Cicindelinae, или жуки-скакуны, активны и утром. Им нужен солнечный свет.
Я встречал их весной на той же песчаной дороге. Их было множество. Стоило приблизиться к какому-нибудь жуку, он так ускорялся, что его тонкие ножки словно размывались в движении. Если я подбирался еще ближе, он поднимался в воздух, улетая прочь над песчаной дорогой. Я часто ускорялся, пытаясь обогнать бегущего жука, похожего на ярко-зеленый драгоценный камень. Жуки летали быстрее, чем я бегал, и приземлялись далеко впереди меня. Я мог наверстать упущенное и начать погоню снова, но не смог бы поймать ни одного в теплый и солнечный день. В пасмурные дни они, как правило, никак не проявляли себя, а если и проявляли, то не очень хорошо. Жук, не нагревшийся на солнце, бегал медленно, а летать вообще не мог. До этого он легко меня опережал, а теперь вдруг оказывался в моих руках. После того как я обнаружил эту их «ахиллесову пяту», было не трудно поймать одного такого для моей растущей коллекции жуков, в которой скакуны были моими любимцами.
Бегущий жук-скакун
Скорость передвижения ног у жуков, как и у людей, зависит от телосложения и температуры мышц. Разнообразие телосложений и стратегий терморегуляции африканских навозников – отличная тому иллюстрация. Есть виды, напоминающие толстых, мускулистых тяжелоатлетов с округлыми телами и толстыми короткими ножками. Скорость их ног очень низкая, но сила настолько велика, что они могут с легкостью рыть твердую землю. У других видов тонкие ноги, и эти изящные создания бегают быстро, если мышцы ног хорошо разогреты. Скорость движения возрастает на 400 % по мере повышения температуры с 28 °C (82 °F) до 35 °C (95 °F), и самые быстрые навозные жуки достигают скорости 25 см/сек. Жуки-скакуны бегают в пять раз быстрее при той же температуре тела, возможно, потому что у них гораздо более длинные и вытянутые ноги, чем у навозников. Жукам-скакунам нужно оставаться на солнце, чтобы поддерживать высокую температуру разогретого тела, и если они достаточно горячие, то могут летать, а не бегать, тем самым намного увеличивая свою скорость. Мы, подобно многим жукам, умеем сохранять тепло с помощью дрожи, так что способны двигаться быстро и без прямого солнечного света. Таким образом, можно ловить не умеющих дрожать жуков-скакунов в любой пасмурный день.
Сейчас, вновь вернувшись в места моего детства в Германии, я не сразу узнал лес. Молодые деревья сильно выросли. Но я удивлен, как знакомо выглядит дорога. Пробегая по ней, я поначалу вижу лишь несколько признаков того самого леса, но чем глубже я захожу в него, тем сильнее ощущаются наяву мои воспоминания. Лесные голуби воркуют, неистово кричит сойка, каркает ворон. Поют зяблики и пеночки. Когда я добираюсь до маленькой песчаной дороги, где я гонялся за жуками-скакунами и машиной Грютцманна, я знаю, что скоро буду дома.
Едва я поворачиваю на песчаную дорогу, как вижу большую черную жужелицу, бегущую впереди меня. Странно, потому что это ночной вид, который попадал в ямы, выкопанные папой для ловли мелких зверьков, чье мясо мы ели и чьи шкурки он продавал музеям. Я не помню, чтобы когда-то видел жуков этого вида днем, и появление одного из них спустя столько лет кажется почти волшебством. Я беру его, чувствуя запах кислотных защитных выделений, отпускаю его бежать и сам возобновляю бег.
Я с нетерпением жду следующего поворота после небольшого подъема, где пчелы и осы проделывали туннели в песке и где я однажды обнаружил среди сосен гнездо с двумя упитанными молодыми вяхирями. Эти голубята в моем воображении были даже вкуснее жареной курицы. Вот место, где под дорогой среди черных камней протекает маленький журчащий ручей, – там я поймал красно-коричневую форель на пути на нерест.
Действительно ли это тот ручей? Где же тонкая тропинка вдоль мшистых берегов, которая ведет в лес, к хижине? Я внезапно узнаю ольху, на которой было мешкообразное, покрытое лишайником гнездо крошечной длиннохвостой синицы. Я останавливаюсь. Вижу ручей и места, где Марианна нашла мертвого лося, а я – дикого кабана. Вот оно! Я вижу едва намечающуюся тропинку, ведущую в лес. Если немного подняться по ней сквозь буковые и сосновые деревья, за поворотом будет наша лачуга.
Увидев тропинку, я внезапно остановился. Прошлое обожгло меня, словно горячее дуновение из ниоткуда, и сразило меня на месте. Я споткнулся, согнулся и бесконтрольно зарыдал. Еще долго я не мог перестать содрогаться. Как будто на этом пути я встретил незнакомца из прошлого, но этим незнакомцем был я. Хотя это мог быть кто угодно. Осознав это, я всюду увидел детей, чьи судьбы так сильно зависели от, казалось бы, незначительных пустяков.
Когда ранней весной 1951 года мы покинули Ханхайде и отправились в Америку, мне казалось, что с таким же успехом мы могли бы отправиться на ракете на Луну в один конец, а не на пароходе через Атлантику. В том юном возрасте мне никогда не приходила в голову мысль о возвращении. Мы были живы и жили день за днем. Сбежав от насилия и призраков войны, мы обрели покой и красоту. Мейнстрим нас не коснулся, и моим преимуществом было знание главного – жизненных циклов мотыльков, потребностей и повадок воронят, радости босоногой погони за жуками-скакунами по теплому песку.
