— Дочка, с тобой всё нормально? — какая-то пенсионерка нагнулась над Никой, поставив сумку с продуктами и беспокойно разглядывая сидящую женщину. Остановив всхлипы, преподавательница попыталась придать себе приличествующий вид и вернуть голос.
— Не знаю, если всё нормально со мной, то с этим миром явно что-то не так, — сквозь слезы грустно посмеялась Ника.
— Ну, что ты, обидел кто? — бабушка не намеревалась уходить, не убедившись, что оказала все меры по спасению.
— Нет, меня никто не обидел, только… — приподнимаемая заботливой прохожей, она кое-как встала на ноги. — Жизнь меня ничему не учит… я верю в хорошее, а оно заканчивается.
— Как заканчивается и плохое, — заметила старая женщина, — жизнь состоит из полос, черных и белых. Если тебе сейчас так плохо, значит, перед этим было хорошо. А коли так, то после этого хорошо снова будет.
Ника попыталась улыбнуться бабушке и её наивному, простому и доступному пониманию. Конечно же, перед этим ей было очень хорошо, потому и больно так, что потерялось то ощущение. Не она ли сама преподавала, что одно существует за счет другого, и без противоположности нет ни одной вещи на земле. Если бы она не познала горе, то не узнала бы и радости. В конце концов, жизнь продолжается, её ждет ректор, нужно подписать контракт на работу в Европе, а это новая страна, новые люди, новые заботы, новый этап, всё можно опять строить заново. Телефон в сумочке трясся так, что его пришлось достать. Костя звонил, уже не в первый раз, но она только смогла обратить внимание на что-то ещё. Она не будет поднимать ему трубку. Она никогда не должна была этого делать, начинать игру и ввязываться в неё. Но тогда не было бы вчерашнего вечера, и того вечера под дождем, и тех изумительных словесных баталий, не было бы ничего, что делало её жизнь интересной в последнее время. Не было бы наслаждения, и физического, и морального, которое она испытала вдоволь. Нужно ли огорчаться и расстраиваться теперь?
Успокаиваясь, Ника поблагодарила пенсионерку и, отряхнувшись кое-как, заметила, что Костя не прекращает звонить. Набрав в легкие воздуха, она сделала всё, чтобы интонация не выдала иссякших слез.
— Да? — подняла она, всё более уверено идя к станции метро.
— Если ты уедешь до того, как мы поговорим, то я приеду к тебе в Италию, — произнес Костя насколько же спокойно, насколько говорила она. Что-то подсказало, что он мог рвать зубами не только подушку, пока она не поднимала, но и всё, что попадалось под руки.
— О, не стоит, я слушаю тебя.
— Это не телефонный разговор.
— А у меня есть вопрос и для телефонного, — цинично, щипая себя за душу муками, Ника говорила не со сталью в голосе, но с каким-то драгоценным металлом, — можешь поведать мне подробности спора? Детали, так сказать. На что вы спорили?
— Ника, не надо…
— Ответь, пожалуйста, — мирно попросила она. Впрочем, даже атомы бывают мирные, а из них бомбы получаются.
— Ни на что, на интерес, на то, кто умнее и способнее, — процедил сквозь зубы Костя.
— Всего-то? — «А я-то подумала, что стою хотя бы какой-нибудь суммы!» — не стала озвучивать женщина.
— Да, я поспорил, что женщины влюбляются в мерзавцев, а Тимур, что в добрых и правильных. Только, Ника…
— Хм, надо же, — перебила она его, — то есть, мне предоставили две модели самцов, чтобы я запала на одну их них? И как должен был определиться победитель?
— Ты должна была сказать, что любишь, — почти совсем беззвучно выдал Костя, — но, скажи, что…
— Вот как, — упорно не давала она ему говорить о чем-либо кроме того, что волновало её. Его речи могли заставить её волноваться и о чем-нибудь дополнительно. — Что ж, тогда передай Тимуру, что он выиграл.
Тишина. Заминка. Костя непонимающе переваривает то, что услышал.
— Передашь? — заставила его очнуться Ника.
— Ты полюбила Тимура? — не веря произносимому, молодой человек прохрипел имя соперника.
— Нет, ты же сказал, что он ставил на то, что я полюблю доброго и правильного, — Ника закрыла глаза перед входом в метро, представляя лицо Кости, — я и полюбила доброго и правильного, а Баскаев, как был подлецом, так им и остался. Прощай, Костя!
Подземка заставила оборвать звонок, поглощая все сигналы и разъединяя на разных концах людей.
ЭПИЛОГ
— Я могу подойти, наконец? — раздалось с последнего ряда. Ника не подняла глаз. В аудитории остался последний студент, чью фамилию она не назвала, приглашая отвечать на билеты. — Хорошо, мне не нужно разрешение.
Костя поднялся и, пройдя по проходу между партами, приземлился на стул напротив преподавательницы, через стол. Только что вся его группа прошла это испытание, но его мучения были куда глубже и продолжительнее. Зачет был ерундой, не волнующей его в эту минуту. Не успел парень открыть рта, как Ника вытянула из коробки зачетную книжку и, всё так же заполняя бланк сдач, подвинула по поверхности к нему его главный университетский документ.
— Моя подпись там уже стоит. Я же говорила, можете не приходить, — официально и небрежно произнесла она.
