— Припомните. Должны быть.
— Тогда ищите. Чего же спрашивать?
— Что ж, будем искать.
Вмешалась Татьяна Григорьевна:
— На днях я прибирала здесь, одну коробку, кажется, в верхнюю кладовку сунула.
Лаврентьев зверем глянул на жену. Она потерянно объяснила:
— Не преступники мы, чего же бояться?
В верхнем шкафу над дверью в кухню нашлась еще одна небольшая картонная коробка.
Светляков открыл ее и, волнуясь, стал перебирать игрушки. Опять медвежата, зайцы, юла, детали от конструктора…
И вот на самом дне что-то блеснуло, будто тусклый кусок слюды…
— Кажется, то, что мы ищем, — сказал Светляков, осторожно доставая круглое запыленное стекло от детских часов. — Видите, гражданин Лаврентьев?
Лаврентьев вскинул голову, посмотрел на стекло, лежавшее на ладони Светлякова.
— Ну, вижу. И что с того? Стекло? Значит, там и часы должны быть.
Он встал, с ненавистью глянул на Светлякова, на понятых и сам ринулся к коробке с игрушками. Лихорадочно порылся в ней, затем нетерпеливо высыпал все содержимое на пол, перетряс каждую игрушку.
Светляков посоветовал:
— Лучше пересмотреть все спокойно, не торопясь.
— Куда они могли деться? — с недоумением спрашивал Лаврентьев.
Светляков ответил:
— Дело ясное, Лаврентьев. Именно ваши часы были обнаружены в кармане Лены Грачевой.
Лаврентьев процедил, ни к кому не обращаясь:
— Как же они туда попали?
— Вот это пока неизвестно.
— Ну, теперь, кажется, все. Можем заканчивать? — обратился участковый уполномоченный к Светлякову.
— Нет, будем смотреть еще.
— А что искать?
— Орудие убийства.
И они нашли его. Навел на подозрение пустяк. Цокольная планка под книжными полками, стоявшими в столовой, чуть-чуть, на миллиметр — полтора, была сдвинута с прямой линии. Почему? По указанию Светлякова стали снимать полки…
Лаврентьев, неподвижно сидевший на стуле, вскочил, лицо его побледнело, покрылось испариной.
— Зачем?! Не допущу! Не имеете права имущество рушить!
— Рушить ничего не будем. Все поставим, как было. Прошу вас сидеть на месте и не шуметь, — приказал Светляков и скомандовал помощникам: — Снимайте полки!
Вот снята первая, вторая, третья… И наконец, последняя. В пространстве между ее дном и паркетом, обернутый в коричневую бумагу, лежал большой хлебный нож-пила. Чистый, блестящий, без единого пятнышка.
Светляков подошел к Лаврентьеву:
— Узнаете?
— Ну, наш кухонный нож.
— Как же он попал в такое неподходящее место?
Лаврентьев хрипло выдавил:
— Обрадовались? Чужой беде обрадовались? Бог вам не простит этого.
— Не знаю, как мне, а уж вам-то не простит наверняка.
К концу обыска обнаружилась еще одна деталь. В шпульном ящике швейной машинки лежал небольшой моток узкой резинки. Светляков внимательно осмотрел его:
— Резинка на часах отрезана от этого мотка. Так что включайте в опись.
И вот Лаврентьев опять в кабинете Чебышева. Предстоит допрос. Официальный, с предъявлением обвинения.
Следователь прокуратуры чуть напряженным, звенящим голосом говорит:
— Гражданин Лаврентьев, вы обвиняетесь в убийстве Лены Грачевой. Расскажите следствию обстоятельства дела. Начнем с первого вопроса. Признаете ли вы себя виновным в совершенном преступлении?
— Нет, конечно, нет! — торопливо вскрикнул Лаврентьев. — У вас нет никаких оснований… Я категорически отрицаю! Это все вымысел, клевета!..
— Подождите, Лаврентьев, не спешите. Сначала выслушайте. Установлено, что игрушечные часы, обнаруженные в кармане платья убитой, принадлежали вашему сыну. По специфике краев стекла и паза по окружности верхней крышки техническая экспертиза установила, что стекло, изъятое в вашей квартире при обыске, выпало именно из этих часов. Кроме того, экспертизой установлено, что резинка, пришитая к этим часам, отрезана от мотка, обнаруженного в вашей квартире. Экспертизой же установлено, что резинка на часах сшита вашей женой, присущим ей наметным швом. То есть имеются бесспорные доказательства, что часы, обнаруженные в кармане платья убитой, принадлежали вашей семье…
Далее. Труп девочки сначала был завернут в газеты, в том числе в газету «Известия» за четырнадцатое июня. Об этом свидетельствуют остатки крови на газете и клочок, оторвавшийся от газетного листка и оставшийся на трупе. Этот клочок газеты и отверстие на газетном листе, образовавшееся после его отрыва, совершенно идентичны. Отпечатки ваших пальцев на газете и номер вашей квартиры на верхней кромке первой страницы свидетельствуют, что газета принадлежит вам.
Но и это не все, Лаврентьев. Как вам известно, в квартире под книжными полками обнаружен хлебный нож-пила. Трасологической экспертизой установлено, что расчленение трупа девочки было произведено именно этим ножом.