5Кросс-кантри в средней школе
Будь хорошим животным, верным своему животному инстинкту[12].
В первую зиму в лесах Мэна моя мать, полутора метров ростом и весом около 45 килограммов, и мой отец, тоже отнюдь не прирожденный лесоруб, работали вместе в команде торцовочной пилой. Снег тогда был глубже, чем мне когда-либо доводилось видеть. Когда дерево падало, ствол зарывался в снег; его приходилось выкапывать вручную, распиливать на куски длиной немногим больше метра каждый и затем волочить по дороге с помощью Сьюзи – упряжной лошади наших соседей. Еще меньше мамуле и папе впоследствии нравилось мастерить воздушных змеев в темной и пыльной маленькой мастерской в городе Уилтон. Вскоре мы с Марианной оказались в интернате для бездомных детей, в то время как наши родители уехали на шесть лет собирать коллекции для музея сначала в Мексику, а затем в Африку, в Анголу.
Лесная глушь, растянувшаяся на три тысячи акров вокруг Гудвилла – так тогда назывался интернат, – была изрезана множеством троп. Все мальчики работали в доме, в амбарах, на полях и в лесах. За эти шесть лет я прошел путь от «боя» – мальчика, моющего посуду и полы, – до повара, уборщика навоза, помощника дояра (два раза в день) и наконец – до верхней позиции – мальчика на побегушках, разносящего почту.
В наших играх в Гудвилле мы жили в собственном маленьком мире индейцев и пионеров-поселенцев. В лесах мы тренировали наши навыки выживания. Некоторые строили незатейливые лачуги, вели обманные маневры и иногда даже убивали и съедали дикобраза или американского зайца-беляка. Я же расчистил участок длиной 800 м на одной из наших лесных троп и бегал там один, свободный как ветер, воображая себя смельчаком-ирокезом в набедренной повязке, сильным и независимым. Это было моей единственной, но достаточной наградой.
Углубляясь в лес, мы исследовали неизвестную нам территорию на краю нашего дикого мира. Вооружившись копьями, сделанными из молодых кленов, мы упражнялись в их метании на дальних полянах. Вскоре тронулся лед на реке Кеннебек, и весеннее солнце согрело желтую спутанную траву. Некоторые ребята из нашей маленькой сплоченной банды валялись голышом на земле на дальней полянке, пытаясь приобрести правильный цвет кожи. Наш мальчишеский дух приходил в восторг от мысли о борьбе с другими конкурирующими шайками, от охоты и доставки еды в наши лесные стоянки.
Мои приятели Филип и Фредди сначала сомневались, можно ли есть обычных голубей, которые населяли сараи вместе с коровами, овцами, лошадьми, свиньями и курами. Но для меня это была главная пища – как и лесные голуби из сосняков Ханхайде. Все-таки питание на природе – еще и приключение, где большую роль играет атмосфера события. Для наших кулинарных приключений мы заимствовали одну из школьных весельных лодок, стоявших на якоре в окруженной садами тихой бухте реки Кеннебек. Как каннибалы из «Робинзона Крузо», мы отчаливали с нашими уже мертвыми пленными, гребя к дальнему песчаному берегу, где нам была известна ровная, поросшая невысокой травой поляна под названием «Пайнс» («Сосны»). Мне нравились эти песчаные отмели вдоль реки, потому что ласточки-береговушки прорыли в них туннели, построили выложенные перьями гнезда из травы и отложили там свои перламутровые яйца. Пара зимородков выкопала здесь собственную нору побольше. Зимородки оставляли перед норой две параллельные бороздки на песке, ковыляя туда-сюда на своих коротких, приземистых лапках, которые нужны были, только чтобы взгромоздиться на корягу, откуда птицы ныряли за мелкими рыбешками.
Трава этой поляны, окруженной соснами и березами, была похожа на растительность прерий. В паре шагов от вершины луга была – и сейчас есть – шероховатая черная полоса в мелком желтом песке. Она вытянулась практически на всю длину стометрового берега. Уголь с древних индейских стоянок! С тех времен, когда уголь осел здесь, прошли целые эпохи. Тогда река, вероятно, была выше, чем сейчас, а потому и оставила эти слои ила. Мэн сначала был частично покрыт ледниками, а затем стал тундрой, населенной карибу и тундровыми куропатками.
Я размышлял об индейских стойбищах, возникших на берегах реки около 10 тысяч лет назад, когда ледники отступали, и искал подсказки, какими они могли бы быть. Среди древесного угля попадались кусочки кости, и однажды среди проступивших из-под песка угольков и трех пламенно-красных камней я даже нашел маленький каменный топор-томагавк из зеленоватого гладко-зернистого камня (технически это кельт[13]).
Маленький, во всех остальных смыслах непримечательный «кельт» плавно сужается от средней части толщиной 3 см до широкой (больше 5 см) рабочей поверхности. Лезвие топора впечатлило меня в основном потому, что тонко отшлифованная кромка имела по крайней мере десять сколов, выбитых примерно в одно время; ни один скол не был затерт. Кто-то, вероятно, умышленно и неоднократно ударил этот ценный предмет о камень, перед тем как бросить его в костер. Может быть так, что две группы соревнующихся охотников встретились здесь на берегу реки и в