– Давно это было, плохо уже помню ее рожу, но отлично запомнил свое ощущение – ее игра была очень сильной. Такие горящие глаза, проникновенный голос…
– Почему же мы не узнали о таком таланте? – удивилась Груня, наслаждавшаяся вкусом своего блюда. – Я имею в виду, куда она делась?
– А вот это хороший вопрос, – улыбнулся улыбкой Мефистофеля Николай Еремеевич.
Если отель был на пять звезд, то кухня на все десять. Вилли принесли сырную тарелку, явно дорогих, элитных сыров, вперемежку с орехами, фруктами, с листочками мяты и с каким-то соусом. И Татьяна тут же залезла к нему в тарелку, стащила один из кусочков – насыщенно желтого цвета, с крупными дырками.
– Мой любимый сорт, – пояснила она. – Коля, не спи, продолжай! Что ты еще знаешь?
– Сейчас расскажу, – ответил Николай Еремеевич и вздохнул, разливая всем шампанского.
Груне стало очень смешно. Художница не была ценительницей вин и других алкогольных напитков, но прекрасно понимала, что шампанское, которое им подали, очень-очень хорошее, из какой-то коллекции, и стоит бешеные деньги. Наверняка посетители ресторана брали одну бутылочку по особому случаю и смаковали напиток часами… Николай же Еремеевич разливал его, словно это была минеральная вода, и выпивал абсолютно залпом, явно не ощущая особого вкуса.
– И вот омрачилась любовь у Ольги и Эдуарда, наткнулась на гордыню Колобова, – продолжил он почему-то в стиле русской народной сказки. – Не каждый мужчина вынесет, что его женщина талантливей и лучше, чем он. Что все ей рукоплещут, на каждом шагу говорят: она – талант и звезда, а тебе лишь пожимают руку. И Эдуард крепко запил, ушел в себя, даже чуть в академический отпуск не загремел, на последних-то курсах… Но сначала он расстался с Ольгой, резко так с ней порвал и остался один. По правде сказать, когда рядом с ним не горела ее звезда, Эдик смотрелся ярче. Что есть, то есть.
– А Ольга что? – Кусок парфе с шоколадом выпал изо рта Татьяны.
– Она не смогла восстановиться после расставания с ним. Просто угасла, исчезла. Говорили, что у нее депрессия. В общем, Ольга плохо кончила – сошлась с каким-то сомнительным типом, и они, выпивши, куда-то поехали на машине и разбились.
– Насмерть?! – ахнула Груня.
– Да. Говорили, когда Эдуарду о ее смерти сообщили, он неделю из комнаты не выходил. А потом появился перед всеми с улыбкой и заявил, что забыл ее. Мол, все равно это была не его женщина, и даже хорошо, что так получилось и ему не придется с ней случайно встретиться. А еще поклялся, что не свяжется больше ни с одной талантливой женщиной, более значимой, чем он сам. Его девиз – жена должна быть под мужем! Извини, Таня. – Николай Еремеевич снова занялся своим куском мяса.
– Зачем ты передо мной извиняешься? – удивилась Ветрова. – Думаешь, Эдик всю жизнь любит свою Олю? Сомневаюсь. Не замечала за ним особой любви к одной женщине. О его отношениях с Ольгой я слышала, но считала слухи красивой легендой. Когда-то он избавился от нее, сейчас так же легко избавился от меня. Поэтому, уже в свете последних событий, можно предположить, что это была не легенда, а правда. Любит Колобов только себя и свои амбиции, часто пустые и ничем не подкрепленные. Постой! А может, ты намекаешь, что я – не талантливая и не яркая, раз он со мной потом жил?
– Мы еще ни слова не услышали о Марке, – напомнила Аграфена, чтобы сменить тему.
– Ах, да! Сейчас выпьем, и я дорасскажу… – кивнул Николай Еремеевич и снова наполнил бокалы. – Так вот, Эдуард после смерти Ольги словно с цепи сорвался, менял женщину за женщиной.
– Удивил! – воскликнула Татьяна, налегая на клубнику с таким аппетитом, что и Груне захотелось десерта.
– У Марка была в то время девушка, в которую он был сильно влюблен, а Эдуард увел ее от него.
– Да чего у каждого из нас в молодости не было! Чего вспоминать? – дернула плечиком Ветрова. – Я тоже парней меняла как перчатки. А уж что в театральных общагах творилось… Просто большая шведская семья.
– Но именно этот не очень хороший поступок Эдуарда и сподвигнул Марка на месть.
– Друзья мои, вам заказать еще что-то? – вмешался Вилли. – Я все оплачу.
– Оплатишь? – оживилась актриса. – Тогда мне бы вот такой же кусочек мясца, а то от сладкого уже плохо.
Вилли кивнул официанту, и тот приблизился к столику.
– А мне бы каких-нибудь деликатесов, – крякнул Николай Еремеевич. – Икра, омары, фуа-гра…
– Ты не лопнешь? – попыталась осадить его Аграфена.
– Я постараюсь выдержать такое пиршество один раз в жизни за чужой счет. Просто обязан выдержать, – возразил ведущий артист.
– Заказывайте что хотите! – подтвердил Вилли. – Главное, чтобы во вред не пошло.
– Хороший ты мужик, Вилли! – восхитился Николай Еремеевич. – И бабу выбрал хорошую. Таких, как Груня, больше нет.
– Я это понял, – улыбнулся хозяин отеля.
– Что ты несешь, Николай? – возмутилась Аграфена. – Не можешь пить – не пей! Началось опять…
– Не отвлекайся, Коля. Досказывай уже свою историю, а то сейчас напьешься и под стол свалишься. Я-то тебя хорошо знаю! – усмехнулась Ветрова.
