а пищи основополагающим.
Основной ежедневный прием пищи. У крестьянина он обычно происходит в полдень; у буржуа, как правило, вечером. Практические причины этого настолько очевидны, что не требуют перечисления. Важно здесь, наверное, то, что обед крестьянина в середине дня окружен работой. Он ложится в желудок дня. У буржуа обед состоится в конце рабочего дня и служит границей между днем и вечером. Он ближе к голове дня (если день начинается со вставания на ноги) и к сновидениям.
За крестьянским столом отношения между приборами, едой и едоками близкие, ценностью наделяются польза и обращение. У каждого свой собственный нож, который нередко хранится в кармане. Нож сточенный, используется для многих других целей, помимо еды, и обычно острый. Во время обеда пользуются по возможности одной и той же тарелкой, между блюдами ее чистят хлебом, который съедают. Каждый из едоков берет свою долю еды и питья, которые ставятся перед всеми. Например: он держит хлеб близко к телу, отрезает кусок движением к себе и кладет хлеб на стол, для других. То же и с сыром и колбасой. Близость, существующая между способами использования, пользователями и блюдами, воспринимается как естественная. Разделение минимальное.
На буржуазном столе все, что только возможно, остается нетронутым и отдельным. К каждому блюду полагаются собственные приборы и тарелка. В процессе еды тарелки обычно не вычищаются, поскольку есть и чистить — занятия разные. Едоки (или слуги) по очереди держат общее блюдо, чтобы другие положили себе. Трапеза — череда отдельных, нетронутых даров.
В глазах крестьянина еда представляет собой выполненный труд. Это может быть труд его собственный или его семейства, а может быть и нет, но если нет, то труд, который представляет собой еда, и его собственный все равно напрямую взаимозаменяемы. Поскольку еда представляет собой физический труд, организм едока уже «знает» ту еду, которую будет есть. (Упорное неприятие крестьянином любой «чужой» еды, пробуемой впервые, отчасти объясняется тем, что происхождение ее в процессе труда неизвестно.) Он не ждет, что еда его удивит — разве что, порой, своим качеством. Его еда знакома ему, как собственное тело. Ее воздействие на его тело — непрерывное продолжение предшествовавшего этому воздействия тела (через труд) на еду. Ест он в том же помещении, где еду готовят.
Для буржуа еда и его труд или занятия не являются вещами напрямую взаимозаменяемыми. (Выращенным своими руками овощам приписывается исключительное качество.) Еда — товар, который он покупает. Блюда, даже приготовленные дома, покупаются посредством денежного обмена. Доставляют покупку в особое помещение: столовую дома или ресторан. Другого предназначения у этого помещения нет. В нем всегда имеется как минимум две двери или два входа. Одна дверь ведет в повседневную жизнь; в нее буржуа вошел, чтобы ему подали еду. Вторая дверь ведет в кухню; она служит для того, чтобы вносить еду и выносить отходы. Таким образом, в столовой еда абстрагируется от ее производства и от «реального» мира деятельности буржуа. За двумя дверьми находятся тайны: за дверью кухни — тайны рецептов; за другой дверью — профессиональные или личные тайны, которые не принято обсуждать за столом.
Абстрагированные, помещенные в рамку, обособленные, едоки и поедаемое образуют изолированный момент. Этому моменту надо создать из ничего собственное содержание. Содержание, как правило, театрально: оформление стола с его серебром, стеклом, бельем, фарфором и т. д.; освещение; относительно формальные костюмы; тщательное распределение мест в случае прихода гостей; ритуализированные правила поведения за столом; формальный характер подачи блюд; преобразования стола в антрактах между актами (блюдами); наконец, совместный переход из театра в менее сосредоточенную, неформальную обстановку.
В глазах крестьянина еда представляет собой выполненный труд, а значит, отдых. Плоды труда — не только «плоды», но еще и перерыв в работе, время, потраченное на их поедание. За столом, не считая праздничных случаев, крестьянин признает успокоительное воздействие еды. Будучи удовлетворен, аппетит проходит.
Для буржуа драма принятия пищи — отнюдь не отдых, но раздражитель. Сцена со своим приглашением к театральности часто вызывает семейные драмы за едой. Сцена типичной эдиповой драмы — не спальня, что было бы логично, но обеденный стол. Столовая — место собрания, где буржуазное семейство предстает перед самим собой в публичном облике, где его противоречивые интересы и борьба за власть преследуются в крайне формализованной манере. Впрочем, идеальная буржуазная драма — развлечение. Здесь важно то, что слово «развлекать» относится, помимо прочего, к приему гостей. Однако развлечение всегда предполагает собственную противоположность — скуку. Скука навеки поселилась в обособленной столовой. Отсюда сознательный упор, делаемый на застольные беседы, шутки и диалоги. Но призрак скуки характерен и для манеры есть.
