И вдруг одна мысль, словно молния, озарила ее. Полина понимала всю низость и нелепость этой мысли, но, ослепленная своим гневом, не могла от нее отказаться. Она, уничтожающе глядя на Стрижова, прошипела:
— Вот как? Мечтаешь, чтобы мы закончили спектакль? Свобода понадобилась? Я понимаю зачем. По соседству смена подросла. А я-то дура верила и тебе и ей. Забыла, что нынче они смолоду хваткие. Не случайно Надька так бросилась тебя защищать у Круглого. Нет, не случайно.
— Кто? О чем ты? — уже догадываясь, в кого метит грязью Полина, обеспокоенно и настороженно спросил Стрижов.
— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Воспитанница она, видите ли, у него. Теперь я понимаю, что это за воспитанница.
Стрижов был так ошарашен ее словами, что задохнулся от возмущения, долго не мог найтись, что сказать на это. Тяжелое чувство неловкости и стыда за Полину наполнило все его существо.
— Как ты можешь… придумать такую подлость… Боже мой, какая же ты дрянь…
Полина стремительно сорвалась с места, и из ее комнаты тут же послышались хлопанье дверец шкафа, звон флаконов на трельяже. Видимо, она поспешно собирала вещи.
Стрижов зашел в ванную, чтобы умыть лицо, и оттуда услышал, как с грохотом закрылась входная дверь. Он понял, что это значит. Вернувшись в комнату, подошел к окну. Полина с небольшим чемоданом в одной руке и каким-то свертком в другой поспешно переходила улицу, направляясь к троллейбусной остановке.
Анатолий медленно добрел до серванта, достал пачку сигарет. Три года прошло, как он бросил курить, гордился этим. Но никогда за эти годы так мучительно не хотелось ему сделать хоть одну затяжку. Он почувствовал бесконечную разбитость во всем теле и тяжело опустился в низкое неудобное кресло, стоявшее около телефона.
Он не мог упрекнуть себя в чем-либо. Может, лишь за эти резкие слова… Он долго и безропотно терпел все ее выходки и капризы, до сих пор они касались только его одного. Но сейчас… Сейчас она решила запачкать имя Нади…
Зачем это понадобилось? Зачем?
Он хорошо знал Полину, знал, что она редко верила в искренность людей. Как бы благородны ни были чьи-то устремления, она всегда подозревала за этим низменные, эгоистичные цели. Но что Полина узрела предосудительное, двусмысленное в их отношениях с Надей, этого Стрижов предположить не мог.
Он решил, что с Надей придется поговорить, хотя и не знал, как говорить и о чем? Опровергнуть вымысел Полины? И нанести девушке незаслуженную обиду? И все же поговорить придется. Она ведь могла слышать скандал…
Стрижов вновь и вновь возвращался к их сегодняшней ссоре и понимал, что она не случайна и, видимо, повлечет за собой немалые последствия.
Стрижов любил Полину, знал, как мучительно и долго будет болеть его сердце, как будет ждать он ее возвращения, терзаться ревностью. Все это будет. Но, даже четко и ясно представив себе предстоящее, ни на минуту не усомнился, что в главном он прав. То, что разъедало их утлый семейный корабль, можно лечить только решительными мерами, идти на самую болезненную, но необходимую операцию. Она или образумит Полину и вернет ее, или освободит обе стороны от необходимости тянуть унизительную лямку, видимо, отжившего уже союза.
Приведя себя в порядок, Стрижов вышел в переднюю и постучался к Наде. Ее дома не было. Он с облегчением вздохнул. То, что Надя не была свидетельницей их скандала, сняло с его плеч какую-то часть бремени.
НАДЯ
Дружба эта была давней и искренней, имела свою историю, которую знал весь Приозерск.
Несколько лет назад супруги Кравцовы — соседи Стрижовых — поехали на автомашине в Москву. Дочку подбросили Стрижовым. Бывало такое и раньше. Надя с удовольствием переходила под опеку соседей, особенно дяди Толи. Это ей нравилось. Она беспрепятственно могла путешествовать по всей квартире, рыться в книжных шкафах, а если не было дома тети Полины, то перебрать все банки и склянки на ее туалетном столике. Кончался такой день чаепитием с отличными пирожными, которые обязательно прихватывал по пути домой с работы Анатолий Федорович.
Последняя поездка Кравцовых кончилась, однако, трагически. Не доезжая семнадцати километров до Москвы, машина столкнулась с груженым самосвалом…
После похорон, когда все разошлись, Надя, похудевшая и, кажется, сразу на несколько лет повзрослевшая, зашла к Стрижовым. Прерывающимся голосом попросила:
— Можно, я у вас немножко побуду? Боюсь одна…
— Пожалуйста, Надюша, пожалуйста. И вообще приходи в любое время, — ответил Анатолий Федорович. Полина стала угощать ее чем-то.
Надя долго молча сидела в уголке дивана, потом тихо спросила:
— Тетя Поля, когда меня заберут в детский дом?
— Да ты не волнуйся, девочка, мы к тебе приезжать будем, ты тоже к нам будешь наведываться.
— Спасибо вам. А то я ведь теперь всем чужая.
И столько горя было в этих словах, такая взрослая осмысленность происшедшего и предстоящего была на лице девочки, что у Стрижова сжалось сердце.
