Ему казалось, что прошли часы, хотя на деле наваждение длилось не дольше мгновения. Натан очнулся прежде, чем труп стал валиться на него, и привычно скользнул в сторону, успев поддержать тело и предотвратить шумное падение. О том, что было бы, если бы он очнулся секундой позже и оказался залит кровью убитого, Натан предпочитал не думать.
Подхватив мертвеца под мышки, Натан оттащил его в просвет между навесом и стеной трактира. Тут было совсем темно, и он без помех обыскал карманы трупа. В карманах обнаружился довольно увесистый кошелек, судя по всему, с серебром, и какие-то бумаги. Бумаги Натан оставил — на них попала кровь, — а кошель, еще раз взвесив в руке, спрятал за пазуху. Даже если серебро, должно хватить до конца пути. Во всяком случае, Натан на это искренне надеялся.
Он осмотрел себя, отыскивая возможные следы преступления, потом вышел из укрытия. Ночь и глубокая тень от навеса надежно укрывали труп от посторонних глаз. Натан вернулся в трактир, неторопливо прошел по залу, поднялся наверх. Надо было немедленно брать княгиню и убираться прочь, но, прежде чем войти, он привалился спиной к стене, чувствуя, что вот-вот сползет на пол.
Конечно, убитый им человек не был тем самым купцом, которого навеки опозорил Глориндель, — ведь эльф сам убил этого купца несколькими днями позже, на заставе. И, конечно, леди Рослин не могла стоять и наблюдать, как Натан делает для нее то, что не захотел сделать для Глоринделя, — ведь это была дешевая таверна, и оконные рамы стягивали не стекла, а мутная слюда. Но в глубине души Натану все это казалось глупыми, никчемными отговорками: нет, нет, купец именно тот, Натан запомнил его глаза, и девчонка все видела — он ведь слышал ее смех, там, наверху, этот холодный, безжалостный смех, говорящий: «Что же ты, так бы сразу, Натан... » То, что смех был мужским, а голос принадлежал эльфу, убеждало Натана больше в реальности происходящего, чем в подступающем безумии.
В последней мысли скользнуло неожиданное облегчение. «Небеса, да не схожу ли я и впрямь с ума? » — подумал Натан и едва не вскрикнул, когда рядом скрипнула дверь. Проклятие, рефлексы уже вовсе никуда не годятся! Стареешь ты, Натан... ты давно уже постарел.
Рослин смотрела на него снизу вверх — небеса, какая же она все-таки малышка. В руке она держала свой узелок с травами — стало быть, уже собралась.
Значит, все сразу поняла. Что за умница...
— Пойдемте, — сказал Натан, хотя это было излишне. Они слишком поторопились. Вот в чем вся беда. Если бы не краткий припадок безумия, Натан понял бы это сам и не допустил подобной оплошности. Надо было высидеть хотя бы час-другой — раньше купца все равно никто не хватился бы, его дружок был вусмерть пьян и валялся под лавкой, Натан видел это, когда шел обратно. Видел, но не запомнил, слишком он был потрясен. Или просто в самом деле стареет. Нервный старик — не лучший кандидат в грабители и убийцы. Таких у нас отправляют на почетный покой, помнишь, Натан? Давая им разнообразные обещания и свято поклявшись выполнить их последнюю волю... помнишь?
Ночь прошла без приключений. Скакали они во весь опор, Рослин спала в седле, ни словом не сетуя на неудобства — знала, мерзавка, что к чему. Когда забрезжил рассвет, Натан решил, что все позади: даже если снарядили погоню, теперь их не поймать. Они выехали в очередную песчаную гряду и двигались извилистой дорогой меж холмов. Рослин проснулась, но долго ничего не говорила, даже не попросила спешиться, чтобы справить нужду. Натан решил было, что она снова уснула, когда она сказала:
— Так, значит, ты раньше был разбойником.
Глупо было отпираться — но Натан снова подумал, что по меньшей мере одно из безумных ощущений прошедшей ночи было истинным, и она все видела.
— А кому из моих вассалов ты служишь, Натан?
— Лорду Картеру.
— Не помню такого, — помолчав, призналась Рослин. — Но лишу его титулов, когда вернусь домой. Не нужны мне вассалы, набирающие войско из висельников.
— Эти висельники неплохо вам служат, не так ли, миледи? — сухо сказал Натан.
— Но они все равно остаются висельниками, — спокойно отозвалась та. — Я и тебя повешу, когда вернусь.
— Вы не вернетесь, — сказал Натан. Потом, испугавшись собственных слов, добавил: — Вы ведь сами так сказали.
Она ничего не ответила — хотя, может быть, собиралась, но этого Натан так и не узнал.
Что-то загрохотало высоко вверху; конь заволновался, встал на дыбы. Натан быстро погладил холку лошади, вынуждая ее успокоиться, отъехал назад, глядя, как по поросшему жиденькой травкой склону катится туча валунов в облаке песчаной пыли. Обвалы тут были делом нередким, но Натан положил ладонь на рукоять меча, чуя неладное. Впрочем, было уже поздно.
— Ты у меня на мушке, парень, — раздалось сзади — говорили на калардинском, четко и внятно. — Брось меч и ссади девчонку. Потом слезай сам.
Натан колебался только мгновение. Потом разжал руки. Рослин скользнула с седла, словно молча соглашаясь с его решением.
