Передо мной лежала вершина холма, теперь дорога шла только вниз по склону. Я ускорился, развивая свое преимущество. К тому времени, как я пересекал маленький бетонный мост, на котором некогда устроил свой маленький розыгрыш, Хоукинс был все еще позади. Я слышал крики девочек и возглас тренера: «Отлично, Бен!» (так меня звали в средней школе и в колледже). Я собрал свои последние силы и сумел пробежать еще несколько шагов до финиша. Умение бегать может длительное время казаться антилопе не очень важным до того момента, когда наконец ее не начнет преследовать лев. Для меня этот момент оказался очень важным. Мысль управляет материей.
Современная биология доказала наличие некоторой физической связи разума и тела и обнаружила механизмы, которые раньше казались научной фантастикой. Разум служит посредником между сенсорным входом и физиологическим выходом. Кто бы мог подумать, что в зависимости от режима дня и ночи или даже от одной вспышки света в точности в нужное время куколка мотылька «решает», оставаться ли ей в оцепенении месяцами или превращаться в летающую взрослую особь? Кто бы мог подумать, что самец воробья при увеличении продолжительности дня получает выброс тестостерона в кровь, запускающий каскад физиологических изменений, которые повлияют на его поведение и заставят сменить желто-коричневые перья на более яркие? Кто бы мог подумать, что голубка переживает глубокие физиологические перемены, связанные с расширением яичников, вынашиванием и откладкой яиц, стоит лишь увидеть несколько веточек и самца-ухажера? Во всех трех случаях сенсорные стимулы возбуждают или активируют мозг, а мозг в свою очередь порождает фонтан гормонов, которые затем воздействуют на организм. Мы, люди, обладаем той же связью разума с гормонами, к тому же дополнительно одарены сознанием, которое порой может возбуждать наш мозг при совсем небольшом раздражении со стороны сенсорного входа; мы можем усилить поток входящих данных с помощью объективов нашего разума. Но есть пределы. Мы не можем вылечить рак хорошими мыслями, тем не менее хорошие мысли могут заставить нас почувствовать себя лучше и работать более эффективно. Они также могут помочь нам достичь того, что раньше казалось невозможным.
Школьные кроссы стали для меня ступенькой на пути к соревнованиям по бегу. Я почувствовал вкус погони и начал меняться. Бегая по пересеченной местности, мы научились концентрировать свою энергию, направлять все до единого усилия на решение одной конкретной задачи хотя бы на короткое время. Но мы упорно трудились для достижения четко поставленной цели не только во время самой гонки, но и в ходе длительной подготовки к ней. Оказалось, что у этого есть еще один плюс.
Возможность поступить в колледж поначалу казалась мне слишком далекой, чтобы вообще об этом задумываться. У нас не было занятий ни по одной из областей биологии, и я плохо учился латыни, которая, по словам отца, была языком биологии. Как я могу надеяться на какое-то развитие в области, на языке которой я даже не говорю? Химия? Вместо лабораторных работ мы иногда делали петарды – когда за нами не присматривали. На физике мы только вслух читали книгу. Я мало что почерпнул из учебников и вместо этого черпал из самой жизни знания о вещах, до которых я мог дотронуться и которые для меня что-то значили. Моя голова была забита тем, что считалось (и, возможно, до сих пор считается) в определенных кругах заумным и, возможно, никому не нужным знанием почти обо всем, что летало, ползало или плавало. На меня также повлияли не очень-то научные истории о приключениях исследователей Африки. И у меня совершенно не было денег. Несколько раз по субботам после обеда я нанимался на работу в амбарах за доллар в день. Этого хватало, чтобы купить поношенную одежду и некоторые предметы первой необходимости. Чего еще я мог хотеть? Тем не менее уже перед самым выпуском из школы я все-таки решил поступать в колледж, потому что мистер Келли, наш директор, сказал мне: «Бен, в Мэнском университете отличная команда по кросс-кантри». Я сразу понял, что мне нужно продолжать образование.
6Котел колледжа
Чьи парили там крыла? Чья рука огонь взяла?[16]
«Хочу заниматься кросс-кантри», – сказал я Эдмунду Стирне, когда во время ознакомительной недели для новичков зашел к нему в кабинет в спортивном здании Мэнского университета в Ороно. Тренер – как я назову его спустя много лет – высокий, коротко стриженный мужчина с густыми бровями. Он широко улыбнулся и вскоре отвел меня на склад, где мне выдали беговую форму. Затем мы отправились в раздевалку, где у каждого спортсмена был собственный шкафчик. Такое внимание со стороны тренера по легкой атлетике и кросс-кантри величайшей беговой команды штата, в удивительно огромном университете, самом большом, какой я только мог себе представить, вызвало во мне самое искреннее и жгучее желание бегать за него.
Все новые, необычные виды и запахи, волнение и предвкушение пьянили меня. В тот же день, первый день моей учебы в колледже, я переоделся в новую чистую одежду, пробежал кроссовую трассу в своих ботинках и затем продолжил тренировку в тренажерном зале.