В эту ночь он не мог уснуть. Приглушенным голосом, чтобы не разбудить Надю, убеждал Полину:
— Конечно, детский дом — это выход, и неплохой. Но с другой стороны, с ее родителями мы жили дружно, девочка привязана к нам. Более близких людей у нее нет. И отдать ее! Черствость это будет, бездушие, честное слово. По-моему, пусть живет с нами.
Полина не очень охотно, но согласилась:
— Если тебе этого очень хочется — пожалуйста, я не возражаю. Но предупреждаю — возиться с ней будешь сам. У меня особого желания обзаводиться чужой дочерью нет, имей это в виду.
— Ну хорошо, хорошо. Я все возьму на себя, ты только не возражай.
Стрижов отдался новым для него отцовским обязанностям со всей силой неистраченного родительского чувства. Он рьяно следил за учебой Нади, вместе с ней штудировал школьные задания, не пропускал ни одного родительского собрания. Водил ее на каток, в бассейн, даже на рыбалку и охоту. И девочка постепенно выходила из состояния одинокого испуганного зверька, преодолевала свою нелюдимость и замкнутость, которые стали было основной чертой ее характера после происшедшей трагедии. Надя приучалась к немногословию Стрижова, его скромности во всем, что касалось житейских дел. Видела, как он до рассвета корпит над чертежами, и порой, устыдив себя, вскакивала с кровати, чтобы закончить что-то несделанное и отложенное на завтра.
Как-то на рыбалке Анатолий Федорович по неосторожности попал в полынью. Надя с большой сноровкой помогла ему выбраться, быстро разожгла костер, умело и ловко высушила одежду.
— А знаешь, Надюха, ты вполне подходящий парень. Это была для нее лучшая похвала.
Они могли часами спорить о каких-то там Гумбольдтовских течениях, о персеях и нимфах, о преимуществах естественного мотыля над искусственным или уткнуться в проектор и час, два, а то и больше смотреть слайды, к которым Стрижов имел большую и давнюю слабость.
Полина Дмитриевна относилась к Наде дружелюбно, поощряла стремление девочки к тому, чтобы уметь делать все. Очень скоро львиная доля домашних хлопот перешла к Наде, и она неутомимо сновала по квартире. Строжайше блюла чистоту в каждом углу, требовала, чтобы Полина Дмитриевна белым платком проверяла, есть ли пыль на мебели, По ее инициативе был затеян ремонт квартиры, доставивший всем немало хлопот. Но как же она была горда, что все теперь сияло новизной и свежестью.
И все-таки душевной близости у них не возникло. Не было ссор, недовольства, но какая-то еле уловимая отчужденность как поселилась тогда, вначале, так и не исчезла.
Со Стрижовым Наде было проще и ясней, она ощущала его отеческое тепло в каждом слове и жесте, рядом с ним забывала свое сиротство и платила за это горячей искренней привязанностью.
Как-то Стрижов, придя с работы, крикнул Наде:
— А что, Надя, не сварганишь ли ты мне глазунью? Не успел я поесть на работе.
— Хотя кухня и атрибут закабаления женского пола, так и быть, глазунью я сготовлю.
— Атрибут закабаления? Мудрено-то как сформулировано. И кто же тебя этому научил? Полина?
— Это не имеет значения. Важно, что это факт.
— Ну что же, не спорю. Только Полина, по-моему, глазунью от омлета отличить не сумеет. Уж я-то это на собственном опыте познал. Но то, что она тебя так эмансипирует, одобряю. Человек должен быть прежде всего явлением общественным. Сначала для всех, потом для себя. А у многих, Надюша, это не в правилах. Скорее наоборот: и сначала и потом — все для себя.
— Вы кого же это имеете в виду? Это же ужасно, что вы говорите.
— Это я так, Надюшка, своим мыслям отвечаю.
Вечером при разговоре с Полиной он заметил:
— Ты, конечно, продолжай и дальше наставлять Надежду в смысле житейской и особенно женской мудрости, но любовь к порядку, к работе и чистой и черной не высмеивай, а то барыню воспитаем.
Полина, не очень вслушиваясь в смысл сказанного им, вдруг ошарашила его:
— Ты лучше подумай вот о чем: как с ней дальше? Скоро школу окончит. А то все шуточки да забавы: «Надька, ты настоящий помощник, Надька, ты отличный парень». А она, между прочим, настоящей девкой становится. И пора думать, что с ней и как с ней. Ты же у нас и папа и мама.
— А чего тут особенно думать? Дивчина она самостоятельная, собирается по нашей стезе идти, об архитектурном мечтает. Вот и пусть.
Полину Дмитриеву было трудно упрекнуть в чем-либо. Но только сама Полина знала истинную подоплеку этого разговора. Надя росла. Из неуклюжего подростка становилась стройной, хорошо сложенной девушкой с отличной спортивной фигурой, гривой золотисто-каштановых волос и задумчивыми серыми глазами. Увидела как-то Полина в зеркало себя и ее одновременно и невольно задумалась.
Полина была еще хороша собой, она это знала. Но знала и другое: лунный свет при солнечном блекнет. За Стрижова она была спокойна — он однолюб, щепетилен до крайности. Но современные девчонки — это особый народ. Далеко ли до греха? А Надька в Стрижове души не чает, он для нее — идеал. Слова плохого о дяде Толе при ней не скажи — чуть в драку не лезет.