Чебышев встал из-за стола, подвинул Лаврентьеву протокол допроса:
— Прочитайте и распишитесь, если не имеете возражений.
Лаврентьев возражений не имел, но поправки вносил почти по каждому абзацу. Светляков терпеливо выслушивал, уточнял, поправлял, хотя ни одна из этих поправок не меняла существа. Допрос касался пока обстоятельств хотя и важных, но не решающих: причины раннего ухода Лаврентьева с работы пятнадцатого июня; времени его поездки на дачу; принадлежности игрушечных часов…
Все это были детали. Прямые вопросы, связанные с трагедией на Складской, поставлены не были. И Лаврентьев, когда ему объявили, что временно задерживают его, возмутился:
— Почему?! На каком основании?
Он тут же потребовал бумагу, чтобы написать заявление с жалобой на «произвол» работников МУРа, грозил дойти до министра и генерального прокурора.
Светляков и Чебышев терпеливо выслушали его. Да, у них не было ордера на арест Лаврентьева, не было и согласия руководства на задержание. Но отпускать Лаврентьева нельзя. Это было ясно для обоих. Значит, надо срочно, сегодня же доказать прокуратуре правомерность их действий по отношению к Лаврентьеву.
Когда Лаврентьева увели, Светляков и Чебышев долго сидели молча, размышляя об одном и том же — как вести дело дальше? Предположение, что убийца — Лаврентьев, было почти твердым, но как это доказать?..
— Надо искать злополучный номер «Известий» и добывать доказательства, что детские часы принадлежат Лаврентьевым. Тогда все встанет на свое место, — заключил наконец Чебышев.
Светляков усмехнулся:
— Некоторые к этой мысли пришли уже давно.
Чебышев пропустил мимо ушей колкость товарища.
— Как думаешь, куда он мог деть газету? Ведь на месте обнаружения погибшей, кроме этого клочка, ничего не нашли. Мы же обшарили каждый закоулок, каждую ямку в овраге, каждый двор и сарай.
— Он мог газету просто сжечь, — предположил Светляков.
— Мог, только вряд ли. Где он это сделал? В каком-то закоулке? Все равно это не укрылось бы от людских глаз. Костров в этот день, как мы знаем, в районе Складской замечено не было. Дома, на плите? Чувства брезгливости у таких типов, как правило, нет, но все же… Думаю, от этих газет он, по всей вероятности, постарался отделаться другим путем. Выбросил в какой-нибудь мусорный ящик, в урну, мог просто «обронить» по пути.
Специальная группа комсомольцев-дружинников во главе с Чебышевым вновь обследовала сараи, гаражи, притулившиеся на склонах оврага, огороды, беседовала с дворниками. Выяснили, какие бригады треста Мосочистки обслуживали в середине июня район Складской и территорию всех близлежащих жилищных контор. Было установлено, что вывозился мусор на Востряковскую свалку.
Чебышев с дружинниками отправился туда. Ребята — в спецовках, у каждого противогаз. Так потребовал Чебышев. Когда кто-то возразил, он мягко объяснил:
— Ребята, не на обычный субботник едем, в грязи, в свалке копаться… Кто не может или не хочет — скажите, неволить не стану, могу только просить.
Руководитель группы — студент автодорожного института Саша Коновалов оскорбился за всех:
— Зря вы так, товарищ Чебышев. Просто это снаряжение мы считаем лишним. Но раз настаиваете…
Четыре дня подряд выезжали дружинники в Востряково, перевернули вверх дном огромный отвал городских отходов, но ничего не нашли.
На пятый день, к вечеру, Чебышев, утирая со лба пот, проговорил удрученно:
— Кажется, наши археологические раскопки придется прекратить.
Коновалов, однако, не согласился:
— Придем завтра, послезавтра. Перероем все заново.
Но вновь ехать не пришлось. Через час Чебышева позвал нетерпеливый голос одного из дружинников:
— Товарищ майор, идите скорее сюда!
Парень держал на вилах туго свернутый ком старых газет. Чебышев торопливо опустился на колени и, сняв его с вил, стал осторожно развертывать. Все собрались около и молча наблюдали. Наконец Чебышев поднял голову:
— Ребята, о большей удаче я и не мечтал!
Он бережно расправил на колене мятый, весь в грязи, с бурыми пятнами широкий газетный лист. Это были «Известия» за 14 июня. Показав на небольшое отверстие в листе, майор еще раз повторил:
— Да, большей удачи не могло быть. — Он аккуратно ребром ладони смахнул грязь с верхней кромки листа. Там проступила еле заметная, торопливо чиркнутая карандашом цифра 86.
Это был номер квартиры Лаврентьева.
— Ну, спасибо вам, друзья, огромное спасибо! Помогли вы нам так, что не знаю, как и благодарить. Сегодня же буду бить челом начальству. А сейчас, — Чебышев сверкнул глазами, — сейчас сделаем вот что… Махнем все в бассейн. Смоем с себя пыль и грязь. Потом ужинать, ужинать ко мне. Уничтожим все, что есть у хозяйки в запасе.
В эти же дни Светляков распутывал историю с детскими часами.
