Женщины – Таня и Настя – с недовольством посмотрели на упомянутую. С ней они спать и выйти за нее замуж не могли, поэтому известие им не понравилось.
– Почему мне? – оторопела сама Груша.
– Я чувствую себя неловко, Груня. Ты его дочь, тебе и должно все достаться.
– Но мне это совсем не надо… Эдуард, я художница, я совсем не хозяйственница и совершенно не знаю, что надо с театром делать. Так что Марк Тарасов, который тебя знал, рассудил правильно. Он тебе театр завещал, пусть тебе и остается, – подытожила Аграфена.
– Странно вас слушать, господа, – снова подала голос Ветрова. – Обычно люди дерутся за наследство, а вы, наоборот, отбрыкиваетесь от доставшегося куша.
– Я считаю, что прежде чем отнекиваться, надо сначала посмотреть, от чего отказываетесь, – вмешался в разговор Вилли, и все с ним согласились, рассмеявшись.
– Чего это мы, правда? Еще не видели даже тот театр… Может, там дворец, а может, сарай. Вот ведь какие мы люди эмоциональные, совсем без рационального мышления!
Труппа загрузилась в лимузин, и шофер повез всю шумную компанию по уже известному ему адресу. Народ, ошалевший от известия, что их Эдуард Колобов внезапно стал богатым наследником, и подогретый шампанским, без умолку тарахтел.
Груня узнала знакомый ажурный мост и забеспокоилась:
– Мы едем на остров?
– Да, театр находится там. Я же говорю, отсюда недалеко, – подтвердил Вилли.
– Неприятные воспоминания…
– Зато вы потом здорово сблизились. После таких выбросов адреналина бывает классная сексуальная разрядка, – съязвила Настя.
Но Груня не отреагировала на ее реплику.
– Когда ты будешь опознавать катер? – спросил Вилли.
– По горячим следам, по моим описаниям, его не нашли. Сегодня вечером комиссар полиции будет меня ждать как раз здесь, на острове. Мы пройдемся по всему берегу в поисках катера.
– Долго вам ходить придется… Остров-то приличных размеров, и катеров тут много.
– Что ж, я готова. Лишь бы найти убийц.
– Ой, не говорите такие ужасные вещи! – пискнула юная гримерша Яна. – Можно подумать, что убийцы до сих пор на острове!
– А я думаю, что их здесь нет, – возразила Татьяна. – Они же сделали, что хотели, то есть захоронили Вилли, поэтому должны были уехать.
– Здорово! Значит, душегубов не найдут? – не понравилась мысль Ветровой режиссеру.
– Вам просто не угодишь. И так плохо, и эдак плохо, – засмеялась Настя. – А что, если они уже знают, что Вилли выжил, и вернулись, чтобы закончить начатое?
– Вот типун тебе везде! До чего же злющая девка! – снова не сдержалась Татьяна.
– А как тут не злиться, если некоторым достаются роли, мужики… а некоторым ничего?
– Бедная ты наша… – всплеснула руками Таня. – У тебя еще все впереди!
– Опять началось, – философски заметил Николай Еремеевич, явно чувствующий себя не в своей тарелке.
Лимузин проехал по центральной аллее и свернул направо.
– Вот и театр! – Вилли вышел из машины.
Глава 11
Люди гурьбой высыпали следом – прямо во двор прямоугольной формы перед двухэтажным старым зданием с лепниной темно-желтого цвета и зеленой крышей. Это был не сарай и не дворец, а нечто среднее, выглядевшее очень достойно.
– Какое милое здание! – воскликнула Татьяна. – Напоминает какой-то музей.
– По-моему, маловато для театра, – высказал свою точку зрения Николай Еремеевич.
– Да, театр небольшой, но зал все равно обычно неполный, – пояснил Вилли. – А здание в самом деле историческое. Кстати, в длину оно больше, чем видно с фасада. И здесь всегда был какой-нибудь объект культуры. Сейчас вот частный русский театр. Идемте!
Люди двинулись по гравийной дорожке мимо сухих кустов роз и разросшихся кустарников.
– Сад заброшен, – обронил кто-то.
– Садовников нет, – ответил Вилли, – из обслуживающего персонала всего пара человек, чтобы хоть как-то поддержать порядок. Они же на подхвате, и билеты продают, если что… Конечно, в дело надо вкладываться, развивать, чтобы зрительный зал был полон. Если зрелище стоящее, поднимать цену билетов, тогда будет не только окупаемость, но и прибыль. То есть театром надо серьезно заниматься. Теоретически я бы смог, но мне совершенно некогда, времени и так мало, чтобы взваливать на себя еще и это, – честно сказал Вилли, доставая ключ странного, какого-то допотопного вида и открывая им старинные двери, двойные, но рассохшиеся, с плохим притвором.
Прибывшие вошли внутрь почему-то с замершей душой, как входят в пустующие дома, словно боясь привидений, и сразу же ощутив специфический запах затхлости и старости. Возраст строения, что удивительно, воспринимался всеми органами чувств. Люди несколько притихли и двинулись по театру, задрав головы кверху и открыв рты. Поражали росписи на потолке, лепнина по стенам, богатая внутренняя отделка, правда, весьма уже пошарпанная. Люстры, весьма оригинальные, висели почему-то через одну, торчали оголенные провода.
Пустой гардероб с номерками и без номерков на крючках – похоже на щербатые челюсти. Два туалета, на дверях – треугольник вершиной вниз и треугольник острием вверх.
– Интересно, а геи и трансвеститы в какой туалет ходят? – задал неожиданный вопрос Николай Еремеевич.
