Когда Шуруева в сопровождении Нади отправилась в демонстрационный зал, Шиманский удивленно спросил Чугунова:
— Это что за птица?
— Да ты что? Это же Шуруева.
— То-то, я гляжу, дирижирует, как заправский метрдотель. Фурия.
Чугунов усмехнулся.
— Услышь она эту крамолу — и спета наша песенка.
Слава не согласился:
— Черта с два! Обломали им крылышки-то. Хотя, если поразмыслить… Вот, смотри. Погорели они со своим «СКП-10». Дома-то наши, наши строят. Но впечатление у меня такое, что праздник скорее у них, чем у нас.
Чугунов рассудительно заметил:
— Руководитель института — кто? Товарищ Шуруев. А его заместитель? Товарищ Круглый. Следовательно, кто осуществлял руководство нами — несмышленышами? Они. Почему же они должны отказываться от лавров?
— Логично, но неутешительно.
— Ну, это, знаешь ли, из области эмоций, вопрос, так сказать, личного восприятия фактов, и только.
Шиманский махнул рукой:
— Черт с ними. Сочтемся славою, ведь мы свои же люди, как сказал поэт. И потом, к Шуруеву ты несправедлив. Старик помогал нам изрядно и от души.
— Так-то оно так. Но все-таки… Если бы меня спросили, кого надо награждать за приозерский массив, я бы назвал не Шуруева и Круглого, а Стрижова.
— Да, не будь конкурса, стояли бы на Левобережье коробки товарища Круглого, а потуги всей группы товарища Ромашко пылились бы в шкафах.
— Ребята, — зашумела, вбегая, Надя, — вы действительно просто тунеядцы. Только языки чешете. Мадам Шуруева знаете как нас расчихвостила? Стульев мало, цветов нет, угощение примитивное, шампанское нагрелось… Так что, Слава, ты — за стульями. Володя, немедленно раздобудь пару букетов цветов.
Шиманский посоветовал:
— Пошли ты ее, Надя, знаешь куда?
Чугунов усмехнулся:
— А ты, Слава, сам это сделай. У тебя может хорошо, интеллигентно получиться.
— А что? Могу. Запросто.
— Вот-вот. Сейчас она появится, и ты поставь ее на место. Посмотрим, на что ты способен.
Не успел он это сказать, как появилась Нонна Игнатьевна.
— Не очень, не очень, — бросила она, величаво прошествовав мимо ребят. — Говорила я, что надо принимать не здесь. Это же закуток. Ни масштаба, ни должного интерьера. Никакой фантазии. Не принимают же шахтеры гостей в шахте, а врачи — в операционной. Надо было в ресторане. На худой конец — в торговом центре. Но теперь, конечно, поздно; кардинальных мер не примешь. Будем здесь выкручиваться. Вы только смотрите, — повернулась она к Наде, — сделайте все, как я сказала. И не забудьте около заглавного стола, где начальство и самые именитые гости будут собираться, стулья поставить. Нельзя же им как на часах стоять. И быстро-быстро, пожалуйста. Вот-вот нагрянут. Все поняли? Ну, тогда шевелитесь, шевелитесь… — И Нонна Игнатьевна деловито вышла из мастерской.
Шиманский же и Чугунов, прекрасно поняв строгий взгляд Нади, ринулись выполнять ее поручения. В коридоре Чугунов с усмешкой спросил приятеля:
— Что же ты? Хотел сказать мадам Шуруевой что-то существенное и даже рта не раскрыл.
— Решил, что не стоит связываться. Слабый пол. Надо учитывать. И потом… Она не так уж глупа. Ее мысли по поводу ресторанного интерьера свидетельствуют об эрудиции.
— Не все ведьмы дуры. Бывает наоборот.
Через полчаса в коридоре мастерской послышались шум, оживленный говор, смех. В дверях появился Пчелин в сопровождении Ромашко и Коваленко. За ними шествовала разноцветная, жужжащая толпа. Пчелин, поздоровавшись с Шиманским и Чугуновым, представил их гостям:
— Архитектурно-планировочная группа товарища Ромашке — Он стал искать глазами Дмитрия Ивановича. — А где он сам? Опять скрылся куда-то? Ну ладно. Не будем терять время. — И деловито продолжал: — Вы, дорогие коллеги, видели первую очередь застройки. Теперь мы посмотрим, как будет выглядеть весь массив. Здесь тесновато малость, наш демонстрационный зал сегодня занят под другие, так сказать, цели, и потому нам придется немного потесниться.
Все столпились около стоявшего на большом столе макета второй очереди Левобережья. Воцарилось долгое молчание, затем послышались возгласы, реплики, вопросы на разных языках. Пчелин изъяснялся на немецком. Шиманский и Чугунов хоть и не очень свободно, но помогали ему на английском. Беседа протекала довольно оживленно. Появилась новая группа гостей, а с ними Шуруев и Круглый. Пчелин широким жестом пригласил и вновь вошедших к макету.
— Прошу, прошу. Мы знакомимся со второй очередью застройки. И уже разгорелся спор. Господин Буасье критикует советских зодчих за увлечение пестротой цветовой гаммы. Он считает, что в современной архитектуре вообще наблюдается переоценка роли цвета и цветовых контрастов. По его мнению, приозерская застройка тоже отражает эту тенденцию.
Тут же вступил в разговор Круглый:
— Я, пожалуй, склонен согласиться с мнением господина Буасье. У нас действительно много стихийности в формировании цветовой гаммы в архитектурной среде. Идет это от стремления компенсировать неизбежное однообразие типовых строений. Потому-то и у группы Ромашко появились и синие, и серовато-зеленые, и ярко-желтые фрагменты и плоскости.
С ним, однако, не согласился Коваленко.
— Увеличение роли цвета в архитектуре соответствует современным тенденциям в использовании цвета вообще — в искусстве, в быту, одежде… У нас же стремление к яркой цветогамме в архитектуре имеет свои глубокие корни, идущие от национальных традиций, климатических условий и других причин.
— Но согласитесь, товарищ Коваленко, что получается какая-то цветовая какофония.
— Нет, согласиться с этим не могу. Иначе массив будет выглядеть как огромный казарменный поселок. Не понимаю, что же тут хорошего?
Круглый покровительственно заметил:
— Поживете — поймете.
— Вряд ли.
В начавшийся спор вклинился Шиманский:
— Действительно, вряд ли. И дело здесь не в «поживете», а во вкусе, в понимании законов эстетики.
Пчелин, услышав этот обмен стрелами, с усмешкой проговорил:
— Вижу, молодые себя в обиду не дают? Правильно. Только большого спора сегодня не затевайте. Успеете. И вообще, каким фасадам быть у жилмассива второй очереди, мы предоставим решать авторам.
В мастерскую с подносом, заставленным маленькими рюмками с коньяком, вошла Надя. Пчелин объявил:
— Тоже один из авторов проекта, Надежда Кравцова.
Его слова гости встретили восторженно, руки энергично потянулись к подносу.
Пчелин опять стал искать Ромашко. Тот находился в дальнем углу зала и терпеливо объяснял что-то одному из дотошных гостей.
— Дмитрий Иванович, идите-ка сюда. Ближе, ближе!
Дмитрий Иванович протолкался к Пчелину.
— Что-нибудь не так, Михаил Васильевич?
— Да нет, все так, все хорошо. Даже хвалят вас.
— Заслуга, Михаил Васильевич, не моя. Золотые ребята подобрались в группе, в этом все дело.
— Скромничаете или боитесь ответственности? — И, обратившись к стоявшим около него гостям, громко проговорил: — Все, что вы видели хорошего в этой застройке, — дело рук Дмитрия Ромашко и, конечно, его группы. Что не получилось — тоже их заслуга. Так ведь, Дмитрий Иванович?
Ромашко виновато развел руками:
— Ну, а чья же еще?
Круглый слушал этот разговор с саркастической усмешкой. Давняя обида сейчас всколыхнулась в нем с прежней силой. После отклонения его проекта Глеб Борисович долго не мог успокоиться, писал письма, обошел со своими жалобами всевозможные инстанции и в республике и в Москве. Наконец его пригласил Чеканов.
— Глеб Борисович, зря вы расходуете свои силы, время и энергию на письма и жалобы. Конкурс будет, вопрос это решенный. Включайтесь-ка вы тоже в дело. Хотите — улучшайте прежние свои разработки, хотите — беритесь за новые, но только не теряйте свое время зря и не отнимайте его у других.
Еще малость покапризничал Глеб Борисович и начал работать. Правда, на новый проект пороха все же не хватило, старый коренным образом переделать тоже не удалось. Жюри отдало предпочтение разработкам Ромашко.
Но для группы Глеба Борисовича дел также нашлось достаточно. Их предложения по реконструкции старой части города были признаны достаточно интересными, и сейчас Глеб Борисович усиленно трудился над рабочей документацией. Кроме того, как заместитель директора института он возглавлял экспертизу по застройке Левобережья и мог закономерно считать себя человеком, причастным к возникновению этого жилого массива.
Но вот сейчас, услышав, как Пчелин аттестует Ромашко, Круглый усмотрел в его речи стремление полностью зачеркнуть роль руководителей института. Послышался его с обиженными интонациями голос:
— Ну, наверное, и еще кое-кто имеет отношение к застройке Левобережья?
Пчелин повернулся на его голос:
— Ах да. Слонов-то я и не приметил. Но, надеюсь, вы не преминули и сами представиться гостям. Вадим Семенович Шуруев — директор проектного института, Глеб Борисович Круглый — его заместитель. Известные наши зодчие, одни из зачинателей сборного домостроения.
Маленький, щуплый австриец, с трудом подбирая русские слова, но произнося их подчеркнуто четко, проговорил:
— Хочу снова особенно отметить удачно спроектированный тип домов. Красиво, удобно, современно. У нас бы такие дома тоже очень пришлись по вкусу.
— Соно д’акордо кон лей! — темпераментно воскликнул итальянский гость. Кто-то из гостей перевел:
— Мой коллега хочет сказать, что целиком согласен с этим мнением.
— Мы долго искали подходящий вариант, — скромно заметил Шуруев. — Были дискуссии, творческие споры…
— И даже ссоры… — не преминул добавить Коваленко.
Шуруев развел руками:
— Что было, то было. Истина, как известно, без споров не рождается.
Ромашко вздохнул:
— На сей раз истине пришлось трудновато.
Пчелин примирительно заключил:
— Важно то, что она, эта истина, нашла свое материальное воплощение. — И затем, обращаясь к гостям, с лукавинкой во взгляде проговорил: — Один наш чудесный поэт сказал как-то: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье…» Давайте взглянем на общую панораму застройки.