На нее могла пролить свет жена Лаврентьева. Но как она отнесется к визиту Светлякова, захочет ли правдиво рассказать все? Да и сможет ли это сделать? Ведь игрушечные часы не такая уж значительная вещь, чтобы обязательно помнить, где они и что с ними произошло…
Светляков приехал в Лесное на следующий день после предварительного допроса Лаврентьева. Его встретила хозяйка — женщина небольшого роста, лет сорока, с черными, гладко зачесанными волосами — Татьяна Григорьевна Лаврентьева. Она удивленно поздоровалась и, видимо приняв Светлякова за кого-то из сослуживцев мужа, спросила:
— Вы, наверно, к Федору Петровичу? Он приезжает поздно и не каждый день. Но сегодня обещал быть.
Когда Светляков показал удостоверение, женщина испуганно спросила:
— Что случилось? Скажите скорее, что произошло? Где муж, что с ним?
— Успокойтесь, Татьяна Григорьевна, муж ваш жив и здоров. Но нам необходимо поговорить с вами, выяснить кое-какие детали одного важного дела. Потому-то я и вынужден вас побеспокоить…
Пошли на террасу. Светляков достал из портфеля плотный конверт, вынул детские часы, положил на покрытый скатертью стол:
— Татьяна Григорьевна, посмотрите внимательнее, не Сережины ли это часы?
Женщина взяла в руки игрушку, осмотрела, потрогала белую резинку и положила обратно на стол.
— Что скажете, Татьяна Григорьевна?
— Были у сына такие часики, отец ему купил. Но что-то давно я их не видела. То ли он потерял их, то ли дома оставил, когда на дачу переезжали. Сейчас мы у него спросим.
На ее зов откуда-то из-за кустов появился толстый розовощекий паренек лет шести-семи. Мать спросила:
— Сережа, а где твои часики, которые папа купил?
— А я их в ящик с игрушками положил, — ответил мальчик. — У них стеклышко выпрыгнуло. — Увидев лежащие на столе часы, он схватил их: — Вот они! Папка их починил? Да?
Мать сурово остановила его:
— Нет, нет. Это часики не твои. Положи их и иди гуляй.
Мальчишка посмотрел на мать, но часы крепко держал в руке.
— Мои они, мои! — пустился он в рев.
Мать силой увела его от стола и вернулась с часами. Светляков спросил:
— У меня к вам еще одна небольшая просьба, Татьяна Григорьевна. Посмотрите внимательно на резинку. Это вы сшивали ее?
Женщина вновь взяла часы.
— Может, я, а может, и нет. Многие женщины шьют внахлест. Но зачем вам все это? Почему вы меня выспрашиваете?
— Понимаете, Татьяна Григорьевна, всего я вам сказать пока не могу. Мы выясняем обстоятельства одного серьезного дела. В нем, возможно, замешан ваш муж. Вы не пугайтесь. Пока это только предположение. И важно, очень важно выяснить все детали. Чтобы не было ошибки…
Женщина вдруг каким-то внутренним чутьем поняла, что над ее семьей собирается беда.
— Что вы такое говорите? В чем может быть замешан Федор Петрович? Не может этого быть. Слышите, не может!
Когда Светляков уходил, его провожали недоумевающие глаза Татьяны Григорьевны и ее сына.
Светляков понимал, какое страшное горе вскоре падет на голову и этой женщины, и этого беззаботного, избалованного паренька. Но что можно было сделать?..
Остановившись у калитки, Светляков сказал женщине:
— Татьяна Григорьевна, извините за вторжение. И вот что. Если в ближайшие день-два Федор Петрович не приедет, знайте, он у нас, на Петровке, 38. Вот вам телефон…
— Теперь нужен обыск в квартире Лаврентьева, и обыск тщательнейший, — подытожил Светляков свой доклад Чебышеву о результатах поездки в Лесное. — Хотя газета, которую вы откопали в Вострякове, — доказательство, как говорится, железное, но и оно не без изъяна. Лаврентьев скажет: выбросил, мол, газету, а ее кто-то, может, этот самый преступник, подобрал — вот и все.
— Да, но на газете его визитка — оттиск обеих лап. Правда, и еще чьи-то следы есть. Видимо, почтальона.
— Вот эти чьи-то следы все и испортят. Нет, надо искать и найти стекло от часов.
Обыск в квартире Лаврентьевых шел долго. Коробок с игрушками было несколько. В одной лежали плюшевые медвежата, собаки, верблюды, заводные автомашины самых разных марок, в другой — дюжина игрушечных пистолетов, в третьей — детали замысловатых детских «конструкторов», гайки, винты.
Стекла от часов ни в одной из коробок не было.
— Кажется, придется уходить ни с чем, — сказал член домового комитета, присутствовавший при обыске в качестве понятого.
— Нет, не может быть, — уверенно отвечал Светляков. И снова стал осматривать угол за углом, коробку за коробкой.
Лаврентьев сидел на стуле и зорко следил за всем, что происходило в комнате. Татьяна Григорьевна, после бурной истерики обессилевшая, убитая свалившимся несчастьем, в который уже раз спрашивала мужа:
— Неужели это правда?
— Ничего за мной нет, Татьяна, совсем ничего. Это навет, оклеветали меня.
— Что же теперь будет, что?
— Все в руках божьих. Молись за меня, молись.
А Светляков продолжал осмотр квартиры. Тщательно, не спеша. Но все было тщетно. Наконец он обратился к хозяевам:
— Скажите, все игрушки здесь? Нет ли еще где-нибудь?
— Нет, больше нет, — уверенно ответил Лаврентьев.