— Вы, конечно, недовольны? — обратился он к Стрижову.
— Конечно. Их предложения, — кивнул он в сторону Ромашко, — в сущности, так и не обсудили.
— Почему же? По-моему, обсудили все, и притом подробно и демократично.
— Собираетесь взять какие-то там элементы планировки. Разве это решение вопроса?
— Но это все же лучше, чем ничего. Так ведь, Дмитрий Иванович?
Ромашко, вздохнув, согласился:
— Да, оно конечно… Спасибо.
Подошел Круглый.
— Дайте кто-нибудь сигарету. До смерти курить хочется.
— Вы ведь вроде не курили? — доставая сигареты, заметил Стрижов.
— С тобой не только закуришь, а и запьешь.
Шуруев пошутил:
— Вы знаете, он недалек от истины. Просьба, Анатолий Федорович: вы уж не выбивайте Глеба Борисовича из строя. Проекты-то надо доводить.
— Доведем, Вадим Семенович. Несмотря ни на какие происки. — И, обратившись к Стрижову, с улыбочкой, но все же миролюбиво проговорил: — Ты, Анатолий, все шумишь о необходимости дерзать, помнить про нашу эпоху, не лепить, а возводить и так далее. Когда же забрезжило что-то в этом духе — встал в позу обличителя, блох ищешь. Обида заела, что ли? Так ведь дверь открыта. Включайся. Дерзай. Твори.
— Забрезжило? Уж не в обсужденных ли сегодня эскизных предложениях? Знаете, Глеб… Я все-таки думал, что вы… ну требовательнее, что ли. Надо потерять всякое чувство меры, чтобы видеть в них что-то оригинальное…
— Ну-ну, Стрижов, осторожнее на поворотах. Видел, как люди настроены? Так что караван-то идет. Идет, несмотря на твои потуги.
— А куда идет? Неужели вы в самом деле считаете, что «СКП-10» подходящий тип домов для Левобережья?
— Хорошему предела нет, Анатолий Федорович. А я лично абсолютно убежден: дома как дома. И будут они стоять на Левобережье.
— Ну что ж, поздравляю, Глеб. Если это случится, то могу только посочувствовать приозерцам.
Стрижов подошел к стоявшим невдалеке Сергею, Ромашко и Наде.
— Все прошло, как и следовало ожидать, — с сарказмом произнес Сергей. — Дифирамбов наслушались вдоволь. — Коваленко был расстроен и зол.
Надя успокоительно заметила:
— Ну все-таки пелись не только дифирамбы. Были и здравые мысли. И хорошо, что о них узнают.
— Кто и что узнает? — вскинулся Сергей.
— Ну, начальство.
Сергей хмыкнул:
— До бога высоко, до начальства далеко. Шуруй есть Шуруй. Советом-то дирижирует, как какой-нибудь маэстро своим оркестром.
Стрижов неожиданно спросил:
— А если у маэстро этого вдруг скрипка, фагот или, допустим, виолончель начнут брать не ту ноту?
— Это будет ЧП. Он их живо подтянет.
— Правильно. А если они опять?
— Заменят их.
— Опять правильно. Но ведь всех не заменишь. Кто-то обязательно заинтересуется, что это с оркестром происходит?
Ромашко махнул рукой.
— Пока солнце взойдет, роса очи выест.
Стрижов в ответ на это резко проговорил:
— Не верю я, что так вот, по этим проектам, застроят целый район. Не верю. Только надо не ныть, не хныкать, а драться. Вот ты, Дмитрий Иванович. Вас обирают, а вы: спасибо. То, что вы не боец, я знал. Но что вы такой… тюфяк, все же не думал.
— Не умею я… кулаками аргументировать.
— Но, черт побери, дома-то ваши лучше?
— Лучше. Наверное, лучше. Но там ведь Шуруев и Круглый.
Стрижов отмахнулся от этих слов.
— Времена слепого преклонения перед авторитетами прошли. Поймите это.
Шуруев, направлявшийся с Круглым и Полиной к выходу, услышал эти слова и остановился.
— Это вы верно заметили, Анатолий Федорович. Времена теперь другие. Коллективный разум — гарантия от ошибок. И сегодняшний совет еще раз показал это. В спорах родилась истина.
Стрижов, с трудом сдерживая себя, проговорил:
— Вадим Семенович, побойтесь бога. Какая уж тут истина? Вы ведь и сами не верите в то, что говорите. И будете очень неважно себя чувствовать, если вырастут на Левобережье эти «хоромы».
— В открытую дверь ломитесь, Стрижов. Спорить можно и должно, но упорствовать, навязывать свое мнение — удел людей ограниченных.
— Логичнее было бы изменить адресат для этого вывода.
Полина заметила со вздохом:
— Вадим Семенович, вы зря стараетесь. Стрижова ни вы, ни бог, ни сатана — никто не переубедит.
Стрижов поднял глаза на жену. Она тоже глядела на него — пытливо, пристально и, как показалось ему, — ожидающе. Анатолий вдруг ощутил неожиданно для себя такой приступ тоски и нежности к ней, что готов был вот сейчас, здесь броситься в ее объятия, умолять вернуться домой. Все-таки чувства его к Полине не иссякли.
— Не знал я за тобой этого качества, Анатолий, — со вздохом проговорил Круглый.
— Какого?
— Ну… вот этого ослиного упрямства.
— А я вот знал, что у тебя, Круглый, авантюрная струнка есть. Знал. Но что она так безудержно разовьется — не предполагал.
Круглый осклабился в усмешке.