Буржуа ест слишком много. Особенно мяса. Психосоматическое объяснение здесь, возможно, в том, что высоко развитое чувство конкуренции заставляет его защищаться с помощью источника энергии — белков. (Точно так же дети защищаются от эмоционального холода с помощью сладостей.) Впрочем, не менее важно здесь культурное объяснение. Если в зрелищном отношении трапеза грандиозна, все едоки причастны к достижениям этого спектакля, и скука менее вероятна. Достижения, к которым все причастны, в основе своей носят не кулинарный характер. Это достижения богатства. То, что получено с помощью богатства от естественной природы, — официальное свидетельство того, что перепроизводство и бесконечный рост естественны. Разнообразие, количество, напрасная трата еды доказывают естественность богатства.
В XIX веке, когда на завтрак (в Англии) ели куропаток, баранину и овсянку, а на обед три мясных и два рыбных блюда, имело значение количество как таковое, свидетельства, полученные от природы, были арифметическими. Нынче, в эпоху современных средств перевозки и охлаждения, ускоренного темпа повседневной жизни и иного предназначения класса «прислуги», зрелищность достигается по-другому. Самые разнообразные и экзотические продукты достают не в сезон, блюда поступают со всего мира. Утка по-китайски ставится рядом с бифштексом по-татарски и говядиной по-бургундски. Теперь свидетельство получают уже не просто от природы в отношении количества, но еще и от истории — от нее требуется засвидетельствовать, как богатство сплачивает мир.
Римляне, используя вомиторий, отделяли вкус от желудка в погоне за «удовольствием». Буржуа отделяет акт приема пищи от тела, чтобы он мог стать, прежде всего, зрелищным социальным жестом. Смысл поедания спаржи не в том, что я ем это с удовольствием, но в том, что мы можем есть это здесь и сейчас. Типичная буржуазная трапеза для каждого едока представляет собой череду отдельных даров. Каждый дар должен быть сюрпризом. Однако послание в каждом даре заключено одно и то же: счастлив тот мир, что тебя кормит.
Различие между основным ежедневным приемом пищи и праздником или пиршеством для крестьянина очень ясно, а для буржуа нередко размыто. (Поэтому кое-что из написанного выше в глазах буржуа граничит с пиршеством.) Для крестьянина то, что он ест изо дня в день, и то, как он ест, — непрерывное продолжение прочей его жизни. Ритм этой жизни цикличен. Чередование трапез сходно — и связано — с чередованием времен года. Крестьянин ест то, что выросло поблизости, в сезон. Тем самым доступная еда, способы ее приготовления, вариации в питании соответствуют моментам, постоянно повторяющимся на протяжении всей жизни. Если тебе наскучило есть, тебе наскучило жить. Так бывает, но лишь с теми, кто крайне несчастен. Праздник, маленький или большой, устраивается, чтобы отметить особый повторяющийся момент или событие, которое никогда не повторится.
Для буржуа праздник обычно имеет скорее социальное, чем временно´е значение. Это не столько зарубка на линии времени, сколько заполнение социального пробела.
Для крестьянина, когда имеется повод, праздник начинается с еды и выпивки. Так происходит потому, что еду и выпивку, в силу их редкости или особого качества, запасли или отложили как раз для такого случая. К любому празднику, даже импровизированному, в каком-то смысле готовились годами. Праздник — потребление сохраненных излишков, произведенных сверх каждодневных нужд. Будучи выражением этого и одновременно поводом использовать часть излишков, праздник — двойное торжество: по поводу события, в честь которого он устраивается, и самих излишков. Отсюда его медленный темп, сопровождающие его щедрость и живой приподнятый дух.
Для буржуа праздник — дополнительные расходы. Праздничная еда отличается от обычной количеством затраченных денег. Подлинное торжество по поводу излишков ему недоступно, поскольку излишка денег у него никогда не бывает.
Цель данных сравнений не в том, чтобы идеализировать крестьянина. В большинстве случаев крестьяне, строго говоря, настроены консервативно. Физическая реальность крестьянского консерватизма, по крайней мере до недавнего времени, мешала крестьянину понять политическую действительность современного мира. Эта действительность изначально была детищем буржуазии. Буржуазия некогда имела — и до некоторой степени по-прежнему сохраняет — власть над миром, созданным ею самой.
Я попытался с помощью сравнений обрисовать два способа приобретения, обладания через акт приема пищи. Если изучить каждый пункт сравнения, становится ясно, что крестьянская манера есть основана на самом акте и на потребляемой еде; она имеет центростремительную и физическую природу. Буржуазная манера есть, напротив, основана на фантазии, ритуале и спектакле; она имеет природу центробежную и культурную. В первом случае потребление способно завершиться удовлетворением; во втором оно не завершается никогда и порождает аппетит, по существу, ненасытный.