Народ засмеялся.
– А почему именно тебя это интересует? Да ходи, Коля, куда хочешь! Здесь все свои! – посыпались со всех сторон советы.
Они обошли фойе, увидели зеркальную стену с трещинами в двух местах, огороженную барной стойкой из полированного красного дерева.
– Смотрите-ка, здесь буфет может быть. Очень даже милое место. Явно кто-то хотел осовременить здание и начал почему-то с буфета. Конечно, требуется ремонт, капитальный или хотя бы косметический.
И вот настал торжественный момент – все замерли перед входом в зрительный зал. Первым доверили войти новому хозяину, режиссеру Эдуарду Эриковичу. Колобов осмотрелся. Какие чувства посетили его первыми, неизвестно, но по лицу было понятно, что он впечатлен и что ему здесь нравится. Зал был небольшим, очень уютным и комфортным, круглой формы, с высоким, куполообразным потолком и резким подъемом пола от рампы к задним рядам. В таком зале зрителям очень удобно – голова впередисидящего не загораживает обзор. Сцена тоже вроде бы была небольшая, но это оказалось оптическим обманом из-за общей компактности помещения, на самом деле она занимала солидное место. Стены были черные, с лепниной, украшенной позолотой. Также на стенах висели тяжелые подсвечники, похоже, старинные, бронзовые, кроваво-красные тяжелые бархатные портьеры. Обивка сидений кресел – из той же ткани. От черно-красной гаммы общее впечатление весьма гнетущее, словно классический гроб из фильма про вампиров.
– Все бы сделала не так… все… – задумалась вслух Аграфена, осматриваясь с невольным ужасом. – Такое небольшое помещение – и такое темное. Нужны свет, пространство. Хотя бы белый потолок… Золото очень тяжело смотрится, его по минимуму… На стулья не бархат, и не красный… Да я бы все здесь переделала!
– Много ты понимаешь! – фыркнула Настя, отбивавшая фривольную чечетку на сцене, проверяя на прочность.
– Груня – прекрасная сценическая художница, к ее словам надо прислушаться, – не согласился Эдуард Эрикович. И совершенно серьезно спросил у Груни: – А какого цвета ты видишь кресла?
– Я бы сделала верхний ярус темно-синим, затем плавный переход к изумрудному, синему, голубому. И ярко-желтая сцена. Словно волна подкатила к пляжу. Здесь остров, много зеленого, и кругом вода, при подъезде к театру это уже настраивает на определенный лад. И обязательно белый потолок – будет много света и воздуха.
– Гениально! – поддержал ее режиссер. – Я так и сделаю.
– За такие идеи платить надо, – подала голос Татьяна, тоже поднимаясь на сцену и начиная метаться по ней из стороны в сторону, как подстреленная куропатка. – Скрипят… скрипят доски. Зрители не услышат речь артиста… А мы до представления не запомним, где ходить нельзя.
– Укрепим сцену, хотя бы косметически, это можно успеть, – пообещал Вилли.
– Свет! Надо проверить свет! – продолжала волноваться Татьяна. И вдруг громко запела. – Потрясающая акустика! Сам театр прекрасен, хоть и требует ремонта. Здание просто кипит энергетикой и хорошей аурой. Я здесь точно сыграю свою лучшую роль!
– Давайте репетировать! – захлопал в ладоши Эдуард и подозвал ведущего актера Николая Еремеевича. – В чем дело? Что за унылый вид?
– Я готов, – голосом покойника ответил тот.
Хотя все знали, в чем дело, – он не мог долго обходиться без горячительного, а тут, на полном обеспечении Вилли, к тому же еще круглосуточно находясь под наблюдением коллег, не позволял себе пить. Вид у него был настолько убитый, что Груне стало даже жалко артиста. Она решила купить ему коньяка и даже сама налить в его фляжечку, которую тот всегда носил с собой вне зависимости от времени суток и степени ее наполненности. Художница мысленно поставила себе крестик, чтобы не забыть про это решение, и начала заниматься своим делом.
Пока актеры произносили фразы, разыгрывали монологи, пытались как-то найти себя на этой сцене, ходили по ней туда-сюда, приноравливаясь к размерам, чтобы, как говорится, свыкнуться, Аграфена ползала, стараясь действовать незаметно для них, позади сцены с рулеткой, вымеряя то, что ей придется декорировать. И пришла к выводу, что готовые декорации должны влезть, если их смонтировать под определенным углом. Она всегда делала мобильные декорации, экономя затраты театра. Их труппа хоть и не ездила на гастроли, но на новый спектакль можно было взять часть декораций от одного спектакля, часть от другого или просто перевернуть их и заново смонтировать. Выглядело все это абсолютно по-новому, и зрители не догадывались, что декорации старые.
Вилли и Эдуард Эрикович сидели в зале, смотрели на все это действо и что-то обсуждали между собой. Периодически горячий темперамент режиссера вспыхивал, как факел, и он взрывался:
– Да что ж вы делаете?! Ну куда ты пошла? Там темный угол, тебя никто не увидит и не услышит! Неужели сама не видишь? Чего ты прячешься по углам, выбрав такую профессию? Еще скажи, что ты боишься людей и боишься выступать на публике. Мне актеры-социофобы не нужны! Настя, у нас же в пьесе девятнадцатый век, что за походка? Ты не на панели! Нет, опять не то, какой-то показ мод… Ты по роли – наивная, целомудренная девушка. Где все это? Не смотри на меня так! Если ты сама не такая, то должна суметь сыграть, на то ты и актриса… Таня, прекрати корчить рожи, у нас не комедия и не цирк шапито.