Но является ли технический прогресс мерой совершенства культуры? И да, и нет.
Идея верности, сделавшая так много для закрепления и даже консервации избранных общественных начал, в том числе кастовых, помогла цивилизации сделаться более предсказуемой.
В этом смысле брак — идея государственная, поскольку государство создано для того, чтобы регулировать общественные отношения, главным образом — имущественные.
Государству неважно, как истово блюдется идея верности в данном конкретном браке, — ему важно, зарегистрирована ли данная глобальная идея в конкретном документе, обращенном Urbi Et Orbi (к граду и миру). Надо всеми со свечкой не простоишь. Изменить-то можно за одну минуту, ну, за пять… контролеров не напасешься.
Разве что та же электроника поможет…
Занятно, что тоталитарные общества (признаки — закрытая, «самодостаточная» экономика, верность верховному вождю и провозглашенным им идеям национальной уникальности) переносят идею верности на самих себя. То есть из верности брачной делают фетиш политический.
«Измена Родине» инкриминировалась у нас в середине XX века солдатам, попавшим в плен, пусть даже в бессознательном состоянии! Вот как блюлась, до полного очеловечивания, идея верности! Будто бы Родина — огромная женщина-мать (так ее и изображали, к слову, на агитационных плакатах и монументальных памятниках), а не то же самое государство, воплощенное в конкретных облеченных властью мужчинах в хорошо сшитых костюмах.
РУССКИЙ ЭРОС
Природа эротического чувства на Руси сложна, противоречива и вместе с тем оптимистична тем, что самые здоровые и природные начала его сохранились всецело.
Если «судить по плодам», Россия мучительно попрощалась с многодетностью совсем недавно под влиянием не столько урбанизации, сколько революционно-военных тягот, перенесенных страной за последние 100 лет. Но стоит лишь немного отпустить поводья, вывести немного под гору, и становится заметно, как многодетность готова вернуться снова. Немного спокойных лет, немного внимания к зарплатам, чуть-чуть вменяемой, не сходящей с ума от адской гонки за «генетическим материалом» медицины, и русские женщины начинают рожать.
От кого?
Славяне от века были не только физически развиты за счет постоянного труда и активных игр (чего стоит замечание одного из иностранцев о том, что Россия — страна качелей, от упражнений на которых почти каждый русский гибок и строен, как молодое деревце), но и весьма живы умом, смекалисты и остроумны. Русские в своем удалом, нетронутом виде — поистине народ сверхчеловеков надежных, отважных и грамотных.
Юноша-удалец и девица-мастерица — вот веселые лики русского Эроса.
Не жалкие пьяницы, не обозленные неудачники, но — победители есть русские мужчины и женщины. Победительность заложена в русском национальном характере. Особая сентиментальность, особая острота зрения — черты соколиные. Но чтобы выпустить сокола в небо, надо работать всем, и государству, и народу, учиться слышать друг друга, добиваться справедливости.
Генетически русские до сих пор фактически здоровы. Изрядную брешь в нашем генофонде пробили водка, табак и тот голод, который можно назвать губительным, поскольку, сменяясь насыщением, он плодит ожирение (с этим недавно столкнулись и США). Однако же это — явление больше XX века, нежели застарелая, многовековая национальная хворь.
Факт тем не менее остается фактом: количество людей с искаженной хромосомной структурой, склонных к девиантному (извращенному) сексуальному поведению, в России в разы меньше, чем на Западе, а это, согласитесь, неплохой показатель.
Не консерватизм общества, не указующий перст правительства или Православной церкви причина того, что улицы наши весной не заполняют страждущие общественного признания с радужными флагами, но микроскопическое их количество, позволяющее им тихонько шипеть на основное большинство из темных углов.
Медики говорят в этой связи об «ульяновском взрыве»: тестируемые в городе в 1970–1980-е гг. лекарства для беременных привели к появлению нескольких тысяч генетических инвалидов с влечением к представителям своего же пола. Эта катастрофа еще потребует тщательного изучения, но выводы уже напрашиваются: к появлению отклонений ведут необдуманные эксперименты, вмешательство человека в природу, негативные природные факторы.
Что касается Запада, предыстория мутаций его гораздо богаче: хлеб, зараженный грибком-спорыньей, многочисленные эпидемии чумы, тифа и холеры, возникавшие от скученности людей в городах и неумения властей нормализовать санитарную обстановку, привели к появлению целых сообществ людей, не желающих следовать общепринятым интимным нормам.
Разгул преступности и ответная жесткость пенитенциарной системы (наказаний) привели к появлению самых одиозных девиаций вроде садомазохизма, эксплуатирующего не просто эстетику заключения и пыток, но страсть души к истязаниям, пусть и смягченным современными технологиями.
И если такие изыски и фетишизм как явление в целом не мешают в общем и целом вступать в брак и даже обзаводиться потомством, что творится с такими душами и кто ими «володеет» в духовном смысле, догадаться совсем не трудно.