– Зачем ты меня обижаешь? Пришла на свидание, так веди себя прилично! – надулся Николай Еремеевич, но свое повествование продолжил: – Дело происходило во времена глубокого партийного засилья. И вот нас как молодежный театр по какому-то творческому обмену и прочей чепухе послали в Европу с патриотическими спектаклями. Тогда нам, безденежным и ничего еще в жизни не видевшим студентам, только так и можно было попасть за границу. Мы были просто счастливы и безумно рады… А давайте выпьем за наши счастливые студенческие годы! Пусть они у нас были разные, но мы были молодыми, влюбленными и легкими в общении и на подъем. – Ведущий актер труппы поднял бокал, который уже заметно трясся в его руке, призывно глядя на Татьяну.
Та недовольно скривила лицо и закатила глаза.
– Нет, так он нам и до утра свою историю не расскажет!
– Дальше я только со слов и со слухов… Я с ними не ездил, меня не пустили за систематические прогулы. Я ведь смолоду уже увлекался, – сделал характерный жест, щелкнув себя пальцем по шее, раскрасневшийся Николай Еремеевич. – Посчитали меня неблагонадежным. Мол, еще опозорит Советский Союз пьющий комсомолец!
– Все понятно! – осадила его Таня. – Между прочим, окружающие страдают от твоего алкоголизма, и только ты им наслаждаешься, причем, как выяснилось, еще с молодости.
– Да, я научился с этим жить и работать! – с вызовом ответил Николай. – И еще как работать! Я же всегда с огоньком на сцене, с душой, с творческим подходом и энтузиазмом, а вы, трезвые, вечно сонные.
На последней фразе актер махнул рукой и перевернул блюдо в руках официанта, который в тот момент приблизился к столу с десертами. Раздался грохот, который привлек всеобщее внимание. Всю яркую красоту десертов сотрапезники смогли оценить, увидев их на белоснежном пиджаке Вилли, несколько неудачно оказавшегося на пути падения пищи, а также на униформе официанта. Взбитые сливки сдобрили голову Николая Еремеевича, кое-где десерт аппетитными каплями украсил одежду дам.
– Извините, – выдавил из себя, сразу снизив тон, разбушевавшийся актер.
– Идиот, так я и знала… Ой, мое платье! Разве почувствуешь себя королевой в обществе свиньи? – выкрикнула Татьяна.
– Не стоит беспокоиться! – в один голос ответили Вилли и официант.
Тут же прибежали девушки-официантки и принялись за быструю уборку стола, пола и того, что можно было безболезненно снять с одежды гостей ресторана и его же хозяина.
– Повторите все, – между тем попросил Вилли, элегантно сбросив с плеч своего пиджака кусочки десерта.
Татьяна, смилостивившись, принялась снимать хлопья сливок с головы Николая Еремеевича, приговаривая:
– Ничего, это полезно для волос. А то вон плешь уже просматривается.
– Какая плешь? Нет у меня никакой плеши! Я… – взвился ведущий актер.
– «Я… я…» Только и слышу! Как же вы все, мужики, любите себя! – возмутилась Таня. – Когда я ходила с перекошенным лицом, меня одна Груня и жалела.
– Ой, кстати, вот вы в чем изменились!! – вдруг сообразил Вилли. – А я-то все гляжу на вас и думаю – что не так?
– Ты только посмотри на него, Грушечка! Он только сейчас понял! Ох уж эти мужчины… Я всегда говорю: хоть противогаз надень, они и то не заметят, что изменилось что-то!
Им принесли еще бумажных салфеток и поменяли скатерть.
Николай Еремеевич дрожащей рукой наполнил бокалы, стараясь не смотреть на Таню, и, прокашлявшись, продолжил рассказ:
– И вот попали наши глупые молодые студенты не в какую-то там Польшу или ГДР, а поехали сразу в одну из самых развитых капиталистических стран – в Англию. Представляете, как может в Лондоне снести крышу у людей, которые дальше Евпатории в общем вагоне не ездили? Вот ребята и опьянели от изобилия и свободы. А попали они в театр ее величества королевы Англии. Играли исторический спектакль про Россию, про Ивана Грозного. На спектакль пришла сама королева Англии при полном параде. Она же известная театралка. Ее величеству очень понравилась игра молодых русских артистов, однако бедность декораций и костюмов королеву удивила. И вот во дворец был приглашен Эдуард, режиссер труппы. Там в торжественной обстановке ему вручили национальную ценность – корону из платины и бриллиантов, чтобы в ней сыграл последний, заключительный спектакль актер, исполнявший роль государя.
– Подождите! – перебила рассказчика удивленная Аграфена. – Какая Англия? Какая королева? Мне Эдуард Эрикович, когда уговаривал ехать с труппой, сказал, что они с Марком были в Париже.
Николай Еремеевич только отмахнулся, мол, Эдик соврет – не дорого возьмет, и продолжил свою историю:
– Корону водрузили в специальный переносной контейнер и доставили в королевский театр. Спектакль шел на «ура». Еще бы! Бриллианты сверкали, актер, на голове которого был этот венец, играл великолепно, словно ему передалась часть энергии монархов Англии, впитанная короной. В зале присутствовала охрана, с драгоценной реликвии не сводили глаз. После спектакля венец был так же запакован, убран в сейф, а затем доставлен обратно во дворец. А дальше… Не могу сказать точно, сразу же обнаружили пропажу или прошло некоторое время, но это произошло. Вместо короны из платины, золота и алмазов с антикварной огранкой в контейнере оказалась потертая бутафорская шапка Мономаха с весьма выцветшим лисьим мехом, искусственными камнями и медным покосившимся крестиком на макушке. Именно в ней потело много актерских голов, когда ставился этот спектакль, и запах от шапки шел пренеприятный.