У бушменов кунг мясо – только малая часть рациона, но в то же время и самая желанная. Основную часть пищи добывают женщины, день за днем снабжая группу ягодами, клубнями, листьями и корнями. Мужчины же занимаются охотой, чаще всего безуспешной. Тем не менее охота считается очень важной. Только после того, как мальчик впервые убивает большую антилопу, отец совершает обряд «первого убийства», знаменующий его переход от юности к зрелости. Мужчина кунг, который не охотится, считается ребенком – ему еще рано жениться. Он не может рассчитывать на жену, если не способен принести домой мясо и шкуры для своей семьи и родителей супруги. Мужчины-бушмены охотятся с подросткового возраста до старости. Часто они проходят 30 км в день, возвращаются домой ни с чем, а на следующее утро снова уходят, движимые упорством, а также понуканием своих жен. Они не берут с собой ни еды, ни воды, потому что это их замедляет. Охотники племени кунг могут пять дней преследовать раненого жирафа. Это не та работа, которая под силу женщинам с младенцами. Хотя в настоящее время разделение труда, возможно, не совсем политически корректно, оно является древней традицией с глубокими биологическими корнями. И нет ничего плохого в разнообразии как между людьми, так и между полами. Разделение труда позволяет мужчинам рассчитывать на то, что женщины будут их кормить, а значит, можно уходить на дальние расстояния за крупной добычей.
Вопреки некоторым предубеждениям и заблуждениям представление о мужчине-охотнике как о движущей силе человеческой эволюции не умаляет женщин и не отводит им пассивную роль. Недоразумения можно свести к минимуму, если мы будем читать «человек» (man, мужчина) как «человечество». Эволюция вряд ли закрепила богатый набор генов, влияющих на рост и развитие мозга, за Y (мужской) хромосомой. Различные поведенческие тенденции мужчин и женщин, по крайней мере те, которые касаются долгосрочного взаимодействия в воспитании детей, лучше всего можно объяснять компромиссом и сотрудничеством. Если «мужчина» – охотник, то только потому, что женщины разрешили ему это или выбрали его таковым. Это оборотная сторона «синдрома охотника». Женщинам приходилось делать умный выбор, потому что полагаться на один только внешний вид было нельзя.
Сексуальный отбор в животном мире часто приводит к таким неожиданным сценариям, как пресловутый хвост павлина, сложное пение некоторых птиц и даже изготовление мухами воздушных шаров, о чем я расскажу позже. Если верно то, что охота является не просто средством пополнения калорий, но и отчасти следствием полового отбора, то это имеет далеко идущие последствия, поскольку со снятием энергетического барьера – основного ограничения для охоты – процесс мало что уже может остановить. Если добытый кролик может повысить сексуальную привлекательность охотника, то можно представить, что было, когда он убивал или хотя бы демонстрировал способность убить мамонта. Женщины же при этом развивали способность оценивать и выбирать партнеров!
Поставка белковой пищи как преимущество для спаривания – правило у многих самцов птиц, пауков и насекомых, особенно у скорпионниц (Panorpa), некоторых кузнечиков, сверчков, тараканов и некоторых жуков (например, Malochiidae). У насекомых в качестве съедобного брачного презента может выступать добыча или, при ее отсутствии, белок из выделений организма. У некоторых богомолов и пауков это сама плоть самца.
Богомолы-самцы – легендарные ухажеры, которые регулярно приносят в жертву ради секса собственное тело. Их поедают самки, с которыми они спариваются. Выгода от такой жертвы, на которую они идут, как правило, неохотно, выходит за рамки простого снабжения пищей: в конечном счете это обеспечивает питание яиц, которые он оплодотворил. Самки сначала едят голову самца. Самцы с неповрежденными головами спариваются только в течение четырех часов, но совокупления с обезглавливанием длятся до 24 часов. Мэйдиан Андраде, изучавшая австралийских черных вдов, показала, что поедание партнера продлевает период копуляции и увеличивает количество переданных сперматозоидов. У этих пауков дать себя съесть – значит гарантировать, что самка не будет спариваться с другими самцами, так как насытившаяся самка отвергает других пауков, и сперматозоид «жертвы» имеет поэтому преимущество при оплодотворении. Пауки умирают ради секса, и их суицидальное поведение по иронии судьбы – плод эволюции, потому что оно повышает их индивидуальную репродуктивность.
Эти крайности предупреждают нас о наличии механизмов, которые могли остаться незамеченными у нашего вида. Все животные чем-то расплачиваются за секс. У меня есть любимый пример. Я люблю его потому, что это в некотором роде карикатура на человека, но в то же время и иллюстрация эволюции. Речь идет о толкунчиках, или эмпидидах (Empididae). Эти европейские и североамериканские мухи – хищники, которые охотятся на других мух. Их английское название – танцующие мухи – происходит от их сборищ, на которых насекомые летают вверх и вниз, а иногда по разным линиям и кривым, как будто танцуя. Самки выбирают партнеров из танцоров, основываясь на энергичности их выступлений и подношениях самцов во время этих танцев.