Консервативные Соединенные Штаты в XX веке пережили несколько всплесков почти бесконтрольного сексуального поведения и в конце концов начали четко ощущать грань, за которой — полный хаос. Несколько раз американцы пытались вернуться в лоно обычной семейственности, и сейчас они в общем готовы придерживаться нормальности — верности и многодетности, и если бы не производители печатной и интернет-порнографии, лоббисты многочисленных нетрадиционалов, им бы это удавалось намного проще.
Отчего в США, стране крепкой и еще недавно преимущественно сельской, так развита индустрия стимуляторов интимной близости, до конца неясно.
Очевидно другое: здоровый эрос обходится без стимуляторов.
Или так: если эрос здоров, никаких стимуляторов ему не нужно.
ВЕРНОСТЬ ПО-РУССКИ
Наряду с презираемыми «собачьими свадьбами» и «птичьими грехами» важна для России «лебединая верность».
Вы наверняка помните песню с одноименным названием — лебедь, увидев, что подруга его застрелена охотником, бросается с неба на землю и разбивается насмерть.
Это идея верности в предельном своем выражении — и предельном же величии, поскольку платится за нее самой высшей ценой — жизнью.
«А мог бы жить». Значит, не мог. Не захотел.
Какая любовь, воскликнете вы.
Какая верность, воскликнем все вместе и обнаружим, что любовь в нашем сознании равна верности.
Что же, неверные, изменяющие — не любят? Значит, не любят.
«Совет да любовь», «любовь и верность» — все эти смыслы издавна ходят в нашем национальном сознании рука об руку, и попробуйте оторвать один от другого — сразу же получится бессмыслица.
Кроме верности, любовь на Руси часто оборачивалась… жалостью. Жалеешь — любишь, жалеешь — не предашь. Казалось бы, с другой стороны — «не бьет, не любит», но разве это с другой? Культурологи давно заметили, что глагольная пара «жалеешь — бьешь» в России скорее синонимична, поскольку этим самым «избиением во имя очищения» характеризуется не равнодушие, а желание избавить от греха и наставить на путь истинный.
«Не бить» у нас еще недавно скорее — быть равнодушным, холодным, разлюбившим!
Что же такое русская жалость помимо кулачных «радостей»?
Во-первых, жалеть — это чувствовать, что жизнь сама по себе далеко не сахар. А если так, то несладко не только тебе, но и тому, кто рядом. Жалей не только себя, но и его. Жалей, потому что нет чувства выше.
В этом смысле «жалеть» противоположно «желать», и не только потому, что скачут слоги, но потому, что жалость бескорыстна, рождается от углубленного созерцания того, что ты отождествил с самим собой и себе самому уподобил.
Так, расширяясь за счет жалеемых родных и близких, росла и растет мировая русская душа.
Великая сцена советского еще фильма «Плохой хороший человек»: после испытания неверностью, общественным презрением, нищетой и даже дуэлью пара идет по высокому берегу над морем. В ней нет ничего от прежних беззаботных влюбленных, какими они убежали из Петербурга «на край света»! Они идут под руку, вместе, неостановимо, движутся куда-то чуть ли не в бездну, но их не разъять, поскольку глаза их светятся одинаково — смирением, страданием, пониманием природы Добра и Зла.
И это тоже есть русский эрос — неразжимаемость объятья.
ИЗ БРАЧНОЙ ИСТОРИИ ЕВРОПЫ
ЗА ДЕЛО БЕРЕТСЯ ЦЕРКОВЬ
Письменные источники Западной Европы свидетельствуют: с VI века нашей эры по IX век старое дворянство вело с католическим духовенством настоящую войну за право быть многоженцами, но к XI веку церковные авторитеты эту войну окончательно выиграли: моногамия стала законом.
Формула «один супруг — одна супруга» сделалась окончательной и бесповоротной, хотя вплоть до позапрошлого столетия внебрачные связи были словно бы в порядке вещей: ни государство, ни церковь не вмешивались в них даже словами осуждения. Случилось, и случилось.
Зачем же Церкви было вообще вмешиваться в жизнь граждан? Очевидно, вне регламентированной личной жизни чада Христовы не способны были понять божественных заповедей. Могло ли быть подлинно принято единобожие при многобрачии? Конечно же, нет.
Кажется, Церковь понуждала своих прихожан властвовать собой и жертвовать малым во имя поистине многого — Спасения и вхождения в Царство Божие. Поэтика христианства — самоограничение.
И как же эта поэтика отличается от «народного» понимания брака!
В «Ромео и Джульетте» Шекспир набрасывает нам картину вопиющую: брак рассматривается исключительно с мафиозной стороны в категориях выгоды. Молодые люди становятся заложниками клановых отношений и гибнут, поскольку не могут вдвоем противостоять напору двух враждебных лагерей. Идея любви явно проигрывает идее вражды.