Обушинский хороший отец.
Устина плохая…
Мать
Или нет?
«Недавно произошёл случай», – заводит Устина к себе в кабинет главный редактор, жестом приглашая сесть в кресло. Устин забрасывает ногу на ногу и весь обращается в слух. Суть дела сводится к тому, что у одной пропитанной духом космополитизма пары родился ребёнок, из которого они захотели сделать гражданина мира. Ему дали какое-то заграничное вычурное имя, Пелам, Грендл, или что-то в этом роде, завели ему страничку в интернете, где выставляли его прибавление в весе, его фотографии, а также записанные на диктофон агуканье, посапыванье и смех. Родители были молоды, свысока посматривая на осторожничающих бабушек, посмеивались, что у кривого дитя семь нянек. В интернете они ходили по форумам, где обменивались советами молодые пары, а рекламой для семейного отдыха была юная, смеющаяся девушка, мчавшаяся на доске по волнам – одной рукой она держала трос от моторной лодки, другой прижимала к груди младенца. Современная мадонна опровергала все представления о тяжести материнства, и когда ребёнку исполнился год, муж отправил с ним жену на тропические острова. Сам он был вынужден работать, да и на двоих у них всё равно не хватило бы денег, но его грели фотографии счастливой матери, выставленные в интернете на зависть городским тетерям, трясущимся над своими чадами. А через неделю приходит уведомление – катаясь на байке, жена попадает в аварию, она в тяжёлом состоянии, ребёнок, привязанный к ней, как в сумке кенгуру, погиб. Дальнейшие действия мужа далеки от представлений, почерпнутых из слезливых романов. Он публикует весть на страничке ребёнка, собирая пожертвования – у него нет денег, чтобы лететь на острова. Кто его осудит? Он реалист, а ребёнка всё равно не вернуть. Всё, что можно выжать из ситуации, это засудить местную страховую компанию, отказывающуюся платить. Теперь он бродит по форумам, где раздают советы, как это сделать. Ему сочувствуют, переводят деньги. Пока суд да дело, его жена поправляется настолько, что с неё снимают гипс. Она сообщает эту радостную весть в интернете, добавляя, что решила отметить это событие, сделав маникюр. Но загвоздка в том, что на островах паршивые косметические салоны, можно испортить ногти. Эта история без развязки, потому что она происходит в эти мгновения.
«Напиши об этом, – поручает Устину редактор. – Я дам тебе адрес их сайта».
Сочинить историю – большое искусство, но изложить произошедшее ещё сложнее. Устин слишком хорошо знает, насколько искажают слова, и потому отказывается – выйдет неправдоподобно. Редактор пожимает плечами, он уязвлен и, зная о литературных опытах Устина, напоследок колет: «Ну, продолжай высасывать из пальца».
Как было на самом деле? История – это совсем другое. Но она не выходит у Устина из головы. Её герои – современные люди, ставшие сверхлюдьми. Они способны запретить себе чувствовать.
Нет, Устина не такая.
Впрочем, как знать, что будет, когда Мелания подрастёт, достигнув совершеннолетия, родители, как учителя, бывая хорошими для младших классов, становятся негодными для старших. Надо попробовать и дальше Устину в роли матери, а Обушинского в роли отца. Устин пропускает в игре десяток лет, включив автоматический режим быстрой перемотки, когда мелькают, становясь незначительными, все семейные события – дни рождения, годовщины свадьбы, окончание школы, поступление в университет, – как и в жизни, всё происходит само собой, всё течёт по привычному руслу, Мелания хорошеет, превращаясь в розовощёкую, стройную девушку, полностью избавившуюся от речевых дефектов, у Обушинского и Устины не происходит ничего, к ним лишь подкрадывается старость, уже бросившая на них свою тень.
Старость Обушинского – мужская, когда всё больше внимания приходится уделять одежде, этот костюм полнит, тот не скрывает естественных изъянов, которых становится всё больше, так что подбирать пиджак делается всё труднее, а в старых джинсах уже не выйти, чтобы не произвести отталкивающего впечатления, это бесконечная, изнурительная война с лишним весом, в которой обречён на поражение и знаешь это, борьба с ночным режимом, в который постепенно скатываешься, когда превращение «жаворонка» в «сову» так же неизбежно, как морщины и мешки под глазами, а главным комплиментом, которого с нетерпением ждёшь от каждого, и на который покупаешься, как рыба на блесну, становится: «Вы совсем не выглядите на свой возраст!»
Старость Устины – женская, когда к перечисленному добавляются крема для увядающей кожи, участившиеся визиты в парикмахерскую, куда, как в церковь, приходят с тайной надеждой на чудо, и, наконец, опасное, на грани допустимого, отчего захватывает дух, кокетство со своим возрастом, чтобы в качестве приза сорвать всё тот же, ставший необходимым, как воздух, комплимент, вспыхнув, как девушка: «Ах, вы мне льстите!»
