— Вы именно это и хотели мне сказать?
Зеленцов поспешно сполз с дивана, встал перед Ниной Сергеевной на колени, ловя и целуя ее руки, торопливо начал говорить:
— Вы угадали. Действительно, я люблю вас, Нина Сергеевна. С первой же встречи. Голову и разум потерял. Себя не узнаю.
Морозова поспешно вырвала руки из его липких ладоней, растерянно и испуганно смотрела на Зеленцова, с неподдельным удивлением слушала его несвязную торопливую речь. Потом, улучив секундную паузу, проговорила испуганно и нервно:
— Встаньте, встаньте, Зеленцов. Зачем все это? Зачем? Ну что вы говорите такое? Неужели я дала вам какой-то повод? Ну встаньте, сейчас же встаньте. Вы просто выпили лишку, успокойтесь.
Зеленцов сел рядом. У Нины прошел испуг, она усмехнулась:
— Видите, что выдумали, старый проказник. Вот и верь после этого в вашу бескорыстную дружбу.
— Я ведь серьезно, вполне серьезно, Нина Сергеевна.
— Да что вы, Зеленцов. Разве можно о таком… нам с вами… говорить всерьез?
Зеленцов поднялся с дивана, глухо попросил:
— Подождите, пожалуйста, десять минут. — И, не дожидаясь ответа, ринулся из комнаты.
Нина проводила его удивленным взглядом и, встав с дивана, поспешно вышла в прихожую, надела пальто. Вернувшийся Зеленцов проговорил с укоризной:
— Я же просил подождать. Зайдемте в комнату. — И, взяв Нину за руку, увлек ее за собой. Под мышкой у него было что-то завернутое в парусину. Он торопливо стал распаковывать сверток и скоро извлек тяжелую металлическую шкатулку. Ринулся к серванту и, найдя ключи, трясущимися руками открыл ее. Блеснуло золото, серьги, браслеты, камни. Взяв шкатулку в обе руки, Зеленцов подошел к Нине:
— Это все ваше, Нина Сергеевна. Все, до единого камушка. Здесь много.
Нина, прижав к груди руки, боязливо пятилась от него, словно отбиваясь от наваждения:
— Зачем это вы, зачем? Не нужно мне ничего. Ничего не нужно.
Зеленцов рывком поставил на диван шкатулку, ринулся к кровати, разбросал ее убранство, полез правой рукой куда-то глубоко под матрац и достал пакет. Нервно разорвал его и бросил на диван сберегательные книжки. Они сероватым веером разлетелись по мягкой бархатистой обивке.
— И это все будет ваше. Здесь, — он указал на книжки и шкатулку, — почти миллион. Поймите, без малого миллион.
Морозова, удивленная, ошарашенная, со страхом и жалостью смотрела на Зеленцова и не могла унять нервную дрожь. Она присела на край дивана и глухо попросила:
— Дайте мне стакан воды. — Отпив два-три глотка, не глядя на Зеленцова, сухо заговорила: — Вы извините меня, Юрий Яковлевич, я, видимо, по глупости дала вам какой-то повод для ошибочных предположений. Прошу извинить меня за это. Но поймите: ничего у нас с вами не выйдет. Ничего. Я не люблю вас. А богатство? Оно мне не нужно. Вы меня даже перепугали им. Не в сберкнижках и золотых браслетах счастье.
— Да поймите вы, глупая. Я уже на склоне лет… А вы… вы молодая, безбедно жить будете.
Морозова метнула на Зеленцова гневный взгляд:
— Купить меня собрались? Вы неудачно сделали свой выбор, Зеленцов. Извините, мне пора. — Нина Сергеевна поднялась и направилась к выходу.
Зеленцов опередил ее, встал в дверях и просяще, заискивающе взмолился:
— Нина Сергеевна, погодите еще минуту, выслушайте меня. Поймите, ведь погибну я, погибну. Все прахом пойдет. Ну подумайте, умоляю вас — Он снова поймал ее руки, прижался к ним мокрыми скользкими губами.
Нина Сергеевна брезгливо отстранилась от него и торопливо пошла к двери. Перед тем как открыть ее, сухо и непримиримо попросила:
— И давайте забудем об этом разговоре, Юрий Яковлевич. И никогда, слышите, никогда не возобновляйте его. И вам и мне будет стыдно, если о нем будут знать люди.
— Нет, нет и нет, Нина Сергеевна, я не отступлюсь от вас, я буду надеяться. Я буду ждать и надеяться.
— Я все сказала, Зеленцов. Прощайте.
Нина захлопнула дверь, и скоро на лестнице застучали ее торопливые шаги.
Зеленцов медленно, шаркая ногами, добрел до дивана. Он долго сидел сгорбившийся, убитый случившимся. Потом потянулся к шкатулке, открыл ее. Желтоватыми бликами сверкнули золотые браслеты, искрились цветами радуги бриллиантовые колье, таинственной зеленью мерцали изумруды. Зеленцов с тяжелым вздохом собрал с дивана сберкнижки, водворил их вновь туда же, под матрац, и, поднявшись на чердак, упрятал в старый тайничок шкатулку. Вернувшись в комнату, налил полный фужер вина и выпил его залпом без роздыха.
— Что ж. Зеленцов, поздравляю тебя с полным провалом, — саркастически усмехнувшись, проговорил он.
И такая жалость к себе, такое острое гнетущее чувство невозвратно ушедшей надежды поднялось у него в душе, что он застонал от боли.
Он понимал, что не мог внушить Нине Сергеевне особых чувств. И не очень на это рассчитывал. Но ее равнодушие к благам, что предложил, никак не укладывалось в его сознании, казалось чудовищным и необъяснимым.
