Полина раздраженно бросила от двери:
— Я вернусь поздно.
— Я тоже так думаю, — чуть помедлив, проговорил Стрижов.
Он долго слушал удаляющиеся шаги Полины. Мелькнула мысль: может, передумает, вернется? Злая, взвинченная, но вернется?
…Полина вернулась, но около одиннадцати вечера.
Стрижов, сняв очки, протер утомленные глаза и спросил:
— Ну как юбилей? Весело было? — и, не дождавшись ответа, прошел к плите: — Как, чайку попьем?
Полина, однако, шумно и зло плескаясь водой в ванной, заговорила о другом:
— Имела удовольствие присутствовать при разговоре о тебе.
— Проработали за неявку?
— Было и это. Ждали тебя. Но я о другом. Предстоит реконструкция города и застройка Левобережья. Есть решение.
— Это хорошо. Жилье приозерцам позарез нужно, и город пора приводить в порядок.
— Работа предстоит огромная и чрезвычайно интересная.
Стрижов подошел к жене и рассеянно слушал ее рассказ. Ему не хотелось сейчас вникать в институтские дела. Он, заметив, как в свете лампы золотом блеснули завитки волос за ушами у Полины, нежно дотронулся до одного из них.
— Чудесные у тебя локоны, как пушинки.
Полина отвела его руку.
— Я тебе о серьезных вещах говорю. Шуруев с Круглым уже прикидывают состав расширенной проектной бригады. Группа Ромашко, в частности, в нее вливается полностью. На тебя тоже есть виды. Все за то, чтобы ты взялся за промзону и инженерные коммуникации. Глеб заметил, правда, что Стрижов, конечно, сумеет, тут сомнений нет, только ведь разработка проекта потребует единомыслия, а Анатолий Федорович, как известно, на все смотрит с собственной точки зрения. Шуруев, однако, взял тебя под защиту. Стрижов, говорит, человек дела, а это главное. В общем, Глеб тоже согласился.
И сам этот подробный, с нотками восторженности рассказ о планах Шуруева и Круглого, и какая-то свойская, фамильярная форма обращения с персоной Круглого — Глеб сказал, Глеб заявил, Глеб согласился — взвинтили Стрижова, подняли в душе тот незримый и тяжкий осадок, который копился давно и который лишь усилием воли он держал под спудом. С трудом заставив себя успокоиться, уняв взволнованное дребезжание голоса, Анатолий проговорил:
— Ну что ж, спасибо товарищам Шуруеву и Круглому за лестное предложение. Польщен. Но никакого отношения к их сомнительному альянсу я иметь не хочу.
Полина не рассчитывала на особо бурную радость мужа в ответ на свои слова, но столь холодная, даже пренебрежительная реакция на них обозлила ее до крайности. Ведь от участия Стрижова в составе такой бригады зависело очень многое, по пути домой она много думала над этим. Многое, очень многое могло измениться. Так с какой стати отказываться от такой возможности?
— Почему ты так говоришь о них? Какие у тебя основания? Они что, не специалисты? Пока директор института не Стрижов, а Шуруев! В заместители тоже не пробился. Там — Круглый.
— Успокойся, пожалуйста. Я вовсе не хотел как-то опорочить наших шефов. Хотя могу повторить, что это творческое содружество считаю странным. И даже больше того — вредным. Зажали они всех и своими допотопными творениями портят город.
Полина безнадежно махнула рукой:
— Я знаю только одно: с такими высокими соображениями ты останешься в стороне от большого и очень важного дела. Обойдутся, конечно, и без тебя, только что в этом хорошего? Поставишь на своем? И только. Невелико утешение.
— По крайней мере не буду участвовать в деле, которое противоречит моей совести. Это — немало.
Полина усмехнулась, с холодным прищуром посмотрела на мужа.
— Удивительно разные вы с Глебом люди, да и с Шуруевым тоже. У тех и слово и дело — все вместе. Без витаний в облаках, без пустых фантазий. Твердо на земле-то стоят и дело делают. А ты мельтешишь, шебаршишься, на словах горазд, но толку от этого — чуть.
Стрижов осторожно, аккуратно поставил чашку на блюдце, отодвинул ее от себя. И, хмурясь, медлительно, как бы взвешивая каждое свое слово, проговорил:
— Каков уж есть.
— Это не ответ. Упрямство неудачника, не более того.
— Может, обойдемся без оскорблений?
— А я и не оскорбляю тебя, я просто говорю правду. То, что ты неудачник, — это факт, и тебе, и мне, да и всем давно известный.
Полина понимала, что она говорит лишнее, что переходит за рамки допустимого, чувствовала, что это может обидеть, оскорбить мужа, довести их ссору до крайности, но остановиться уже не могла.
И эта убогая, в сущности, квартира, куда даже неловко пригласить гостей, и вечное терзание из-за каких-нибудь двадцати рублей, которые надо переплатить портнихе, и невозможность иметь хотя бы минимальное из того, чем располагали другие женщины, ничуть не лучшие, чем она, — жены работников их же института — все это постоянно раздражало Полину, подтачивало, разъедало, словно ржавчина, ее чувства к мужу, все больше укрепляло ее в сделанном уже выводе: ошиблась она в Стрижове, основательно ошиблась.
