Все-таки надо отдать должное: разместившись с подобным комфортом, можно как-то потерпеть вражеские стяги над головой. Палатки, где отдыхали бойцы, стоят двумя ровненькими рядками, дорожки между ними подметены, а длинные виноградные столбики, изображавшие бордюры, побелены. В середине лагеря столб, где на щите висят противопожарные инструменты: лом, багор, лопата и ведро, тут же ящик с песком. Над кухней и баней вьется дымок из печей. В воздухе витает аромат готовящейся пищи. Лепота! Любо-дорого посмотреть! Эх, еще бы плац, пусть небольшой, соорудить, чтобы погонять молодежь строевым шагом с разучиванием песни, вот была бы окончательная красота и гармония мира.
– Сюткин, что у нас на обед? – не глядя назад, спросил я у адъютанта.
– Суп рыбный на первое, бычки в томатном соусе с гречкой на второе, компот из варенья на третье, – доложил боец.
– Сюткин, я же приказывал в целях конспирации размовляты плью на мове ворога, – вяло подколол я молодого парня.
– Дык тут вроде все слова и так шо по-украински, шо по-русски одинаково звучат, – развел руками Валерка. – А, блин, забыл, – боец мельком глянул в шпаргалку и тут же поправился: – на пэршэ у нас сюп з рибою, на другэ каша з грэчкой та бичками в томатному соуси, на третэ компит!
– Хм-м, – я поперхнулся, услышав украинскую речь подчиненного. – Сюткин, иди отсюда. Свободен! А то я с твоими филологическими изысками спокойно кофе не выпью!
Сюткин тут же скрылся в штабной палатке, в которой он проводил все свободное время, спал наш компьютерный гений тоже там. Переварив выпитый кофе, я подумал, что обед можно и пропустить, рыбное меню за неделю порядком осточертело.
Наверное, однообразное меню, основным компонентом которого являлись рыбные консервы, было единственным минусом в нынешнем положении нашего отряда, в остальном сплошные плюсы.
Обустроились мы, конечно, на шесть баллов по пятибалльной шкале. Все-таки деловитая хозяйственность Сникерса, прежние связи и активное желание сотрудничать пленного майора Чурикова, а также компьютерная грамотность Сюткина – вот три составляющие нашего успеха. За каких-то пару дней, благодаря нескольким звонкам Чурикова, краткосрочной поездке Сникерса в Керчь и познаниям Сюткина в фотошопе, мы превратили наш диверсионный отряд в одну из малюсеньких шестеренок в большом механизме ВСУ.
Выглядело все следующим образом. Фирма «ВоенСнаб», которая базировалась в Керчи и была тесно связана с тамошними вояками и в которой периодически «колымил» Сникерс, взяла подряд на работы по дезинфекции и дезинвазии скотомогильника возле села Панфиловка, которое расположено в центральной части Крымского полуострова. Из бюджетных средств было выделено тридцать процентов в виде аванса за выполнение работ. Руководство «ВоенСнаба», получив эти деньги, тут же две трети оставило себе, а одну треть отдало наличкой Сникерсу, который эти деньги должен был передать подполковнику из финансового управления, крышевавшему всю эту аферу.
В этой схеме всем была сплошная выгода: «Воен-Снаб» получил деньги за то, что под его вывеской, используя их документы, некие товарищи Сникерса занялись утилизацией коровьих и свиных туш, «подполкану» из украинской финчасти перепала небольшая денюжка за то, что именно «ВоенСнаб» выиграл тендер на дезинфекцию скотомогильника. Нам польза в том, что мы получили законное право два раза в день проезжать мимо небольшого села Войково, где разместился тренировочный лагерь, в котором сотрудники ЧВК «Эриний» натаскивали коллаборантов, согласившихся воевать против крымских партизан.
Вы, наверное, подумали, что слишком все просто и как-то несерьезно. Ну вот как так может быть, чтобы посреди боевых действий, в тылу врага, особенно после совершения череды серьезных диверсий, сотня российских диверсантов вот так легко смогла вдруг стать ротой войск РХБЗ? Да ну на фиг! Не бывает такого! А куда смотрит СБУ с их службой контрразведки? Куда смотрит украинская военная разведка, та самая, у которой на эмблеме сова с мечом в когтях тычет в карту РФ? Куда они все смотрят? Честно говоря, черт их знает, куда они все смотрят! Наверное, куда-то не туда! В конце концов, во время Великой Отечественной в СССР один хитрован умудрился соорудить «левую» воинскую часть инженерных войск, в которую направлялись призывники из военкоматов, которая выполняла государственные заказы, а командиры этой части получали государственные награды. Так то было в СССР! А тут продажная Украина, где все можно купить и все можно продать, а то, что сейчас не продают, можно купить потом, но уже за большие деньги.