Впрочем, это, хоть и не за горами, но ещё далеко, пока наблюдаются только первые признаки – житейское всезнайство, в которое переходит юношеский максимализм, ставшая привычной манипуляция, умение приспособить под свои нужды, незаметно сесть на шею, целиком заменившее общение, отсутствие интереса ко всему, что выходит за рамки обыденности, и эта программа тоже предусмотрена в игре – в ней всё, как в природе: стремиться уже некуда, новому не найти применения, а лишняя информация, как набитый рюкзак, который незачем таскать, если поход не состоится. К Устине по-прежнему приходят гости, в основном ровесники, оживлённые беседы сводятся теперь к воспоминаниям, всплывают забытые имена, которые достают, как карты из рукава, заставляющие молодых чувствовать себя не в своей тарелке – находить общие темы с ними вообще становится всё труднее; пересказываются старые сплетни (задним числом открывают шкафы со скелетами, кто был с кем – ах, вот как, надо же, что выясняется! – но это уже не имеет никакого значения, о мёртвых приходится говорить хорошо), потом звучит предложение «щёлкнуться» на память, и обязательный номер – хозяева не боятся сравнений – семейный альбом, старые фотографии с лицами, которых уже нет, их сопровождают возгласы умиления, переходящие в подавленные зевки, и на прощание приглашение заходить почаще, договорённость о совместной прогулке, а ещё лучше устроить вылазку на природу, чтобы совсем не обрюзгнуть, в самое ближайшее время, если, конечно, позволит погода, но все знают – при любой погоде она не состоится. Устина по-прежнему в центре внимания, королева бала, говорят о её передаче, политике, сравнивая, когда было больше воровства, а когда порядка, Обушинский, всё такой же, как и раньше, незаметный, подливает в бокалы, но сам уже не пьёт, добровольное ограничение, чтобы на утро не быть совершенно разбитым, это разумно, игра не стоит свеч, то же самое касается и женщин, побоку все романы, теперь он вовсю работает, ничего не остаётся, когда возраст надевает свои вериги. Ещё верные приметы – диета и умеренные тренировки, без которых уже не обойтись, чтобы быть в форме. Для чего нужна форма? Так вопрос не ставится. Однако сейчас перед гостями, если они вдруг случайно к нему приглядятся, предстает худощавый, спортивный мужчина, с чуть тяжеловатой походкой, но кто её заметит в царящей суматохе, мужчина в расцвете сил, с живыми ясными глазами и взвешенными суждениями, которые, правда, от него редко можно услышать. Во всём его облике проступает сдержанность. Горячие споры? О, это уже не для него! Пустая трата сил, которые надо беречь. Для чего? Так вопрос не ставится. Гости у Устины вежливые, иногда всё же Обушинского вспоминают, всегда одно и то же: «Читал вашу последнюю статью, у вас высокий уровень, в журналистике главное ведь уровень…» «Главное – политика». «О, как и везде!» Самое время оборвать разговор, со смехом отходят, прихлёбывая из бокала. Всё напоминает прежние посиделки, хозяева, правда, быстрее утомляются, это видно по глазам, рукам и улыбкам, которые чуть медленнее, чем надо, чтобы успеть среагировать, они на мгновенье опаздывают, однако всё так же милы, их радушие всё так же не имеет границ. Сколько им? Пятьдесят пять? Они уже стали однополыми? Пятьдесят семь? Больше? Стоп! Это чересчур, пусть шестидесятилетие надвигается, но до него ещё есть время. Для чего? Чтобы не дожить?
Устин останавливает игру.
Так шахматист кладёт руку на часы, признавая своё поражение.
P. S.
Важная деталь: Обушинский бросил курить – ничто не бережётся с такой заботой, как остатки пошатнувшегося здоровья.
Снова на приёме у Грудина, снова уговоры.
Я представляю:
Грудин с широкой дружеской улыбкой, о кушетке речь не идёт, швыряет в стол блокнот с карандашом, захлопывая ящик, едва не прищемляет себе палец, хлопает по плечу:
– Рассказывай, далеко продвинулся?
Устин понимает, что он имеет в виду.
– В игре? Персонажи уже пожилые. Осталось немного.
– И героиня годится нам в матери?
Устин кивает.
– Какой же у тебя интерес? Ты что, геронтофил?
Грудин улыбается ещё шире.
Устин разводит руками:
– Ну, так жизнь-то идёт.
– Наша тоже, – искренне не понимает Грудин. – Зачем тебе мать?
Устин молчит. На мгновенье у обоих всплывает тот день, когда хоронили мать Устина, снова вспомнили, как в одиночестве обменялись рукопожатием, не решившись обняться у свежевырытой могилы.
– Ладно, больше не приходи, – нарушает молчание Грудин. – Раз скоро и так всё закончится. Надеюсь, повторения не будет?
– Второй раз жить скучно.
Но всё обстоит не так: за окном льёт дождь, карандаш бегает по блокноту, и один за другим следуют нудные вопросы, на которые даются односложные ответы.
– На неделе был в клубе?
– Да.
– Бороться с собой не пробовал?
– Нет.
– Почему?
Можно пожать плечами.
– Разве ты не хочешь… э-э, избавиться от своей привычки?
Если бы Грудин спросил, как сначала ему пришло на ум: «Разве ты не хочешь поправиться?», можно было бы для разнообразия парировать: «Разве я болен?»
А так остаётся снова пожать плечами.