Вдова Петра подумала-подумала, спросила совета у сыновей: жалко дочку, пригожую да румяную. Но ведь время приспело: уж пятнадцатый год пошёл, а где жениха потом сыщешь? В деревне, кроме них, их бабки-ведуньи и семьи Миная, ещё четыре двора. А там мужики женатые, а женихи ещё младше Варнавы…
Ложится в траву Радуня, подкладывает под голову локоть, натягивает на глаза платок — с каждым днём всё труднее работать, будто силы уходят в землю. Устраивается рядом малолетний муж, толкает нечаянно острой коленкой в спину жену. Радуня, успев задремать, резко садится и вдруг ойкает, схватившись за живот: дёргается что-то в чреве, потом ещё и ещё.
— Что орёшь? Травы какой наелась? — лениво вопрошает свекровь.
— Не знаю, животом маюсь. Надо к бабке сходить за отваром.
— Сходи, сходи. Коль хозяин позволит.
Из-за деревьев несётся весёлый голосок Васёны. Подскакивает к брату, показывает жалейку:
— Смотри, батятя из прутика вырезал. Слышишь, свистит!
Что есть силы дует в дудочку — из неё только свист и шипенье.
А вот и сам, хмурый, кряжистый и корявый, как дуб, хозяин — Минай. Тащит в крупных лапищах три крепкие палки, кладёт под куст. Лучшее место у расстеленного платка его. Вытягиваются в сторону жены пыльные ноги с загнутыми вниз чёрными когтями. Берёт двумя руками потный глиняный кувшин, опрокидывает в раззявленную пасть — только кадык ходуном ходит. Сын, дочь, сноха и жена следят, глотая пересохшим горлом воздух. Хозяин отставляет кувшин, выбирает лепёшку крупную, складывает вдвое, заталкивает в рот. Жуёт, раздувая щёки, тяжёлым взглядом оценивает каждого. Берёт ещё две, хлебает квасу, мычит что-то разрешающее. Первым припадает к кувшину сын, затем дочь, потом жена, и вот кувшин, обойдя круг, попадает в руки Радуне. Нагрелся глиняный сосуд и кажется подозрительно лёгким. Прижимает она к горлышку губы и запрокидывает голову — в рот стекает полглотка, падает на горячий язык ещё несколько капель кислой влаги. С трудом жуётся кусок пахучей лепёшки, царапает сухой язык, застревает в горле. Давится Радуня, надсадно кашляет. Свёкор, дотянувшись, хлопает с силой сноху по лопаткам:
— Квёлая досталась девка, не работница.
— Пусть сходит к бабке Манефе, от отваров силы возьмёт, — просит жена.
Исподлобья глядит на сноху Минай, качает укоризненно головой, изрекает, поднимаясь на толстые кривые ноги:
— В поле пора! Завтра пятница — грех работать. Вот Васёнка с ней и сходит, да к ночи чтоб воротились!
Глава 6. Утро в больнице
Лена открыла глаза — нет ни поля, ни солнца, ни страшного Миная. Перед ней медсестра со шприцем и запахом спирта:
— Доброе утро! Давайте попку.
С трудом повернувшись на правый бок, больная потянула со спины одеяло. Сестричка задрала ночную рубашку на ней — холодное прикосновение, резкий шлепок, и «вот и всё, подержите ватку. Вас опять мучили кошмары? Вы стонали во сне!».
— Да! Опять! Всё так реально! Мои ноги и руки исколоты соломой, — Лена поднесла к глазам гладкие узкие ладошки с длинными пальцами: — Ничего нет!
Она потрогала под одеялом живот (не болит!) и попросила:
— Вы скажите доктору.
Из коридора послышалось громкое «все на завтрак!» — соседка метнулась на зов. Медсестра, захватив пустой шприц, покинула палату, и Лена осталась одна. В дверь заглянула пожилая санитарка:
— Милая, что не идёшь завтракать? Вставать нельзя, или не хочешь?
— И то, и другое, — вяло улыбнулась Лена, без аппетита кусая твёрдое яблоко.
— А может, тебе манной кашки принести или маслице на хлебушке?
— А чай есть?
— Так я несу?! — с готовностью отозвалась добрая женщина и через пару минут заботливо кормила «бедную девочку», усадив её повыше.