«Ну нет, не может этого быть. Не может, — думал он, мечась по комнате. — Чтобы женщина отказалась от такого? Чепуха. Одумается, поймет. И мы еще поглядим, посмотрим».
Он был настойчив и деятелен в своих попытках склонить Нину Сергеевну на союз с ним. По-прежнему ухаживал за ней, пытался дарить теперь уже баснословно дорогие подарки. Но все было тщетно. Подарков у него не брали, встреч избегали, а когда его настойчивые знаки внимания превратились в назойливость, то и дружески-товарищеские отношения были решительно прерваны.
И все же Зеленцов не потерял надежды, все еще уверял себя, что рано или поздно Морозова одумается и придет к нему. Так шло время. С момента их памятного разговора минуло не месяц и не два, а целых три года. А он все ждал и надеялся. Наконец этим надеждам был нанесен сокрушительный удар. Под Новый год Галя — профгрупорг их отдела — положила перед Зеленцовым подписной лист.
— С вас, Юрий Яковлевич, десятка. На свадебный подарок от коллектива.
— Это для кого же?
— Нина Морозова сочетается законным браком с Володей Чугуевым.
Зеленцов вздрогнул, побледнел. С трудом сохраняя спокойствие, проговорил:
— Вот как! А я и не знал.
Он достал десятку, аккуратно расписался в списке и задумался. Чугуев. Вот, значит, кого выбрала Нина Сергеевна. Ну что ж. Парень как парень. Не чета нам, старикам. Конечно, с милым рай и в шалаше. Но посмотрим, как вы, Нина Сергеевна, будете жить на триста рэ в месяц.
Зеленцов поднялся, подошел к столу Морозовой:
— Поздравляю вас, Нина Сергеевна.
Нина подняла глаза от бумаг и со своей — той, прежней — добродушной улыбкой ответила:
— Спасибо.
И снова углубилась в дела.
Вот теперь Юрий Яковлевич окончательно уразумел, что все его мысли и планы были химерой, что надеяться ему не на что. Он с трудом дошел до своего стола, долго сидел униженный и опустошенный, без единой мысли в голове, не зная, куда идти, куда себя деть.
Ночью Зеленцов был ошеломлен острой, пронзительной болью в сердце, и четверть часа, которые понадобились «неотложке», чтобы приехать за ним, показались Зеленцову мучительной вечностью. В эти минуты он вдруг с поразившей все его сознание ясностью понял, что жизнь прошла, что он не нужный никому старик и должен, видимо, скоро умереть.
Жизненный стержень Юрия Яковлевича был сломлен.
Пошли больницы, врачи, лекарства, процедуры. И вновь врачи — профессора, светила медицины. И тот же участливый, но беспощадный итог:
— Будем трезво смотреть на вещи, Юрий Яковлевич. У вас хроническая сердечная недостаточность, декомпенсация. Третья степень. А это, знаете ли, очень, очень серьезно. Давний порок сердца, миокардит. Не берегли, износили свой двигатель. Предельно износили.
— Все думал: еще немного, еще годик-два покручусь в своих делах, и шабаш. Жить начну. Я же еще и не жил, профессор. Все хлопоты да хлопоты. Лечите, лечите меня, доктор. Я не пожалею никаких денег.
Старый профессор усмехнулся:
— Если бы от этого зависело жить или не жить человеку. Нет, дорогой, тут и горы золота не помогут.
Юрий Яковлевич беспомощно опустился, обмяк в кресле. Мысли были мрачны, как ночь. Значит, жизнь прошла. Как же так? Что он видел в ней. И Зеленцов напросился на это свидание на Фрунзенской набережной, чтобы рассказать обо всем кому-то. Рассказать и спросить: а что же теперь? Скоро, видимо, конец? Куда же пойдут его «кровные»? В руки случайных людей, что окажутся первыми у его смертного ложа? И ради этого он копил всю жизнь?..
Зеленцов закончил свой длинный рассказ и надолго замолчал. Облокотившись на гранитный парапет набережной, он вперил остановившийся взгляд в плавно текущую темень воды, словно искал там какие-то ответы на свои вопросы. Затем, подняв голову, тихо закончил:
— Такова история моей пустой, в сущности, жизни. Прошла она не за понюх табаку. Прожил, как чертополох на пустыре. День и ночь думаю об этом, кляну себя нещадно. Да что толку? Заново начать жить не дано. Вот решил встретиться, посоветоваться. Что мне делать со своим капиталом? Не нужен он мне теперь, не нужен. Но и не хочу, чтобы попал он в такие же никчемные руки. Может, есть какой-нибудь способ, чтобы узнали люди мою горькую, и неприглядную историю, извлекли из нее какой-то урок? Может, хоть этим я принесу им какую-то пользу?
Конечно, глубоко жаль, когда человек, подобно Зеленцову, так поздно понимает, что жизнь свою он прожил, как чертополох на пустыре. Но лучше понять это поздно, чем не понять никогда.
ОКНО НА ШЕСТОМ ЭТАЖЕ
В один из сумрачных сентябрьских дней на Зеленом бульваре из окна шестого этажа упала женщина.
Осмотр места происшествия, медицинская экспертиза, подробное ознакомление с обстановкой в семье, на работе погибшей позволили следствию сделать вывод, что к смерти Валентины Кривцовой никто не причастен. Правда, несколько настораживал муж Кривцовой. Но тщательная проверка показала, что, хотя он и выпивал частенько и под судом был, видеть в нем прямого виновника происшедшей трагедии оснований не было.