Чтобы рассчитывать на спаривание, самец должен находиться в парящем полете, держа в ногах свадебный подарок – тушку мухи. Самки оценивают представление, а затем выбирают. Затем пары падают на землю, где самцы отдают свою добычу самкам, которые потом едят предлагаемую жертву.
Тушки небольшой мухи достаточно для стимуляции спаривания у некоторых видов эмпидид. У других видов эволюция зашла дальше: самцы заворачивают добычу в тонкую блестящую вуаль, которую они сплетают с помощью прядильных желез на передних лапах. Завернутый в шелковую упаковку свадебный подарок более привлекателен для самок, возможно, потому что он больше по размеру и лучше заметен, чем неприукрашенная или непрорекламированная добыча.
Следующий шаг в эволюции кажется исключительно хитрым. Некоторые самцы танцуют с еще более крупной и бросающейся в глаза упаковкой. Но в нее либо завернута слишком маленькая муха, которой нельзя полноценно полакомиться (но которую легче носить, а значит, и выпендриваться), либо вовсе несъедобный кусок мусора, либо же вообще ничего. Например, у Empis politea самец носит большой белый шар, похожий на яйцо, в который он может поместить, а может и не поместить маленькую мушку. Самка не обращает внимания на содержание. Она выбирает большую, эффектную, но пустую упаковку.
Самцы видов Hilaria sartor, H. sartrix и H. granditarsis дошли до совершенства в своем обмане. На протяжении все более сложного акробатического танца они всегда держат пустой белый сверкающий шарик, точнее, эллипсоид. Если глупый самец попытается поместить туда добычу, то танцоры с пустыми шариками легко превзойдут его в мастерстве танца. Таскать тяжелую добычу можно только при высоких температурах, когда мышцы мухи могут достичь нужной производительности.
Пример мух показывает, что, как и в эволюционной траектории человека, воссозданной антропологами, важна не питательная ценность подношения. Показать себя – вот что важно. Разница лишь в том, что охотники-люди не могут жульничать. У протогоминидов самцам приходилось приносить домой настоящее мясо или демонстрировать способность делать это, а не просто поднимать пустые упаковки. Мясо – ценный ресурс, который был важной и необходимой частью рациона.
Как и у танцующих мух, силу или способности иногда можно оценить по внешнему виду, но надежнее всего – по производительности, как в охоте, так и в символической репрезентации. Может быть, наши танцы, так же как и наши спортивные игры, за которые дают никчемные цветные ленты и металлические или раскрашенные под металл трофеи, тоже происходят из символической деятельности, демонстрирующей наши способности?
Забег – это как погоня. Финишировать в марафоне, поставить рекорд, сделать научное открытие, создать великое произведение искусства – все это, я думаю, заменяет погоню, но в то же время предполагает и демонстрирует психологию выносливого хищника как в самом действии, так и в его оценке. Когда 50 тысяч человек выстраиваются в очередь на марафон или две дюжины старшеклассников встают у линии, чтобы броситься в легкоатлетический кросс, они начинают символическую коллективную охоту, чтобы убить первыми или хотя бы принять участие.
Настоящая охота для большинства из нас давно устарела. Совсем недавно (в геологическом смысле) мы уничтожили одних из самых великолепных существ, которые когда-либо существовали на этом земном шаре, когда люди, полноправные охотники, вступали с ними в контакт в Америке, Австралии, на Мадагаскаре… К тому времени мы развили психологию, физиологию и технологию, сделавшие нас необыкновенными охотниками. В отличие от Африки, нашей родины, наша новая добыча не успела разработать эффективные способы спастись, сочетающие в себе физиологию, психологию, интеллект, а в конечном счете и оружие.
К счастью, сейчас мы направили наши охотничьи склонности в экологически более безопасные направления. Теперь мы можем преследовать друг друга, а не мамонтов и мастодонтов. Мы можем быть воинами дороги, которые будут вечно состязаться в забегах. Теперь мы не мечтаем об убийстве крупных зверей, чтобы прославиться и прокормить нашу группу. Мы можем получать такую же психическую подпитку, которая когда-то была нужна для хорошего телесного самочувствия, думая о других вещах: о победах в забегах, рекордах или других долгосрочных целях. На Олимпиаде мы наблюдаем самую грандиозную охоту. Если мы не можем быть ее частью, то как зрители мы болеем за тех, кто представляет нас, кто действительно является частью нас, поскольку на протяжении миллионов лет нашей эволюции мы были (и остаемся) взаимозависимыми. Однако есть одно основное отличие. В отличие от охоты на хищных животных, у которой всегда есть конец, в погоне друг против друга конечной точки нет. Где она может закончиться? Каковы ее пределы?