Ларисе пришлось приходить еще несколько раз за упрямым Пончиком, опять подключать Стрижова, чтобы Дмитрий Иванович сменил гнев на милость.
Вообще, когда надо было, у Ромашки проявлялся достаточно твердый характер. И не только в схватке со своей супругой, а и при обстоятельствах более серьезных. Одно время в Приозерске, как легенду, рассказывали о поездке Ромашко в Москву, о его схватке там с самыми крупными авторитетами строительного мира.
Архитектор — лауреат с довольно громким именем и он же руководитель крупного строительного ведомства — внушал обступившим его участникам совещания безусловную прогрессивность и широкую будущность сборного домостроения. Излагал он правильные и толковые вещи. Слушали его внимательно, не перебивая, сказывалась общая заинтересованность новым делом. Но, как и в каждом новом деле, на первых порах были здесь свои «белые пятна». Никто из участников совещания не рискнул обратить на них внимание высокого авторитета, полагая, что он и сам знает о них. Но Ромашко почему-то думал иначе и решил для себя кое-что уточнить.
— Я что-то не уяснил, как вы предполагаете размещать в этих домах общественные учреждения — магазины, мастерские, детские сады или, допустим, ясли? Насколько я понял, планировку-то изменить нельзя, панели ведь несущие.
Оратор без особого энтузиазма ответил:
— Сборные конструкции лучше вводить, начиная с жилых этажей. Первые же этажи для названных вами целей желательно решать в монолите.
— Монолит и сборные конструкции? Сложновато. Это же отдельный проект… Другая организация работ.
— Использование сборных элементов для первых этажей, для общественных помещений — не рекомендуем. В монолитных конструкциях больше возможностей для оформления фасада, для свободной планировки помещений. Неужели это не ясно?
— Да, это я понимаю. Монолит есть монолит. Но вот насколько это удорожает дом? Не подсчитывали? Нет. А зря. Процентов на пятнадцать, а то и двадцать наверняка…
Докладчик нервно оглянулся на президиум, как бы ища у него защиты от докучливого оппонента, и суховато спросил:
— А вы откуда, товарищ?
— Из Приозерска.
— Приозерск? Это где же?
— Да в России-матушке. Между прочим, уже триста годков стоит.
— Вам что-то непонятно в наших идеях? А между тем ведь все ясно как на ладони. Берите этот опыт на вооружение и начинайте внедрять у себя в своем Приозерске.
— Дело-то, конечно, интересное, но с первыми этажами хреново получается. Верно ведь?
Докладчик снисходительно отпарировал:
— Ну, вы зря так поспешно делаете свои выводы. Вы сначала разберитесь, вникните, уясните.
Вольность Ромашко ему явно не понравилась. Его белесоватые брови вздернулись, щелки выцветших голубоватых глаз сузились в недовольстве. Вернувшись с трибуны за стол президиума, он хмуро глядел в зал, и Дмитрию Ивановичу казалось, что этот взгляд направлен только на него.
На следующий день совещание-семинар продолжалось на одном из домостроительных комбинатов столицы. Приозерцев, однако, туда почему-то не пригласили.
По их возвращении в Приозерск Шуруев долго и сокрушенно распекал Ромашко:
— Ну как ты мог накуролесить такое? Что ты, промолчать не мог? Что тебе дались эти первые этажи? Теперь не миновать неприятностей. Захотят разобраться, почему это в Приозерске не понимают новых веяний.
Ромашко робко оправдывался:
— А что я сделал такого особенного? Ну, спросил. Узнать, выяснить хотелось. Ведь с первыми этажами действительно проблема, пока они тоже в темноте плутают. А ведь можно, Вадим Семенович, кое-что тут придумать, можно.
— Молчите уж, новатор выискался. Вот нагрянут к нам…
— Да никто не нагрянет.
Самонадеянная молодость оказалась на сей раз ближе к истине, чем многоопытная старость. Стало известно, что лауреат вынужден был переделать свой проект. В Приозерск никто не нагрянул, а многие из тех, кто считал Ромашко совсем уж рохлей, должны были изменить мнение о нем. Но после этого «взлета» Дмитрий Иванович продолжал оставаться тем же молчаливым, незаметным Ромашко, одним из средних архитекторов Облгражданстройпроекта.
В Приозерске Дмитрий Иванович работал уже добрый десяток лет. Во многих сооружениях, что были построены в городе, использовались целые его узлы и конструкции, но об этом мало кто знал, кроме институтских работников. Правда, несколько лет назад в столице республики выросло довольно заметное здание политехнического института. Дмитрий Иванович был членом авторской бригады. Проект выдвинули на республиканскую премию. И хотя премию в итоге не дали, отношение в институте к Дмитрию Ивановичу после этого несколько изменилось. Стали поручать более серьезные застройки, а вскоре назначили руководителем бригады по разработке проекта жилого поселка для одного из городов области. Работа была не очень объемная и не очень сложная, основную ее часть Ромашко взвалил на себя. Довольно скоро она была завершена и без особых задержек одобрена и принята заказчиком. Тогда Ромашко и пришел к Шуруеву со своим предложением — поручить его группе разработку типового проекта недорогого жилого дома для городских микрорайонов.