Глава 7. И снова сон о Радуне
— Не грустите, вы скоро будете дома, — заговорила Лена с соседкой — та печально смотрела в окно.
Женщина тяжко вздохнула, прежде чем обернуться:
— Некому меня забрать. Врачи сказали, что за мной надо ухаживать, поэтому не выписывают!
— У вас же есть сын и сноха! Они вас и заберут, — успокаивала Лена.
— Так они писали, что не могут: у них там работа, начальство не отпускает. Да и дорога долгая, и много денег надо, — будто оправдывалась женщина.
— Они уже едут, так что скоро будут здесь.
Соседка обошла койку и села лицом к Лене.
— У меня сын хороший! Только вот далеко уехал по работе, там и жену нашёл. Теперь я живу одна, — она подняла голову и удивлённо спросила: — А как ты угадала, что у меня есть сын? Я вроде не рассказывала.
— Даже сама не знаю. Вдруг увидела, как вы здесь обнимаете молодого мужчину. Я поняла, что это сын ваш. Невысокий такой, с короткими светлыми волосами. Да? Гладите его руку, называете Павлушей. Но он не один. С ним ещё молодая женщина. Лицо у неё круглое, симпатичное, на носу много веснушек. Она немного полновата. А потом их увидела в купе поезда: Павел читает газету, а Вера раскладывает на столике еду. Да, вас хочу предостеречь: нельзя вам больше работать на кране. Ведь вы упали, когда поднимались наверх? Хорошо, живы остались. Это вам предупреждение: если не поменяете работу, погибнете. Сделайте выбор… Анна Петровна, кажется?
— Павловна, Анна Павловна, — механически исправила женщина, пораженная информацией.
Бледная девушка с забинтованной головой неторопливо продолжала:
— Тем более, скоро у вас появится внучка. Вот и понянчитесь! Вам нельзя работать на кране, лучше помогите молодым родителям.
— Неужели правда? Вера беременна? А почему они скрыли от меня? — соседка приложила руки к зардевшимся щекам. — Так когда малыша ждать?
— Через восемь месяцев — ваши-то ещё об этом не знают.
— Не понимаю, как это у тебя получается, но ты угадала. Я и вправду поднималась на свой кран, и как-то нога подломилась и не попала, окаянная, на ступеньку. Бр! Даже сейчас страшно вспомнить! Хорошо, до земли было метра четыре. А если б до кабинки добралась, так и костей бы не собрали. Теперь и сама наверх не полезу. А ведь шестнадцать лет на кране проработала… Мужики из бригады боялись высоты. Меня уважали… Называли «нашей орлицей». Теперь нет орлицы… Осталась только курица.
Женщина призадумалась, затем спросила:
— А тебя, я слышала, Леной зовут?! Ты во сне всё плачешь и стонешь. Так сильно голова болит?
— Голова сейчас почти не болит — мне укололи обезболивающее. А во сне плачу? Так со мной такое происходит, что впору вешаться!
— Что ты! Что ты! — забеспокоилась Анна Павловна. — Разве можно так говорить? Вот ты попала в аварию, но осталась жива! Операцию хорошо сделали. Скоро на поправку пойдёшь. Всё будет хорошо! Стоит ли из-за снов так переживать? Мало ли что кому приснится! Не убивать же себя каждый раз, как кошмар привидится!
— Вы, наверное, правы. Из-за снов ещё никто не убивал себя! Только я как будто не сплю, а живу другой жизнью. Ну, как вам это объяснить? Я перемещаюсь в какую-то другую реальность. Там меня мучают, заставляют выполнять тяжёлую работу, — и уже чуть слышно добавила: — Насилуют каждую ночь.
— Боже мой! — испугалась Анна, с подозрением глядя на странную соседку.
— Вы сейчас думаете, что я опасная сумасшедшая? — спросила Лена.
Анна Павловна смутилась:
— Нет, ну что ты! Всякое в жизни бывает.
