Мое время на марафонской отметке – 2:42. Я снова набираю темп, хотя Клекер, конечно, далеко впереди. Я не буду пытаться догнать антилопу. Если бы я слишком храбрился, я бы перегнул палку и выдохся, став трупом на обочине. Если вы разгоняетесь до такой степени, что тяжело дышать, значит, вы расходуете слишком много запасов углеводов и, возможно, пройдете анаэробный порог, когда молочная кислота вырабатывается быстрее, чем метаболическая и сердечно-сосудистая системы могут избавиться от нее. Молочная кислота – это как песок, скапливающийся в коробке передач автомобиля и приводящий к скорой вынужденной остановке. Не торопись, не торопись, не торопись и, главное, никогда не останавливайся…
Скоро станет сложнее. Гораздо сложнее. Но я больше не уверен, замедляюсь ли я или слишком стараюсь и, возможно, ускоряюсь. Я просто продолжаю усердно и упорно бежать, неуклонно следуя то за одним бегуном, то за другим, используя их, чтобы подтянуться самому. Бегун впереди – двигайся по его следу – и за следующим.
Снова Джек. Он кричит: «Пол выбыл, Клекер все еще хорошо идет». Клюквенный сок все хуже воздействует на желудок. Я не чувствую жажды и аппетита, и вынужден заставлять себя глотать. Я устал до такой степени, что боль перекрывает другие ощущения. Мое тело кричит мне, чтобы я остановился, и я бы всегда слушался его приказов, если бы заранее не придумал определенные трюки, чтобы разыграть его, командовать им и ввести его в заблуждение.
Чтобы собраться с духом, нужно обмануть себя. Вот где нужна логика. Логика – это инструмент не столько поиска истины, сколько оправдания того, что приказывают или требуют наши низшие эмоциональные центры. Без такой логики самообмана мы были бы менее способны к рационализации и поэтому не могли бы поддаться таким безумным, бессмысленным, сумасшедшим вещам, как попытка проверить, как быстро можно пробежать 100 км без остановки. В конце концов, наша логика может стать настолько странной, что мы начинаем видеть сквозь наши рационализации, и тогда они теряют смысл. Это почти всегда происходит где-то в середине забега, и вы спрашиваете себя: зачем я это делаю? Почему я здесь? Почему? Нет ответа.
В этот момент человеку нужна вера – сочетание невежества, сознательной слепоты, надежды и оптимизма. Она бросает вызов логике, но помогает нам бороться и выживать. Может быть, она также отличает разум от вычислительной машины. Это она заставляла наших предков гоняться за антилопой до тех пор, пока животное не устанет.
Итак, вспомним еще раз утверждение лучшего ультрамарафонца мира Дона Ричи: «Чтобы пробежать ультрамарафон, нужна хорошая подготовка и должный настрой, то есть ты должен быть немного сумасшедшим». Первое у меня было. Что насчет второго? Я спрашиваю себя: есть ли в Америке кто-либо более безумный, чем я, тот, кто мог бы выжать из себя еще больше? Слабый голос говорит: «Наверное». Так что я прилагаю еще больше усилий, стараюсь чуть сильнее. Я спятил? Возможно. Но я должен точно судить о себе и о способностях других, видеть общее и строго руководствоваться причинами и следствиями, эмпирической реальностью. Как сказал Йоги Берра о бейсболе: «На 90 % это психология, а вторая половина – физиология»[46].
Примерно через четыре часа солнце начинает печь и поднимается ветер. Джек все еще протягивает мне бутылку клюквенного сока каждые несколько миль. Я хватаю ее, глотаю сок, бросаю бутылку и радуюсь, что руки снова свободны… «Клекер выдыхается» – так, мне показалось, он сказал, когда я пробегал мимо. Что? Правда? Выдыхается? Я правильно расслышал? Я все еще обгоняю соперников. Еще пять миль, еще один клюквенный сок. «Ты на втором месте…» И что? Я думаю, Клекер все еще на много миль впереди.
Каждая встреча с Джеком теперь – желанное событие. Каждая встреча отмечает преодоление еще пяти миль.
Я не очень хочу пить, но все равно пью, потому что во время тренировочных забегов часто терял много жидкости, не испытывая жажды. Жажда приходит слишком поздно.
«Он на последнем издыхании!» – сказал Джек на следующем отрезке пути. Я правильно это расслышал. Я думаю о Билли Миллсе на Олимпийских играх 1964 года, который, совершенно неизвестный, выходит на последнем повороте в лидеры на дистанции 10 000 м, и говорю себе: «Я могу победить, я могу победить, я могу победить, я могу победить». Я чувствую дрожь по всему телу. Слова Джека действуют возбуждающе. Хотя мое тело слабеет, но меня сейчас несет вперед то, что можно назвать духом. Я не знаю, что такое дух, но чувствую себя по-другому. Я знаю, что у меня есть шанс! Невозможно. Никто меня не знает. И я, из ниоткуда, собираюсь одолеть Клекера! Я знаю, что он переживает. Я точно знаю, каково это – выдыхаться в беге. Помню это всего-то по прошлой неделе. Клекер ни за что не преодолеет 50 миль, а я обязательно смогу.
