То Слава, то Володя с подчеркнутой готовностью докладывали:
— В порядке.
— Жилого комплекса?
— Есть.
— Схема транспорта?
— На месте.
— Фотоальбомы для гостей? Хватит? А впрочем, всю Европу все равно не обеспечишь. А как Седьмой и Девятый проезды? Успели их заасфальтировать? Не знаешь, Слава?
— Почему не знаем? Все в порядке.
— Отлично. А меблировка типовых квартир в первом корпусе закончена? Надежда, ты проверила?
— Была там утром. Готово.
Сергей несколько успокоился.
— Прекрасно. Вот уборка прибрежной магистрали идет туговато, но вроде заканчивают. Заскочу, проверю еще раз… А вы тут ворон не считайте, подтягивайте все позиции… Дмитрий Иванович ужасно нервничает. Надя, а как с а-ля фуршетом? Смотри не подведи.
— Пока ходите по объектам, не только а-ля фуршет подготовить, быка зажарить можно.
— За эту позицию ты отвечаешь персонально. Ромашко тут полагается только на тебя.
После ухода Сергея Шиманский флегматично проговорил:
— Чего все суетятся, нервничают? Все будет о’кей. У них таких массивов не густо. А тут, в каком-то Приозерске, и нате вам — что твоя столица.
— Слушай, ты иногда даже разумные мысли изрекаешь, — съязвил Чугунов. Но Слава был настроен добродушно:
— Заноза ты, Чугунов. Но я благороден. Не буду отвечать на этот укол. Давай-ка лучше сходим в буфет, подзаправимся. Иначе ты в мгновение ока уничтожишь все, что подготовит Надежда. Я тебя знаю.
— Свои пороки мне приписываешь?
— Ребята, в самом деле, вы не набрасывайтесь на стол, — возясь с посудой, проговорила Надя. — А то осрамите перед гостями.
— На что набрасываться-то?
— Ну, не скажи. Бутербродики со всякой всячиной, пирожки, ну, и многое другое.
— Именно бутербродики. В миллиграмм весом. Нет, мы явно теряем национальные традиции. Пойдем, Чугунов, в буфет.
— В буфет-то мы сейчас сходим. Ты вот лучше скажи, как завтра на симпозиум выбраться. Стрижова бы надо послушать.
— Да, неплохо было бы, — согласился Шиманский. — Пчелин в своем докладе до небес его поднял. Новое слово в индустриальном строительстве… Безопорные, сборные конструкции — будущее промышленных сооружений… В общем, я понял так, что товарищ Стрижов — явление на нашем архитектурном небосклоне.
— Комбинат они отгрохали, видимо, стоящий. А корпус Стрижова просто уникален. Четыре пролета шириной более ста метров и длиной в полкилометра. И все перекрытия в сборном варианте. Впервые у нас такое…
— Не зря же Ромашко не может говорить о Стрижове без восторженного заикания: выдающийся, удивительный, бесподобный… — Чугунов, говоря это, хитро посматривал на Надю. — Я подозреваю, что у него где-то в закутке портрет Стрижова висит. Честное слово. Где-нибудь за чертежами. Когда заходим, он его прячет, а уходим — молится на него.
Надя, услышав этот разговор, спросила:
— Значит, Анатолий Федорович в Москве?
— Прибыл, как же, — ответил Шиманский. — И даже обещал быть в Приозерске. Так что можешь узреть своего кумира. Если, конечно, Коваленко разрешит.
Чугунов со вздохом заметил:
— Удивляюсь, до какой степени может опуститься наш брат мужчина. Серега в ней души не чает, она же: «Ах, товарищ Стрижов, ох, Анатолий Федорович». Я с данным выдающимся товарищем не знаком, но на месте Сергея показал бы, что к чему.
Надя беззлобно бросила:
— Перемените-ка пластинку. Что-то вы за своего бригадира очень ратуете. Явный подхалимаж.
— Согласен признать за собой даже столь низменный порок, если это поможет Сергею.
— Бедный Коваленко, без адвокатов, оказывается, ни туда и ни сюда.
Чугунов с пафосом сказал:
— Ты слышал, Слава, что она изрекла? О, женщины! Исчадие ада! Источник бед! Клятвенно обещаю ни с одной не иметь ничего общего.
Шиманский протянул ему руку:
— Дай, друг, пожму твою лапу.
— Пижоны несчастные. А кто вчера полдня в парикмахерской торчал?
— Так это же для престижа мастерской. Понимать надо.
Шиманский и тут поддержал приятеля:
— Надежда хочет, чтобы мы с тобой были нечесаными, небритыми, немытыми и, по возможности, в лохмотьях.
— Звонари несчастные. Пустобрехи.
Добродушную перепалку молодых проектировщиков прервал приход прораба головного участка Ремеслова.
Это был высокий, худой человек, вечно сердитый и недовольный и постоянно спорящий с работниками мастерской.
Встав у двери, Ремеслов хмуро спросил:
— Где тут Ромашка?
Шиманский живо повернулся к нему.
— Во-первых, здравствуйте, товарищ Ремеслов. Во-вторых, может, вы уточните, о ком речь? У нас есть товарищ Ромашко, есть Дмитрий Иванович Ромашко, а Ромашки у нас нет.
Все так же хмуро Ремеслов продолжил:
— Ромашко или Ромашка — разница невелика. Надо решить, как быть с оградой святой Варвары. Ломать аль нет?
— Товарищ Ремеслов, да вы в своем уме? — вскинулась Надя. — У вас же чертеж на руках. Там все ясно. Восстановить, привести в порядок.