Тогда, в дни знакомства, на нее, только что вышедшую из школьного гнезда девчонку, он произвел впечатление. Немногословный, сдержанный, рассудительный. В институте его уважали и ценили, ребята неизменно избирали своим вожаком, девчонки тоже так и вились вокруг Анатолия. Всем он предпочел, однако, ее, Полину. Первые годы все было ясно. С милым, как известно, рай и в шалаше. Но сколько можно довольствоваться этим шалашным раем? Жизнь-то ведь дается один раз, а молодость вообще быстротечна. А Стрижов этого не понимал, был всем доволен, этот самый «шалашный уровень» стал для него потолком всех потребностей и жизненных благ. С Круглым они, например, и институт кончали вместе, и трудиться начали одновременно. Но тот уже кандидат наук, Государственную премию получил, дачу себе соорудил, да какую! А они, Стрижовы, даже из коммунальной квартиры выбраться не могут.
Когда Полина начинала думать о своих жизненных невзгодах, о своих стычках с мужем, в ее мыслях неизменно возникал образ Круглого, всегда приходило непрошеное сравнение одного с другим. И это было не случайно. Глеб ухаживал за Полиной и до ее замужества, а когда она вышла за Стрижова, сказал ей:
— Зря ты это сделала, Полина. Надо было выходить за меня.
В тон ему она ответила:
— Ну что же теперь после драки кулаками махать! Надо было объяснять мне это раньше. Да понастойчивей.
— Ты скоро убедишься, что ошиблась.
Тогда Полина только посмеялась над его пророчеством, а теперь все чаще вспоминала о нем.
Глеб Борисович был неизменно внимателен к Полине, мягок, предупредителен. При любой встрече то ли в шутку, то ли всерьез напоминал: «Не надумала дать отставку Стрижову? Не пара он для тебя. Подумай, Полина Дмитриевна, подумай».
И Полина, и все в институте знали об этом периодически повторяемом монологе. И относились к нему лишь как к шутке. Круглый же всерьез и давно пытался ухаживать за Полиной. Он постоянно думал о ней, она неудержимо влекла его. Один ее взгляд лишал его степенности и равновесия, и только боязнь разговоров, опасение испортить свою репутацию, которой он очень дорожил, останавливали его от более энергичных шагов. Однако, полагаясь на свой житейский опыт, он был уверен, что его усилия не будут напрасными. И был недалек от истины.
Вода, как известно, камень точит. Не оставалась и Полина глухой и слепой к постоянным томным взглядам Круглого, его восторженным словам. И если для многих это были лишь слова, она прекрасно понимала, что за шутливой формой его разговора кроется довольно ясный и прямой смысл.
Уже не раз, видя бесплодность своих усилий как-то расшевелить мужа, вызвать у него интерес к житейским делам, о которых она постоянно и беспокойно хлопотала, Полина хотела махнуть на все рукой, уйти к Круглому, и все тут. Не раз была близка к этому шагу, но в самый последний момент что-то удерживало ее. Может, вместе прожитые годы, может, остаток чувства. Она еще и сейчас не была полностью уверена, что сможет порвать свой союз со Стрижовым.
Разговор на даче Круглого, перспективы, что нарисовал Шуруев, настроили Полину на воинственный лад. Как-никак она тоже специалист и хорошо понимает, что значит для любого человека их профессии участвовать в такой застройке. Это же мечта любого зодчего, но мечта, которая осуществляется у одного из сотни, а то и из тысячи. Это и интересно, и масштабно, и, чего греха таить, выгодно. Хоть заработаем на порядочную квартиру, думала она по пути домой. А впрочем, тем, кто будет занят этим проектом, квартиру могут дать и государственную. Тогда на дачу. Вот дачу бы заиметь. Стрижов, конечно, начнет старую песню: а зачем нам дача, раз ты родить не хочешь… Обязательно зацепится за эту свою постоянную тему… Странный все-таки человек. Неужели не поймет, какие перспективы откроются, если начнет вместе с Шуруевым и Круглым работать над застройкой, неужели упустит представившиеся возможности?.. Ну нет, я не допущу этого. Теперь уж я молчать не буду, выскажу все. И если он настолько глуп и упрям, что не поймет, о чем идет речь, пусть пеняет на себя. Тогда я уйду…
Она высказала ему все эти мысли прямо, не особенно стесняясь в выражениях, высказала резко, беспощадно, кипя гневом и злостью.
Стрижов с удивлением молча слушал этот гневный каскад слов. Затем, помедлив и глубоко вздохнув, заговорил:
— Ладно, пусть я неудачник, как ты изволила выразиться. Пусть так. Но выслушай и уясни все, что я сейчас скажу. Надо бы давно это сделать, но надеялся, что все как-то само собой уляжется и обойдется.
Полина хотела прервать его, но он резко остановил ее:
— Минуточку. Имей терпение и дослушай до конца. Прошу тебя: сделай выбор. Кто тебе больше подходит — Стрижов или Круглый? И прекрати разыгрывать этот пошлый спектакль. Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что происходит. Кончай балаган.
Полину еще больше взвинтили эти слова, взбудоражили каждую клетку ее существа. И не столько то, что говорил Стрижов, а то, как говорил. Не было ни робости перед ней, ни страха, ни боязни потерять ее. Это уязвило ее гордость, больно ударило по самолюбию, озлобило до предела.