Пора почувствовать волнение. Пришло время выжать адреналин. Я думаю о Майке, Брюсе, Фреде из своей команды по кросс-кантри, которые иронизируют, смеются и говорят во время бега: «Должно быть, это тяжело – быть зверем». Я знаю: то, что кто-то впереди, ничего не значит… до самого финиша. Два года назад, когда я находился примерно в миле от финиша марафона в Сан-Франциско, я слышал обрывки разговоров по радио, которые вели комментаторы на протяжении всего маршрута. Я помню, что расслышал: «А вот и победитель… это Питер Демарис». Демарис был едва заметен, далеко впереди меня. Но я не собирался терпеть поражение, несмотря на преждевременное объявление его победы. Я ускорился и просто продолжал бежать… Я не знаю, как и откуда, но что-то заставило меня полететь. На следующий день (29 октября 1979 года) San Francisco Examiner вышел с заголовком «Неожиданный финал марафона “Золотые ворота” – победил неизвестный». Тем неизвестным был я. И я знаю, что таких неизвестных много. Неизвестным может оказаться любой. Я могу стать первым сейчас и сегодня, но меня тоже можно обогнать… так же, как обошли тогда Демариса прямо перед финишной чертой.
Во время тренировок мобилизация топлива для мышц во многом контролируется циркуляцией не только адреналина, но и норадреналина, адренокортикотропного гормона, глюкагона и тироксина – все эти гормоны через петли обратной связи контролируются мозгом. Очевидно, что сейчас я не думаю о гормонах или об их циклах обратной связи, но аномальная работоспособность требует ненормальной физиологии. Как я меняюсь, переставая быть нормальным? Я невольно черпаю вдохновение и силу у тех, чьей силой ума и духа я восхищаюсь.
Например, у Лефти. Лефти Гулд болтал со мной часами, когда я был почтальоном, бегая дважды в день туда-сюда с кожаным почтовым мешком. Он смотрел на меня своими немигающими бледно-серыми глазами и рассказывал мне о «фрицах», которые переползали через позиции и держали его на мушке, требуя сигарет, а затем позволяли ему уйти. В моем воображении я вижу его в госпитале, когда группа интернов выкатывает его. Немощно и с трудом он приподнимается на одном локте и с улыбкой заявляет: «Я могу всех вас отдубасить, ублюдки!», чтобы они не жалели его – великого чемпиона в прошлом. Его смелый, но слабый жест был свидетельством его широкой натуры – как много в нем было силы, даже когда его тело было беспомощным. Не уступить ни на йоту – значит отдать все. Истории, которые он рассказывал мне, маленькому ребенку… Он наклонялся к своему окошку, чтобы рассказать мне, как он бросил свое оторванное бедро во врага… как он продолжал стрелять, даже когда впал в беспамятство. Теперь я глубоко погружаюсь в воспоминания, в саму жизнь. Гора моей жизни. Пусть там будет достаточно, чтобы брать от нее… до финиша… Лефти – теперь я вижу его спокойно лежащим с аккуратно сложенными на форме армии США руками в гробу в часовне Муди, где я бывал сотни раз в детстве по воскресеньям, прежде чем убежать в лес. Наворачиваются слезы. Лефти был личным телохранителем генерала Джорджа С. Паттона, олимпийца 1912 года. Паттон говорил: «Если хочешь выиграть битву, вот что надо сделать. Надо заставить разум управлять телом. Никогда не позволяй телу указывать уму, что делать. Тело всегда сдастся». Тело может справляться только с небольшими шагами. Разум способен на большие скачки. До этого дерева…
Вся моя жизнь спрессована в маленькую, которая длится несколько часов. Прошлое, настоящее и будущее стягиваются в тугой узел, где тело отступает, а разум приобретает все большее значение. Горизонты сокращаются. Я погружаюсь в боль постепенно, неумолимо. Я поднимаю глаза и фокусируюсь на дереве впереди. Держи темп – до дерева. Сделаю это и награжу себя похвалой: «У меня получилось!» Вот… теперь к этому дереву. Вот так, одна маленькая часть расстояния за раз, расстояния, которое мне больше никогда в жизни не пришлось бы преодолевать… никогда… никогда… никогда больше. Значение имеет только то, что происходит сейчас. Сейчас… сейчас. В этот момент.
Такое ощущение, что я 100 лет провел в лесу, выслеживая большого белохвостого оленя, и наконец-то я близко к цели. Я могу это сделать! Не облажайся. Это конец самой длинной охоты, и самый большой олень из всех впереди. Он – та белая линия, что пересекает тротуар. Мой разум заклинивает на движении вперед.
Итак, к концу пятидесятой мили Джек радостно кричит: «Клекеру конец! Ты первый, намного опережаешь следующего». Осталось всего 12 миль. Я беру клюквенный сок и ускоряюсь, словно одержимый. Если я смогу закончить первым, то есть еще одна причина ускориться, потому что теперь у меня появился шанс установить рекорд, – нужно только стойко держаться. Но может случиться все что угодно – мышечное напряжение, грозная «стена», обезвоживание, растяжение лодыжки… полная неизвестность…
Конец этой охоты близок. Добыча, которую я пытаюсь поймать, будет определяться числом, моим временем финиша: часы, минуты и секунды, разделенные двоеточиями. И это число будет со мной всю оставшуюся жизнь. Может, его стоит написать на моем надгробии. В конце концов, две группы цифр, обозначающие даты рождения и смерти, мало что говорят о человеке. Значение имеет то, что между ними. Число, которого я сейчас добиваюсь, – другое. Оно определит границы моей животной природы, будет мерой моего воображения, достигаемой интуицией и духом. Его нельзя купить, обменять или взять в долг. Все остальные почести ничтожны по сравнению с ним. Это ценный продукт, потому что он свободен от чужих суждений, предрассудков, ревности и невежества. Это жизнь, не такая, какая она есть, а тот идеал, к которому мы стремимся.