— Можно сделать очень даже неплохой домишко, и довольно веселый, — заверял он. О предстоящей застройке Левобережья Ромашко, конечно, знал, но на такое дело и не помышлял замахиваться, тем более что за ним стояли сам Шуруев и Круглый.
Так как разработка типовых проектов для массового строительства предусматривалась в производственных планах института, Шуруев сначала благосклонно отнесся к просьбе Ромашко и разрешил заняться типовым проектом. Но предупредил, что в случае получения институтом каких-либо других более важных поручений группа будет переброшена на них. Таких поручений вскоре оказалось немало, и работа над проектом «недорогого жилого здания с веселым видом» почти прекратилась. О ней даже как-то подзабыли, не упоминали ни на производственных совещаниях, ни на архитектурных советах. Ромашко, однако, своей задумки не оставлял и толкался со своим замыслом то к Шуруеву, то к Круглому, то еще к кому-нибудь.
Шуруев долго не мог взять в толк, чего, собственно, хочет Дмитрий Иванович?
— Не знаю, что можно еще придумать, какие еще решения можно найти, когда панели и все остальные изделия делаются для определенного типа домов. Все их параметры, размеры, конфигурация, назначение — все задано проектом этого дома. Ну что тут можно намудрить? Поменять местами пол и потолок?
— Уверяю вас, может быть не один и не два, а несколько вариантов зданий. Но для этого я должен располагать продукцией не одного, а всех трех приозерских домостроительных комбинатов. Почему нас все упрекают за скуку и монотонность новых застроек? Да потому, что ДСК гонят утвержденную модель, одну и ту же, одну и ту же. А я хочу, чтобы из того же ассортимента деталей собирали различные типы домов. Уверяю вас, что на базе наших ДСК можно скомпоновать три-четыре вполне современных дома. Это позволит довольно основательно разнообразить застраиваемые районы.
Шуруев наконец-то уловил, усек, как он сам выразился, суть дела. В чем-то он даже был согласен с Дмитрием Ивановичем.
«Дома мы ставим действительно однотипные, маловыразительные, — подумал Вадим Семенович. — Все «под одну гребенку». А почему? Да потому, что определяющим фактором стали не архитектурные требования, а технология производства сборных элементов. Товарищ Ромашко хочет, чтобы архитектурные требования были поставлены на ведущее место. Конечно, если мы хотим иметь не унылое стереотипное железобетонное клише, а настоящие архитектурные ансамбли, на этот путь надо идти. Но время для этого еще не приспело. Жилья нужно много, нужно оно быстро, и придется пока товарищу Ромашко со своими идеями подождать».
Он мягко, но настойчиво стал объяснять это Дмитрию Ивановичу. Тот слушал молча, терпеливо. И задорный огонек, только что горевший в глазах, потух. Когда Шуруев кончил, он глуховато спросил:
— Вадим Семенович, ответьте мне прямо: вы лично против такого замысла?
— Я? Да, пока против. И не только я, против будут и многие другие. В том числе и те, кто повыше нас.
Ромашко вздохнул.
— Спасибо вам за ясный ответ.
Этот разговор с Шуруевым расхолодил его. Вечером он изливал Стрижову свою душу.
— Какого дьявола мы будем корпеть над этим проектом, если даже у нас в институте, то есть на самой первой ступени, его явно не поддержат? А уж в других инстанциях тем более. Нет, надо совсем прекратить эти потуги, отложить до лучших времен.
Стрижов, выслушав его, спросил:
— Ты мне вот что скажи. Ну, саму идею компоновки дома из унифицированных деталей я понял. Она не нова, москвичи это уже делают, и на приоритет первооткрывателя ты тут, думаю, не претендуешь. А вот сам дом, что вы ладите, чем он хорош? Чем он лучше других? Что ты считаешь в нем наиболее важным и перспективным?
— Ты меня удивляешь, Стрижов. Можно подумать, что ты только сегодня об этом доме узнал. Я же раза три все объяснял. Ты с умным видом даже чертежи обнюхивал, а теперь оказывается — ни черта не понял. Или притворяешься?
— Можешь ругаться сколько хочешь, но все же повтори свои объяснения еще раз. Чем он хорош, этот ваш дом?
— Дом как дом. Что ты все долдонишь: чем он хорош? Да всем. Свободная планировка, достаточная высота потолков, нормальные бытовые службы. Да что я тебе все это рассказываю? Все это уже было говорено-переговорено…
— И все-таки еще один вопрос. Стоимость.
— Нормальная, средняя. Если, конечно, поставить на поток.
— Ну, разумеется. Тогда у меня уже не вопрос, а допрос. Раз такие очевидные качества у вашего будущего детища, то почему ты так легко отступаешь? Почему не постараться убедить Шуруева, чтобы дали вам возможность довести дело до рабочего проекта?
Ромашко с досадой ответил:
— Попробуй его убеди. Пытался я, и не раз. Сначала поддержал, а потом на попятную. Рано, не время, не поймут и прочее.
— И все-таки давайте попробуем. Может, общими силами сдвинем с места эту глыбу, именуемую Шуруевым?