За день до своего 58-летия повесился в тюремной камере.]
- Я это к чему, – сказала Неста, – они теперь все проверяют. Коронер должен обязательно осмотреть тело и дать разрешение – только тогда мы сможем похоронить вашего отца. Говорю вам, этот Гарольд Шипман подложил нам всем порядочную свинью.
Она налила мне еще чаю и улыбнулась папе.
- Только поглядите на него. Он с нами. Уж вы мне поверьте.
Коронер дал разрешение на похороны, но мрачная комедия на этом не закончилась. У отца было выкуплено место на кладбище, но когда мы после заупокойной службы на это кладбище прибыли, то оказалось, что мой платеж за услуги по выкапыванию могилы еще не пришел. Могила была готова, но кладбище требовало оплаты наличными. Я пошла в тамошнюю контору и спросила, что теперь делать. Один из клерков стал объяснять мне, где находится ближайший банкомат. Я сказала:
- У меня здесь отец в открытом гробу. Я не могу ходить по банкоматам.
- Ну, мы обычно категорически настаиваем на предоплате, потому что когда покойного уже похоронили, то обратно его так просто не выкопаешь, если родственники потом надумают дать деру.
Я попыталась убедить их, что не собираюсь сбегать. К счастью, у меня с собой в сумочке был экземпляр "Апельсинов" – я собиралась положить его отцу в гроб, но передумала. Кладбищенских служащих книга весьма впечатлила, а один из них даже видел снятый по ней телефильм... Так что они еще немного помялись и согласились, чтобы я выписала им еще один чек прямо на месте; и мой отец в плетеном из ивовых прутьев гробу был опущен в могилу рядом со своей второй женой. Такова была его воля.
Миссис Уинтерсон лежит поодаль от них. Одна.
Но пора было возвращаться в суд.
- Ты только держи язык за зубами, – сказала мне Сьюзи.
На этот раз клерк выглядел более дружелюбно. Судья уполномочил его подтвердить возраст моей матери, но не ее дату рождения. Она родила меня в семнадцать, так что в этом миссис Уинтерсон мне не соврала.
Я повела Сьюзи на Уотер стрит 200, посмотреть на мой дом. И на церковь Елим на Блэкберн роуд. И на библиотеку, которая теперь была бесстыдным образом лишена многих книг, включая "Английскую литературу от А до Z".
Как и в большинстве библиотек Великобритании, книги здесь теперь менее важны, чем компьютерные терминалы и CD напрокат.
А когда мы возвращались в Манчестер, то проехали через Блэкли, где когда-то жила моя мать. Может, она и сейчас там живет? Может быть, вон та женщина на автобусной остановке – это она?
Миссис Уинтерсон говорила мне, что моя мать умерла. Правда это? Или неправда?
***
Служба по делам приемных детей давно была реорганизована, и теперь оставалось отыскать еще одну рассыпающуюся от времени папку. Я позвонила в новую службу и, запинаясь и бормоча, изложила им свои данные.
- Назовите ваше имя.
- Джанетт Уинтерсон.
- Нет, имя, данное вам при рождении. В наших записях вы не можете числиться под фамилией Уинтерсон. Ой, а это вы написали книгу "Не апельсинами едиными"?
Кошмар, кошмар, кошмар.
Я оставила их копаться в архивах, а сама сосредоточилась на поисках с помощью генеалогического сайта.
Я категорически не заинтересована в ведении записей. Я сжигаю черновики и дневники, я уничтожаю письма. Не желаю продавать свои рабочие материалы в Техас и не хочу, чтобы мои личные документы стали тезисами для чьей-то докторской. Мне непонятна одержимость людей собственным генеалогическим древом. Но тогда я бы не полезла на этот сайт, правда?
Исследования привели меня к уверенности в том, что моя мать вышла замуж после того, как отдала меня на удочерение. Имя моего отца не значилось в свидетельстве о рождении, так что я понятия не имела, начали они новую жизнь вместе с чистого листа или же жизнь толкнула ее в объятия кого-то другого.
В любом случае, у меня тут же возникла стойкая и неоправданная неприязнь к мужчине, за которого она вышла замуж, и я взмолилась, чтобы он не оказался моим отцом. Его, конечно, звали не Пьер К. Кинг, но очень похоже, на омерзительно французский манер.
Затем, к своему великому облегчению, я обнаружила, что они с мамой довольно быстро развелись, а в 2009-м он умер.
Но тут попутно выяснилось, что у меня есть брат или, по меньшей мере, единокровный брат, и лучше бы мне поумерить недобрые чувства к отцу, который вполне мог – или не мог – оказаться отцом и мне.
Что заставило их отказаться от меня? Наверное, это было на его совести, потому что она не могла быть в этом виновата. Мне нужно было верить, что моя мама любила меня. И в этом заключался риск. Это могло оказаться выдумкой. Если я была желанной, то как вышло, что я стала нежеланной шесть недель спустя?