Итак, гражданин Лаврентьев, вам предлагается подробно и честно рассказать, как, при каких обстоятельствах вы совершили убийство…
Сначала Лаврентьев впал в какой-то транс, сидел, уставившись неподвижным взглядом в пространство. Потом долго молился, прося у бога прощения.
Но уже утром следующего дня сам потребовал, чтобы его вызвали на допрос. Монотонно, скрипуче, со скорбной маской на лице начал рассказывать:
— Пятнадцатого, как вам известно, я рано ушел с работы. Болела голова. На лестничной площадке увидел какую-то девочку. Открыл дверь и позвал ее. Показал ей коробку с игрушками. Повозившись с ними, девочка вышла в переднюю. Затащил ее в ванну… Потом… когда она скончалась… от асфиксии, расчленил труп, завернул в газеты и вынес в овраг…
От его страшного повествования, с деталями и подробностями, от спокойного, размеренного голоса знобило даже видавших виды работников прокуратуры и МУРа.
Свои показания на допросах Лаврентьев подписал собственноручно, не оспаривал ни одного пункта, ни одного доказательства, ни одного заключения экспертизы. Все было настолько ясно, что, как заявил он сам, ему осталось только молиться всевышнему. «Может, хотя бы на том свете он простит мне великий грех».
И каково же было удивление судей, государственного обвинителя, свидетелей, представителей общественности, когда на судебном заседании «раскаявшийся грешник» категорически отказался от своих показаний, не признавал очевидных и неоспоримых улик, вопреки фактам и здравому смыслу оспаривал все.
К признанию его, оказывается, вынудили оперативные работники, к вещественным доказательствам он отношения не имеет, заключения экспертов — предвзятые и необоснованные…
Наконец, выкинул последний «козырь» — стал заговариваться, молоть чепуху, симулировать психическую неполноценность. И хотя всем было ясно, что это лишь примитивная уловка, чтобы затянуть процесс и любым путем уйти от возмездия, суд отложил дело и передал его на новое расследование.
И опять самые квалифицированные следователи взвешивают и проверяют все до мельчайших деталей, терпеливо выслушивают обвиняемого, свидетелей, виднейших специалистов-психиатров, исследовавших подсудимого, изучают улики, вещественные доказательства. Не один, а несколько научно-исследовательских институтов производят тщательнейшие повторные экспертизы.
И опять в полном объеме подтверждена и доказана вина Лаврентьева.
Суд выносит приговор: расстрел.
Он уходит из зала, втянув голову в плечи, стараясь спрятаться за конвоиров, боясь встретиться со взглядами людей, заполнивших зал, — взглядами, полными гнева и презрения.
БУРАН С ПЕТРОВКИ
По сложившейся традиции по субботам, если в городе было спокойно, в комнате оперативных совещаний МУРа вечером собирался свободный от дежурства инспекторский состав. Приходили сюда и старые, опытные криминалисты, проработавшие на Петровке не один десяток лет, и молодые, лишь недавно пришедшие в угрозыск то ли со студенческой скамьи, то ли от станков московских заводов и фабрик. Ветераны вспоминали свою молодость, нелегкую работу в МУРе, молодые находили здесь хорошую школу опыта. Они с интересом слушали рассказы Сергея Дедковского, Анатолия Волкова, Фридриха Светлова, Василия Пушкина, Владимира Арапова и многих других. Бывало, сюда заглядывали и те, кто работал в МУРе еще в первые годы Советской власти, — Георгий Федорович Тыльнер и Алексей Иванович Ефимов. Их встречали с особым почтением, старались не пропустить ни слова из их воспоминаний. В их рассказах речь шла о ликвидации воровских бандитских притонов, шаек и банд, оставшихся еще от старой, дореволюционной Москвы.
В один из таких субботних вечеров зашла речь о собаках. Поводом послужил разноголосый собачий хор, послышавшийся из вольеров, расположенных во дворе Управления внутренних дел.
Низенький, коренастый капитан Плужин, начальник отделения розыскных собак МУРа, был известен всем как самый заядлый «собачник», яростный защитник своих питомцев. И сейчас, когда была затронута постоянно волнующая его тема, он не смог удержаться.
— Есть у нас скептики, которые считают, что собака — это архаизм в розыскном деле, так сказать, средство отжившее. Но они, безусловно, не правы. Наши собачки необычные, особенные. Половина отмечена медалями на Всесоюзной выставке служебного собаководства. А Рекс и Вьюга четырежды получали золото.
— Псы у тебя хорошие, спору нет, — вступил в разговор майор Стеклов. — И медалей нахватали они вдоволь. Но речь ведь идет не об этом. При современных условиях на собачий нюх надежда действительно плохая. Ну, сам посуди. Обчистил вор квартиру, сел в такси и уехал. И все. След грабителя кончился у тротуара или на стоянке такси. Кончились и возможности твоих Рексов и Вьюг.
Стеклова поддержал еще кто-то:
— Или химикатами какими-нибудь бандюга свои следы обработает. А их, химикатов разных, теперь наделано столько, что специалисты и то не все в них разбираются, не только собаки. Нет, время твоих четвероногих кончилось.
Плужин разволновался, вскочил с дивана и, отчаянно жестикулируя своими короткими мускулистыми руками, торопясь и волнуясь, произнес целую речь.