Он знал только одно: это не тальвардская стража, нагнавшая убийцу. Те не заговорили бы на понятном ему языке и не стали бы церемониться. Церемонятся только те, кто тебя уважает. Пусть даже и держат за врага.
Это было последнее, что он успел подумать, прежде чем в затылок ему всадили камень и мир стал валиться набок, а потом исчез.
«Сделай это». «Я не смогу». «Слышишь, сделай это! »
Она не знала, какие из этих слов произносила, а какие — слышала. Больше того — не знала даже, где находится, с кем говорит, и не знала, кто она сама. Кто из этих, говорящих. Порой ей казалось, что оба — сразу.
«Вперед. Ну, давай же».
«У меня не получится... »
«Прекрати пороть чушь! Сказано тебе — пшел, живо! »
Эллен ощутила твердую руку на своем запястье и одновременно — жар пламени, дикий, жадный, требовательный. Это забытое ощущение наполнило ее восторгом — нет, не забытое, вовсе не забытое, ведь она смогла припомнить его с первого же мгновения! Дрожащий воздух лизал ее руки, одну из которых жестко сжимала за запястье чужая рука, и Эллен хотелось броситься вперед, в манящее, нежное, приветливое пламя, которое снова было согласно ее принять, которое ее больше не отвергало. Но тело почему-то делало что-то совсем другое — ну да, тело Эллен не было телом Эллен, это она была Эллен своего тела и не могла заставить его идти в огонь, оно билось, вырываясь из цепких жестких рук...
«Сделай это! Ты должен! »
«Должен? Почему ко мне обращаются в мужском роде? » — подумала Эллен, прежде чем поняла, что последний крик вырвался из ее горла... из ее собственного пересохшего горла, но только ее голос почему-то тоже был мужским, и мужской была ее рука, крепкая, с густым пушком русых волос на тыльной стороне ладони. Эта рука сжимала тонкое запястье — не женское, скорее оно принадлежало подростку, слабо и неуверенно пытавшемуся вырваться, не позволить швырнуть себя в пламя...
«Глупый, что же ты, там не больно», — подумала Эллен и снова закричала во всю силу своей мужской глотки:
«Пошел, сказано, живо! »
Она толкнула и стала падать — одновременно, будто находясь сразу в двух телах... в трех, считая ее саму. И, падая, услышала крик — куда более яростный, чем ее собственный.
Окончание потонуло в свирепом реве пламени, треске обваливающегося дерева. В следующее мгновение она уже лежала под развесистыми ветвями придорожного дуба, глядя сквозь прорехи в темно-зеленой листве на ясное утреннее небо.
В последнее время ей то и дело снились очень странные сны.
Что-то больно ударило ее в ребра. Эллен вздрогнула, но поднялась не сразу — лишь когда второй камешек, маленький и острый, как метательное лезвие, царапнул ее скулу, содрав клочок кожи.
— Что за... — Эллен рывком села, и третий камешек врезался в примятую траву там, где только что было ее плечо.
Эллен обернулась и глазам своим не поверила. Его милость господин Глориндель, эльфийский принц и будущий князь Калардина, сидел в стороне на пригорке, скрестив ноги, и швырял в нее камнями. Ветер трепал его волосы и бросал горстки песка на подол плаща, но он не замечал этого. Выражение лица у него было злорадно-сосредоточенное, словно у жестокого мальчишки, полдня высидевшего в засаде для того, чтобы поймать и изувечить бродячую кошку. Эллен уже знала, что господин Глориндель отличается непростым характером, но тут она до того оторопела, что какое-то время просто молча смотрела на него. И только когда он, выдержав паузу, снова швырнул в нее камень, возмущенно вскрикнула:
— Да вы в своем уме?!
Глориндель поднялся, с десяток мелких камешков скатились с его колен на землю. Эллен только теперь заметила, что он полностью собрался в дорогу и, должно быть, ждал ее пробуждения с немалым нетерпением.
— Тебя бы в людскую, — прошипел он. — Котлы чугунные драить. А лучше нужники. Там тебя отучат дрыхнуть до полудня. Когда вернемся в Калардин, напомни мне, чтоб распорядился.
В последние дни эльф пребывал в скверном настроении, которое, похоже, достигло пика — во всяком случае, Эллен надеялась, что хуже уже не будет. Отчасти она понимала, отчего он так взбешен: сегодня им пришлось ночевать под открытым небом, а этого господин эльф страсть как не любил.
Эллен же, напротив, заснула мгновенно и была настолько увлечена своими странными снами, что не особо торопилась просыпаться. Эльфа это, видимо, взбесило. Что не объясняло, впрочем, почему он не мог просто растолкать ее, когда проснулся сам, пусть бы даже и ударом сапога в бок, — нет, непременно надо было забраться на пригорок и обстреливать галькой, будто мальчишка... Оправляя сбившуюся во сне одежду, Эллен взглянула на солнце. Не так уж и поздно, с рассвета прошло часа два от силы. Эльф, несмотря на отвратительное настроение, выглядел вполне свежим — не выспался, конечно, но и не только что открыл глаза. Походило на то, что он проснулся, оделся и какое-то время смотрел на спящую Эллен, а только потом решил устроить ей суровую побудку... Последняя мысль показалась Эллен просто смешной. Стал бы он охранять ее беспокойный сон, как же... Наверное, просто бродил по лесу, может быть, ручей искал. В последнем п