— Я до травмы спокойно спала. Иногда, ну совсем редко, видела самые обычные сны. Часто даже не запоминала, что наплетётся ночью. А теперь стоит закрыть глаза, как со мной происходят такие вещи, которые в моей настоящей жизни не могут происходить ни-ког-да! И самое страшное, что всё настолько по-настоящему, что я всё чувствую: и боль, и запахи, и жару. И переживаю, как наяву, — разоткровенничалась Лена, как часто бывает в поезде или в больнице: рассказываешь малознакомому человеку самое сокровенное в надежде больше его никогда не встретить. — Правда, звать меня в том мире по-другому. И лет мне около пятнадцати. И мать у меня другая, и есть три брата. А на самом деле я у родителей одна… Но самое страшное: меня отдали в другую семью замуж за одиннадцатилетнего мальчишку — сына Миная, мужика злобного, гадкого, просто омерзительного!
— Да как же это такое может быть? — не поверила Анна Павловна. — Где такое видано? Женить пацанов!
— Вы же изучали в школе историю Древней Руси.
— Ну, ты и вспомнила! Когда это было!
— Всё равно, что-то же должны помнить! А я живу будто в двух мирах. В одном, настоящем, лежу в больнице с оперированной головой, мне двадцать лет, у меня однокомнатная квартира, которую мне оставила бабушка, когда переехала в квартиру своей сестры. Я работаю в небольшой фирме и учусь заочно в университете на биологическом факультете. У меня в этом мире нет любимого человека. То есть вы понимаете, что я имею в виду: у меня ещё ни с кем не было близких отношений. А в другом мире мне ещё нет пятнадцати, я живу в небольшой деревне из семи дворов. У всех избы-полуземлянки, отличаются только размером и высотой, крыты дёрном, пол из глины. На него бросают солому, зимой шкуры животных, и вся семья спит на полу покатом. А печки без труб — дым идёт прямо в избу. В том мире у меня нет отца: его задрал зимой медведь. Домом правит моя мать, ещё у меня есть три брата, все старше меня, но ещё холостые. До замужества меня родные баловали, почти не заставляли работать. А в семье Миная все старшие дети — два сына и дочка — за осень и зиму умерли друг за другом от какой-то болезни. Остались в живых только двое: сын Варнава (ему одиннадцать лет) и восьмилетняя дочь Васёна. Осталась семья без работников, вот и сосватали они меня в начале весны, перед пахотой. Отдала меня мать в эту семью. Думала: пока подрастёт мой муж, не будет меня бить, и я окрепну.
В первую же ночь, как попала я в чужой дом и уснула, как и все, на колючей дерюжке поверх сена, проснулась вдруг от животного страха: на меня навалилось что-то тяжёлое, с отвратительным запахом, отрыгивающее кислятиной. Грубые руки шарили по моему телу, больно тискали грудь. Я стала извиваться, как змея, чтобы выскользнуть из-под этого зверя, крикнула. Не тут-то было: мой рот накрыла вонючая лапа, и тут случилось то, что я на самом деле никогда в своей жизни, настоящей жизни, понимаете, не испытывала, и теперь навряд ли захочу испытать — так это было ужасно и отвратительно! Это, конечно, был отец моего несмышлёныша-мужа. Когда он отвалился, наконец, от меня и захрапел, я почти без сознания выползла за порог на улицу в мокрой рубахе, чтобы вернуться в родительский дом. Но подняться на ноги и идти не было сил. Только и смогла добраться до лаза в тыне, и тут, видно, потеряла сознание. На мёрзлой земле лежала не знаю сколько, пока не очнулась от холода. Опять стала подниматься на ноги, цепляться за прутья изгороди — влажная рубаха замёрзла на мне и торчала колом. При свете луны осмотрела себя: в крови подол, ноги и руки. Я плакала от боли, растерянности, обиды, безысходности. Вдруг сзади на плечо легла мягкая рука — я вздрогнула, боясь обернуться. Оказалось, это свекровь. Она повела меня в хлев и там помогла отмыться, дала свою рубаху, а мою принялась стирать. Я не знала, что делать дальше. Вернуться в избу? Там этот зверь, да теперь и свекровь догадалась — не простит мне мужа. Так думала я, стоя в хлеву, не решаясь ни на что. Свекровь перекинула через перекладину выстиранную рубаху, присела под коровой, нацедила молока в плошку и дала мне в руки. Я пила парное молоко, а она говорила: