Он подошел к окну и отдернул шелковую штору. В комнату ринулся солнечный свет, и открылась широкая панорама Левобережья.
Прямые, широкие улицы ровными лентами сбегали к побережью Серебрянки. Посредине широким проспектом пролегла Октябрьская. Обрамляли ее тротуары, ровным зеленым пунктиром выстроились молоденькие тополя и липы. Между ними буйствовало многоцветье клумб с незатейливыми, но яркими, пестрыми цветами. Дома, облицованные керамикой разных цветов, выглядели какими-то легкими, радостными, уютными. А чуть вдалеке сквозь листву прибрежного бульвара голубела, искрилась гладь Серебрянки. Скуповатое, но все еще яркое августовское солнце окрашивало всю эту панораму в нежно-янтарные, желтоватые тона. Общий вид застройки действительно оставлял удивительно праздничное, радостное впечатление. Все — и гости и хозяева — долго стояли молча. Кто-то радостно проговорил:
— А ведь неплохо? Верно ведь, друзья мои, неплохо?
На разных языках вновь послышались неподдельно восторженные восклицания:
— Манифико! Бениссимо! Шарман! Вери гут!
И хотя Пчелин знал, что гости есть гости и в силу элементарной вежливости они не будут разочаровывать и обижать хозяев мрачными физиономиями и скептическими междометиями, он видел, что застройка понравилась всем.
Академик обнял за плечи Ромашко и проговорил с улыбкой:
— Что хорошо, то хорошо, Дмитрий Иванович, и прятаться вам нечего. Не подвели. Поэтому поздравляю и вас и всех ваших сподвижников. А теперь… Соловья баснями, как известно, не кормят. Угощай, хозяйка, гостей, — обратился он к Наде.
— Все готово, Михаил Васильевич.
— Очень хорошо. Ведите нас в царство Лукулла, хотя сомневаюсь, что вы тут уподобились его размаху.
По пути в зал он спросил:
— А Стрижов-то не приехал? Неужели подвел старика?
Ромашко успокоил его:
— Обещал. Думаю, все-таки выберется.
— Зовите, зовите гостей.
Круглый тоже направился было вслед за Пчелиным, но неожиданно его остановил голос Полины:
— Глеб, задержись на минуту.
Круглый удивился:
— Полина? Ты здесь? Ты же не собиралась!
Полина чуть взвинченно ответила на его вопрос:
— По-твоему, я должна была сидеть дома?
— Я же тебе предлагал…
— Значит, передумала. Конечно, если ты против, я могу уйти.
Круглый поморщился:
— Ну зачем эти капризы? Пойдем в зал.
Полина поспешно порылась в сумочке, подпудрилась и, глядясь в зеркальце, спросила:
— Как у меня вид? Все в порядке?
Круглый нетерпеливо успокоил ее:
— Да, да. Пойдем же.
Они уже подходили к дверям зала, когда в комнате появился Стрижов. Круглый остановился и преувеличенно весело воскликнул:
— Полина, смотри, кто заявился! Здравствуй, Анатолий. Это очень здорово, что и ты здесь. И прими поздравления.
— Здравствуйте, — сдержанно ответил Стрижов. — С чем меня поздравляете?
— Ну, как с чем? С окончанием Зеленогорска.
— А-а-а… Ну, с этим еще рановато. Поздравлять скорее следует вас. Застройка-то получилась отличная.
— Старались, — скромно ответил Круглый.
Полина, удивленная лихорадочной разговорчивостью Круглого, улучила паузу:
— Как живется, Анатолий?
— Ничего, спасибо, живу.
Круглый все в том же тоне продолжал:
— А за тобой должок. Помнишь? Признайся, что тогда у Пчелина ты вел себя… ну, скажем, не, совсем джентльменски…
— Ты хочешь продолжить тот разговор?
Криво, натянуто усмехнувшись, Круглый замахал руками:
— Нет-нет, зачем же! Ты, конечно, погорячился тогда. И я думаю, что…
— Ждешь извинений? Напрасно.
Полина вмешалась:
— Не надо ссориться, будьте мужчинами. Я не хочу, чтобы черная кошка…
— Верно, Полина права, — подхватил ее мысль Круглый, — не будем ворошить прошлое. Даже худой мир лучше доброй ссоры. Может, зайдешь к нам? Друзья ведь обид не помнят.
— Так то — друзья, — ответил Стрижов.
— А ты все такой же…
— Да. Не хуже и не лучше.
Полина обратилась к Круглому:
— Иди, Глеб, к гостям. Я сейчас. Мне надо кое-что сказать Анатолию.
Круглый с готовностью согласился:
— Иду-иду. Посекретничайте малость. Я человек современный, и такой пережиток, как ревность, мне чужд.
Когда за Круглым закрылась дверь, Полина глуховато, с трудом сдерживая волнение, спросила:
— Тебя действительно можно поздравить? Столько говорят о твоем комплексе, столько пишут!
— Спасибо.
— Ты… очень обижен, Анатолий?
— Не надо об этом… — сухо и мрачно попросил Стрижов. — Лучше скажи, как ты? Счастлива?
Полина отвела взгляд, вздохнула.
— Счастье, счастье. Если бы знать, что это такое. Не каждому, видно, оно положено.
— Ну, что это такое — ты всегда знала: представление о счастье у тебя было предельно ясным. Так что оно должно быть теперь полным.
— А ты жесток, оказывается. Обида все еще жива?
Стрижов вздохнул.
— Нет, Полина. Нет. Обиды и зла я на тебя не держу. Я долго и мучительно приучал себя к этой мысли… Важно, чтобы тебе было хорошо. Я не мог сделать твою жизнь полной, такой, какой ты хотела. Значит, и мешать не должен.
— Эх, Стриж… Стриж… — тихо, с глубокой затаенной болью проговорила Полина. Затем, после долгой паузы, спросила: — Так к нам не зайдешь?
— Нет. Конечно, нет.
— Но бывает же, когда люди и в подобных обстоятельствах сохраняют знакомство, иногда и дружбу.
— Не знаю… Может, и бывает. Но я так не умею.
Говорить стало не о чем, и оба почувствовали это.
Полина нерешительно произнесла:
— Пойду в зал. Ты придешь туда?
— Я… потом, позже…
Полина постояла еще некоторое время, ожидая еще каких-то слов, но Стрижов молчал, и она торопливо пошла в зал. Стрижов же подошел к окну и долго стоял там в мрачной задумчивости. Эта неожиданная встреча всколыхнула в душе тяжкий, гнетущий осадок. Не хотелось ему ворошить прошлое, оно же сейчас непрошено всплыло вновь. И не те, прежние чувства к Полине очнулись в нем, нет, они исчезли за эти годы бесповоротно и навсегда. Но встреча эта вызвала острое чувство досады и ненужно щемящей тоски. Он уже корил себя за согласие, данное Пчелину приехать сюда.
Потом подумалось: «А почему, собственно? Приозерск — твоя родина, и не сюда ли ты рвался отовсюду, как бы хорошо там ни было? И со своим прошлым ты неизбежно должен был встретиться, не сегодня, так завтра. И пусть какие-то встречи принесут тебе боль и досаду, другие же принесут радость. Вон там, кажется, Ромашко, с ним Коваленко. Их просто-напросто до чертиков приятно увидеть. А вон Вадим Семенович».
Шуруев, увидев Стрижова, стал энергично проталкиваться к нему сквозь толпу гостей. Встретились они бурно и радушно, словно и не было меж ними пусть давних, но отчаянных схваток. Шуруев не давал Анатолию вымолвить ни слова:
— Ну как ты там? Читал, наслышан о твоих успехах, но все равно жду тебя с подробным докладом. А у нас-то видел, что наворочено? Застройку-то посмотрел? Не хуже, не хуже, чем у москвичей, верно ведь? Не зря же вон вся Европа в Приозерск пожаловала? А? Нет, все-таки получилось, получилось Левобережье. Ты в этой симфонии тоже кое-какую ноту сыграл. Я бы сказал, даже довольно громкую ноту. К нам-то надолго? В командировку? Насовсем? Оседай, дорогой, теперь у нас, дел — по самую завязку. Хватит по дальним краям шастать.
— Пока ненадолго. На симпозиум.
— Знаю, знаю. Твой доклад все поедем послушать.
Вадим Семенович хотел продолжить разговор, но подплыла Нонна Игнатьевна. Она сияюще улыбнулась Стрижову:
— Кого видим! Анатолий Федорович! Когда ждать у нас? Обязательно, обязательно. Отговорок не принимаем. — И, не ожидая ответа, утащила Вадима Семеновича к гостям.
Это было очень кстати, так как Стрижов увидел Надю и тут же стал пробираться к ней. Она же, занятая хлопотами с гостями, не сразу заметила его. Когда же увидела, от волнения прислонилась к косяку двери и с трудом уняла охватившую ее нервную дрожь.
— Здравствуй, Надюша.
Она подняла на Стрижова полные боли и тревожного ожидания глаза и чуть слышно ответила:
— Здравствуйте, Анатолий Федорович.
— Какая же ты стала…
— Какая? Все такая же.
— Ну не скажи. Красивее, взрослее, солиднее.
— Все шутите, Анатолий Федорович. А сами совсем забыли приозерцев.
Стрижов почувствовал обиду в ее голосе, поспешил оправдаться:
— Извини меня, Надюша. Забот, хлопот, работы было столько, что голова кругом… Расскажи, как ты живешь? Как ваши дела? Массив-то смотри какой отгрохали. А? Молодцы, ну просто молодцы! И домишки, прямо скажу, ничего. Хорошие дома!
Надя без подъема согласилась:
— Получилось, кажется, неплохо.
— Сергей-то где? Ну, поженились вы?
Надя тихо ответила:
— Нет… Пока нет.
— Почему же?
— Почему? — Надя вымученно, через силу улыбнулась и, словно бросившись в омут, с трудом выговорила: — Вас… все… жду…
Стрижова словно ударило током, у него вдруг перехватило дыхание. Кое-как справившись со своей растерянностью, он хотел отделаться какой-нибудь шуткой, но, увидев ее взгляд, осекся. В глазах Нади стояло такое смятение и такое трепетное ожидание какого-то щадящего ответа, что Стрижов замолк на полуслове. Он, растерянно улыбнувшись, проговорил:
— Смотри, какая ты отчаянная стала, Надюха. Нехорошо так шутить со старыми знакомыми.
Надя глубоко вздохнула:
— Какие уж тут шутки.
Эти слова были сказаны девушкой с такой безысходностью и болью, что Стрижов растерялся окончательно. Теперь он понял все.
Сколько же Наде пришлось передумать, выстрадать, сколько в одиночестве провести длинных бессонных ночей, чтобы в одной фразе выразить всю силу обуревавших ее чувств.
Стрижов постоянно видел доверчиво-восторженное отношение Нади к нему, но давно уже убедил себя, что это лишь проявление трогательной благодарности за участие в ее судьбе. И все же думал о Наде часто и много, думал с тревожащим волнением и нежностью, особенно в последнее время, на Севере. Порой робко прорывалось и самое сокровенное: вот если бы Надя была с ним, рядом… Конечно, думал он при этом, разница в возрасте велика, но вряд ли ее остановило бы это, и, вероятнее всего, его предложение она приняла бы без удивления. Пусть не по велению сердца, не по зову чувств, а в силу своих редких душевных качеств, но приняла бы.