— В другой раз я бы обиделся. Но сегодня — не буду. Надеюсь все-таки на твой трезвый рассудок. Предлагаю мировую. Побоку сомнения и — завтра за работу.
— Ну что вы, Глеб Борисович. Стрижов — человек несокрушимых принципов. Если бы только кто понять их смог, эти принципы.
Этими скупыми фразами Полина продолжала их со Стрижовым спор, без обиняков показывая ему, что она ничего не забыла, ничего не простила, считает себя правой и свое место в происходящей баталии выбрала твердо.
Стрижов только вздохнул в ответ на это и устыдился своей слабости, своих мыслей, что за минуту до этого посетили его.
— Но товарищу Стрижову придется или отказаться от этих своих так называемых принципов или нам — отказаться от него. — Шуруев сказал это подчеркнуто весомо и значительно.
Стрижов молча посмотрел на него и на всю его группу.
— Шеренга мощная, что и говорить. Но лавры вам она принесет сомнительные.
Сказав это, он, не прощаясь, направился к выходу. Вслед за ним быстро пошли Сергей и Надя. Дмитрий Иванович Ромашко долго топтался на месте, не зная, как поступить: то ли пойти со Стрижовым, то ли включиться в оживленный разговор, что вели между собой Шуруев, Полина и Круглый, направляясь в вестибюль. Так ничего и не решив, Дмитрий Иванович один направился восвояси, мысленно полемизируя и с Шуруевым, и с Кругловым, и со Стрижовым. Аргументы в этом запоздалом мысленном споре у него подбирались один убедительнее другого.
ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
В окно ворвалось воскресное солнечное утро, но настроение Стрижова от этого не стало лучше. Спалось сегодня плохо, какие-то дурные, несерьезные мысли лезли в голову. Не ушли они и от неистовой, усиленной зарядки, даже наоборот, стали назойливее роиться в голове. И все они вертелись вокруг событий, что за последнее время навалились на него. Уход Полины, неудача на архитектурном совете, осложнения в институте — все одно к одному. Может, я действительно мелочный и склочный индивидуум? Неудобный и неуживчивый тип, как меня характеризует Круглый? Но черт возьми, ведь в истории с Полиной, например, разве я виноват? А с этими проектами. Прав-то ведь я. Конечно, можно махнуть рукой на них. В конце концов, кто я такой, что за фигура? Шуруев и Круглый ответственны за эту застройку, ну и пусть ставят свои скворечни. Все верно, Стрижов. Ну а как же с твоей совестью? Эти твои мыслишки — трусость, в сущности, капитуляция. Тогда уж будь логичен и вступай в альянс с Глебом и его группой. Подумалось вдруг: а может, уехать? На Урал, в Сибирь или на Камчатку. Ведь до сих пор мало где пришлось побывать. Вздохнув, Стрижов постарался думать о другом — как распланировать день. Сходить в магазин, прочесть периодику. А затем, может, что-нибудь для души? Фильм, например. Ну, сегодня душа пусть подождет. Будем работать.
Однако через полчаса все эти планы полетели к черту. Совершенно неожиданно позвонила Полина.
— Дома будешь? Я заеду. — И положила трубку.
Стрижов был удивлен предельно. Сердце тревожно заныло в предчувствии то ли радости, то ли беды. Что значит этот ее приезд? За немалое время, прошедшее после их ссоры, это был первый звонок. Его попытки встретиться, еще раз обсудить их дела были сухо и непримиримо отвергнуты. Теперь же вот решила заявиться сама. В чем дело? Что случилось? Что она задумала? Анатолий стал спешно прибирать комнату.
От этих мыслей его оторвал Сергей, явившийся тоже совершенно неожиданно.
— Сережа? Что случилось?
— Если говорить в масштабе Вселенной, ничего особенного. События местного значения.
— Но все-таки?
— Вчера до поздней ночи выясняли отношения с вашей воспитанницей. И все равно туман. А вы что так рано на ногах? И что за генеральная уборка? Ждете кого-нибудь?
— Жду. Представь, Полина позвонила. Должна вот-вот появиться. Ломаю голову: зачем?
— Может, хочет выяснять отношения?
— Не думаю. Все уже выяснено.
— Тогда чтобы наставить вас на путь истинный.
— Поздновато, пожалуй. Да и трудно. Пути-то, оказывается, у нас разные. На архитектурном совете, как ты помнишь, это выяснилось особенно ясно.
— Мне многое открылось на этом совете. Даже вы… Более четко, так сказать, проявились. Теперь я знаю, кто такой Стрижов. Карась-идеалист. Пытались Круглому втолковать что-то там о долге зодчего, об интересах дела, удобствах для людей. Захотели от кошки лепешки, от собаки блинов. Да у него и мыслей таких в голове сроду не было. Кроме как о своей драгоценной особе он никогда ни о чем не думал и не думает. Этот принцип у него главенствующий.
— Ну ты очень уж категоричен, многое упрощаешь. И Круглый, и Шуруев понимают, что проектные предложения плохи. Но глубоко увязли в них и опасаются не у дел остаться, коль другие проекты найдутся.
— Вот и опять подтверждается мой вывод, что вы карась-идеалист. Они на всех перекрестках твердят: «Ни один наш проект на полках не лежал. Не будет лежать и этот… Никакие Стрижовы этому не помешают». А вы вроде как бы оправдываете их.
— Не оправдываю, а пытаюсь понять. Но ничего, Серега, ничего. Главное не робеть. Цыплят, как известно, по осени считают.