У меня не было аттестата об окончании средней школы, но это не имело значения. Я был принят в колледж до июньской церемонии вручения дипломов. Этим летом мне удалось устроиться на оплачиваемую Министерством сельского хозяйства работу на севере штата Мэн, где я исследовал непарного шелкопряда – печально известного лесного вредителя. Я снял маленькую комнату в Хьюлтоне, сразу за «стомильным лесом»[17]. Едва научившись водить машину, я каждое утро ездил на казенном грузовике по глухой дороге (они все были глухими), чтобы установить или проверить свои ловушки, смазанные пахучим веществом (феромонами) мотыльков-самок, чтобы заманивать самцов этого вида. Я проводил в одиночестве все эти дни в течение двух месяцев, кроме редких выходных, когда я ездил на попутках за 300 км на ферму своих родителей. За все лето я не поймал ни одного непарного шелкопряда, что в целом доказывало, что мотыльки не вторглись в Северный Мэн. Поэтому здесь не стали распылять пестициды.
У меня не оставалось времени после работы на подготовку к поступлению в колледж, поэтому я готовился прямо на работе. Примерно пятьсот моих феромонных ловушек были расположены в нескольких минутах езды одна от другой. Я останавливал машину за 50–100 м до ловушки, чтобы немного пробежаться туда и обратно, перед тем как снова сесть за руль. Обычно, отдышавшись, я начинал петь во все горло до следующей остановки. Осенью, когда я поступил в университет, я все еще не попадал в ноты, зато бегал немного быстрее и дальше. Больше всего на свете я хотел стать членом команды.
Когда в мой первый учебный день я вошел в тренажерный зал, мне сразу же попался на глаза мускулистый парень, поднимающий штангу. Я ворочал мешки с зерном в сараях школы в Гудвилле и, держа спину прямо, едва мог поднять над головой мешок весом 45 килограммов. Монстр, за которым я наблюдал, наклонялся вперед, а затем поднимал вес, пока его спина находилась в горизонтальном положении. Раньше я никогда не видел, как работают со штангой, и не знал, как это делается. Вот так? Ну, я бы поднял не меньше. Я схватил набор тяжелых грифов, наклонился и начал качаться. Вскоре я почувствовал боль в талии, но не собирался отступать, так что продолжил поднимать тяжести.
В последующие недели я продолжал работать посудомойщиком в кафе: у меня не было стипендии и я не получал ни копейки от родителей – у них было меньше денег, чем у меня. Боль в спине не уходила, а я еще умудрялся бегать в постоянных мучениях, иногда со стреляющими болями, уходящими в ногу. Врач в медпункте сказал мне, что это всего лишь мышечное напряжение, которое пройдет. Миновали недели, а боль не утихала. Потом она стала сильнее. Тренер велел мне отправиться к главному врачу. Я должен был сказать ему, кто направил меня и что я вхожу в команду по кросс-кантри.
В этот раз меня осматривали тщательнее. Я даже начал нервничать. В конце концов врач сказал мне, чтобы я навсегда оставил бег. И больше никаких тяжелых поддонов с посудой. Он сказал что-то о разрыве поясничного диска и смещении седалищного нерва. «Это можно прооперировать, но уже не заживет». Меня направили к неврологу в Бангор, который обескуражил не меньше. Он сказал мне, что о беге не может быть и речи и я должен вернуться к своей начатой карьере в лесном хозяйстве.
Я не мог бегать. Я потерял работу, а поэтому, возможно, учебу в колледже и карьеру. Я оказался в тупике, и мне нужно было искать другой путь. В такой ситуации можно полагаться на случай и воспользоваться сиюминутной возможностью, а можно разработать стратегию действий. Ясно, что с учетом всех сложностей и капризов жизни второе может быть столь же непредсказуемым, как и первое. У меня не было никакого плана. Вместо этого я учился прилежно, как никогда раньше, и немного облегчил боль, подложив под матрас жесткие доски. Упор на учебу был правильным решением еще и потому, что, как и мои одноклассники по школе, в колледже я оказался не готов к умственным нагрузкам в химии, математике и физике. Насколько мне известно, ни один из моих школьных товарищей не закончил первый курс. Профессора делали все, чтобы избавиться от нас, поддерживая тем самым высокие академические стандарты. Но травмы спины, а затем и колена, усадили меня за книги и воспрепятствовали их усилиям. Эти травмы имели и другие последствия – связанные с военной службой.
После того как я получил спортивную форму, следующим, что мне выдали, была военная форма армии США. Все мужчины должны были пройти курс подготовки офицеров запаса ROTC[18] в течение двух лет. Это было одним из условий учебы мужчин в государственном университете. Студенты первых двух курсов каждую неделю полировали до зеркального блеска черные ботинки и козырьки плосковерхих оливковых кепи. Раз в неделю мы все в полном снаряжении приходили на крытый спортивный манеж – строиться и маршировать в отделениях, взводах и ротах под бдительным присмотром офицеров. Выпускники старших классов, получившие повышение, выкрикивали приказы, пока мы, салаги, учились маршировать в ногу и в строю, носить и брать на караул наши громоздкие винтовки M-1. Эти занятия были кошмаром для моей спины – я не мог согнуться, чтобы ослабить напряжение на разорванном поясничном диске. Я не хотел покидать университет, поэтому не жаловался и прослужил два обязательных года в ROTC. После этого мы все были обязаны Дядюшке Сэму отслужить действительную военную службу. Вопрос в том, когда и где. Я не хотел, чтобы армия слишком долго висела надо мной после окончания колледжа; я хотел избавиться от нее как можно скорее. Так, незадолго до окончания четвертого курса я отправился на призывной пункт в Бангор.