— Но я готовился и хочу ответить, — так же выдержанно изрек Костя.
— Я верю, и знаю, что вы всё отлично знаете. Зачтено. Свободны.
Взгляд её поймать было невозможно. Не беря книжку, студент положил вытянутый билет вниз текстом и открыл вступительную часть:
— Вопрос первый: все ли мужчины неисправимые идиоты и мерзавцы?
— Такого билета не было, — сверяясь со списком фамилий группы, водила пальцем по листку Ника, а за ним водила по строчкам и глазами.
— Значит, я подготовился сверх нужного. Я продолжу…
— Я не собираюсь слушать всякие глупости.
— … возможно, среди особей мужского пола встречаются достойные кандидаты, но в проведенном мною исследовании подобных выявлено не было…
— А каковы были ваши критерии отбора? — вдруг подняла лицо Ника и воззрилась в него.
— Субъективное отношение к одной отдельно взятой женщине.
— Прекратите это, Константин, и ступайте домой, — выдохнула она, совсем немного выдав, что её это всё напрягает.
— Вопрос второй: все ли женщины безнадежные дурочки и стервы? — представительница упомянутых откинулась на спинку, сняв очки и близоруко сощурившись.
— Вывод делался опять по одной отдельно взятой женщине?
— Вы правы, но я не стал делать никаких выводов. Я не смог думать о других женщинах и проанализировал единственную, — Костя защелкал автоматической ручкой. Теперь он опустил глаза. — Но она не поддалась анализу. Я запутался и понял, что она осталась для меня загадкой.
— Странно, зачет уже получен, а вы продолжаете лизать мне задницу. Прошу прощения за мой жаргон.
— Вопрос третий…
— Это не экзамен, их всего было по два! — губы Ники дрогнули. Ей стоило больших усилий, чтобы не улыбнуться.
— А у меня очень много вопросов… странно, наверное, попался бракованный билет.
— Сколько можно сочинять и выдумывать, Костя? — доцент положила ладони на стол и стала играть по нему пальцами, как на пианино. — И врать.
— Да, вы правы. Я много врал. С самого начала врал. До конца врал. До последней минуты.
— Я это уже всё знаю…
— Но теперь я хочу говорить правду.
— Я её отлично слышала, — они посмотрели друг на друга. Щелканье и барабанная дробь пальцев звучали дуэтом.
— Я люблю тебя, Ника, — весь шум прекратился разом, одновременно, — обман состоял именно в том, что я не мог признаться в этом. Даже себе. Никому. Потому что ты была права, и я трус. Трус, который влюбился, возможно, с первого взгляда, и придумал сотню способов, как заставить себя отнестись к тебе легкомысленно и не думать о тебе, но всё пришло к тому, к чему и должно было. Как бы я ни испугался возникших чувств, желая избавиться от них, они меня настигли. Я люблю. То, чего я всегда боялся случилось, и, как странно, страха больше нет. Я боюсь только одного: что ты никогда не простишь моей трусости и не поверишь мне больше ни на минуту.
— Ты достаточно благоразумен, чтобы понимать это без моих слов.
— Однако, вопреки тому, что я понимаю, я продолжаю чувствовать. Я люблю тебя, Ника и…
— Ты слишком много раз это сказал, — повела она носом и отвернулась к окну, — то, что ты лизал, сейчас слипнется.
— Я в курсе, что тебе нравятся более решительные мужчины, те, что способны на поступки, а не пустословы. Но продемонстрируй я свою любовь действием сейчас — нас выгонят из университета, обоих, — Ника всё-таки улыбнулась и он, расслабившись, повторил это за ней.
— Я уезжаю в Италию, Костя. Это бесповоротно.
— Италия — не другая планета. Ты вернешься.
— А если нет?
— Я приеду.
— Мне не нужны неприятности ещё и там.
— А если уравновесить приятностями? — молодой человек выжидающе смотрел, когда к нему снова повернутся, но Ника застыла, всё ещё отстраненная, хоть и слегка подобревшая. — Знаешь Пизанскую башню? У меня на неё планы.
— Костя, — женщина повернулась к нему, но лучше бы не делала этого. Вместо тепла и надежды в ней было что-то чуждое, что-то, чего ему по-прежнему было не понять. — После первой боли в своей жизни я не могла прийти в себя десять лет. Да, мне казалось, что я давно забыла обо всем, но моя жизнь говорила совсем о другом. Теперь, когда всё повторилось… не думаешь же ты, что я раскрою тебе объятья и забуду обо всем за один день?
— Я надеялся, что ты отойдешь за пару часов, — сыронизировал Костя.
— Ты набрался у меня несмешного юмора, — Ника приподняла один уголок рта вверх, — я не знаю, когда смогу вновь… вновь смогу быть собой. И принимать судьбу в любом виде. Я хочу уехать и не видеть тебя, потому что даже боль от разлуки не будет такой сильной, как боль недоверия и разочарования, которые сейчас во мне множатся.
— Какой бы ты ни была — ты всегда будешь собой. И я всегда буду… ну вот, напугала меня, и я не могу в очередной раз произнести слова, которое из меня несётся, будто плотину прорвало. Сколько же его во мне накопилось! — Костя печально ухмыльнулся. — Ещё бы — никогда в жизни не произносил…