Шиманский назидательно подтвердил:
— Именно. Восстановить, покрасить. И не просто, не кое-как. Со шпаклевкой, грунтовкой. Двойным слоем. В точном соответствии со старыми колерами.
— Проект-то я знаю. Сегодня еще раз поглядел и глазам своим не поверил. Какую-то старую развалюху хотите в картинку превратить.
— Дорогой Ксенофонт Савельевич, побойтесь бога, — запричитал Чугунов. — Это не просто какая-то ограда, а деталь великолепного памятника. И автор ограды, между прочим, Казаков.
Но Ремеслов был Ремеслов.
— А по мне, хоть Казаков, хоть сам товарищ Шуруев — все едино. Ну, церковь сохранили, ухлопали на этот опиум для народа тысяч, наверно, семьдесят, а то и все сто. Ладно. Хотя я бы ее ночью бульдозером… и все дела. Но эту решетку… Зачем она? Что в ней проку? Только движению транспорта мешает. Спятили, факт, спятили!
— Да ты вандал, Ремеслов, настоящий вандал, — застонал Шиманский.
— Прежде всего прошу без этого самого, без оскорблений. Никакой я не вандал, а Ксенофонт Савельевич Ремеслов, начальник участка, между прочим. Так что па-прашу…
— Да вы не обижайтесь, — вмешалась Надя. — Слава просто историческую параллель провел, шутя, конечно.
— Вот-вот. Я по делу, а вы шутейничаете, какие-то исторические диагонали в нос суете. Где Ромашка? Или, на худой конец, этот, Коваленко? — Потом несколько спокойнее спросил: — Может, подломаем ограду-то? На час всех делов! Подчистим, заасфальтируем вокруг — и все будет в ажуре.
Надя даже руками всплеснула:
— Неужели вы это серьезно, Ремеслов?
— Шутить я не любитель. Мне, знаете, не до того. Я уже не помню, когда дома был. — Он опять стал заводиться. — Вы тут рисуете свои чертежики-эскизики, а нам — башку ломай, как с ними управиться. Вроде вот этой решетки. Расточители народных средств, вот вы кто!
Надя хотела вновь пуститься в объяснения, но вмешался обозлившийся Чугунов:
— Надя, оставь его в покое. Пусть ломает ограду. Черт с ним. Восстанавливать будет за свой счет.
Шиманский подтвердил:
— Это точно, Ремеслов. В копеечку обойдется. Надя обеспокоенно посмотрела на всех.
— Да вы что? Разве это мыслимо? А вы, Ксенофонт Савельич, уясните наконец — нельзя трогать эту решетку. Мы восстановить ее обязаны по проекту. Иначе скандал будет. Всесоюзный.
Ремеслов с досадой махнул рукой:
— А… Все вы одной кистью мазаны…
Он ушел, сердито хлопнув дверью.
Шиманский озабоченно проговорил:
— Да. За такими ремесловыми глаз да глаз нужен. Дай волю — Василия Блаженного смахнут. Ох уж эти строители!
— Ну, ты не обобщай, — не согласился Чугунов. — Не все строители — ремесловы. Их руками сделано столько, что им в пояс кланяться надо.
— Спасибо, ты меня очень обогатил этим разъяснением. Но, понимаешь, есть еще и ремесловы.
— Так они есть не только среди строителей. Среди нашего брата тоже имеются.
Надя рассудительно и убежденно проговорила:
— И все-таки время, когда лавры Герострата кое-кому покоя не давали, уже прошло. Смотрите, с какой любовью восстановлены памятники в московском Зарядье. А в Пскове, Владимире, Суздале?
В это время в мастерскую шумно влетел Коваленко.
— У меня всего несколько минут, — торопливо зачастил он. — Как тут у вас? Имейте в виду, приехали почти все, полный кворум. Нашего Дмитрия Ивановича седьмой пот прошиб. Вопросов, запросов — уйма. Хорошо еще, что Пчелин рядом.
— Так сколько же народу-то будет? — обеспокоенно спросила Надя.
— Многих гостей строители забирают к себе, а бо́льшая часть нагрянет к нам.
— Ну, а как там светила? Придираются? — почти одновременно поинтересовались Чугунов и Шиманский.
— Дома понравились. От транспортных развязок — в восторге. Сейчас торговый центр осматривают. Потом — сюда. Так что будьте начеку. Надежда, не подкачай. Вы, бездельники, помогайте ей.
— Слава, разве мы не помогаем?
— Всеми силами. Мы же не без понятиев, как Ремеслов выражается. Учитываем, что могут быть международные осложнения. Напишет, например, зарубежная пресса, что архитектурно-проектная группа Д. И. Ромашко встретила участников симпозиума без должной теплоты и сердечности. Бутербродов было мало, ассортимент бедный, шампанское…
Коваленко, махнув рукой, опять куда-то умчался. Надя набросилась на ребят:
— Вы, лоботрясы, или делом занимайтесь, или убирайтесь отсюда. Только мешаете…
Ребята хотели последовать этому совету, но в дверях появилась Нонна Игнатьевна Шуруева. Она была все также энергична и шумна, в каком-то ярко-голубом хитоне и огненно-рыжем убранстве на голове.
— Здравствуйте, товарищи. Как со встречей зодчих? Готовы? Вы тут, Ниночка, за старшую? Ну-ка, доложи, покажи, проинформируй.
— Меня зовут Надя.
— Допускаю. Так как у вас? Все на уровне?
— Велено скромно. Это ведь не какой-то там официальный прием, а дружеская встреча.
— Раз принимаем иногостей, то все должно быть на высоте. Пойдемте-ка в зал, посмотрим. Хочу удостовериться лично.