В общем, обустроились мы неплохо, все хвосты подчистили: Сникерс через несколько дней после того, как все документы были оформлены, связался с руководством «ВоенСнаба» и по секрету им сообщил, что можно разменять грузовик провизии на десяток красивых молодых рабынь, недавно захваченных в плен. Когда «военснабовцы» приехали на размен, то их тут же скрутили, грузовик с консервами отобрали, а их после долгого вдумчивого допроса (их фирма участвовала в обустройстве оборонительных заграждений близ Керчи) пустили под нож. Резал глотки мужикам лично Сникерс. Та же самая участь постигла и украинского подполковника из финансового управления: когда он приехал за мздой, то его точно так же скрутили, допросили и после получения от него выкупа за собственную жизнь… убили! И снова на роль палача вызвался Сахаров.
Честно говоря, меня такое поведение и кровожадность Сникерса напрягали. Нет, на войне без крови никак нельзя. Тут как – либо ты убьешь врага, либо он тебя, других вариантов нет. Конечно, чисто теоретически можно взять в плен, содержать взаперти, а потом, утащив на Большую землю, предать справедливому и гуманному российскому суду. Но оно нам надо? Нет, мы не можем себе этого позволить! Кстати, финансист за свою свободу выложил пятьсот тысяч долларов. Вот поистине – кому война, а кому мать родна! Кто-то прозябает в окопах, кормя вшей, а кто-то разъезжает на двухсотом «крузаке» (на этой машине приехал к нам за данью финансист).
На вырученные деньги Сахаров купил необходимое нам оборудование и снарягу РБХБ. Нам даже флаг воинской части продали! Часть денег я приказал раздать солдатам. Удивительные все-таки дела творятся в украинской армии. Возникает такое чувство, как будто ты «попаданец» во времени и перед тобой сейчас нищие девяностые.
Вот только «военснабовцы» нас все-таки немного подкузьмили, Сникерс с ними договаривался о конкретном ассортименте продуктов для обмена, а когда мы распотрошили захваченный груз, то выяснилось, что львиную долю составляют рыбные консервы, да еще и с подходящими к концу сроками годности. Сахаров тут же предложил метнуться по окрестным деревням и в лучших традициях ВСУ потрясти местных крестьян. Но я строго-настрого запретил светиться, не хватало еще привлечь внимание партизан. Вот будет хохма, если нас наши же расчихвостят!
У Сникерса, похоже, кукушка совсем съехала; нет, он пока еще был управляемым, мои приказы исполнял беспрекословно, почти не бухал, но тревожные звоночки от его психики поступали регулярно. Во-первых, эта его гиперкровожадность, он самолично вызывался на все ликвидации отработанных пленных и языков. Обычно на роль расстрельной команды назначают разных исполнителей: убить врага не трудно, особенно когда в тебя стреляют, а вот прирезать пленного, который молит о пощаде и мочится под себя от страха – вот это трудно. И чтобы у исполнителя казни не поехала крыша, его надо регулярно менять. Во-вторых, Сахаров упросил Сюткина нарезать ему пару роликов с наиболее «сочными» и кровавыми моментами наших диверсий, а потом еще наложить сверху музыку. В любую свободную минуту Сникерса можно было застать за просмотром этих роликов, он их крутил без перерыва.
Генералиссимус Суворов сказал: «Война не окончена, пока не похоронен последний солдат!» Все слышали эту крылатую фразу, и, как ни странно, каждый вкладывает в нее свой смысл. Когда я был юношей, то считал, что слова Суворова следует трактовать как призыв к тому, чтобы все погибшие на войне солдаты были похоронены в могилах с табличками, где будут указаны их имена и воинские звания. Но спустя годы мне стало казаться, что истинный смысл другой: война не окончена, пока не будет похоронен последний солдат, воевавший на этой войне. Пока ты помнишь разрывы мин и снарядов во время артиллерийского обстрела, когда земля вокруг тебя встает на дыбы, а грохот и вой стоит такой, что уже даже бояться не страшно, а наложить в штаны не позор. Когда ты помнишь, каково это – видеть глаза твоего лучшего друга, которые выпучены от жуткой боли, его пальцы скребут землю, а ты колешь ему обезболивающее, понимая, что он умрет раньше, чем начнет действовать противошоковое снадобье. Или когда ты вваливаешься во вражеский окоп, а навстречу тебе в страхе бухается на колени молодой пацан, лет восемнадцати, по существу еще ребенок, который еще месяц назад сидел дома за столом, и его мамка, твоя ровесница, кормила манной кашей по утрам и гладила по голове. И этот пацан падает на колени и кричит от ужаса, потому что ему страшно, потому что он не должен быть на войне, и он не хочет умирать, он смотрит на тебя, а в глазах у него мольба и паника. А ты, уже старый, сорокалетний ветеран, у тебя нет души, она осталась там, за полем, в своем окопе, ты не брал ее в бой. И может быть, и надо пожалеть этого пацана, потому что это было бы правильно, это было бы по-христиански, но месяц назад боец из второго взвода уже пожалел одного такого, а тот нацик потом оклемался и шарахнул очередью в спину своему спасителю. И может, именно этот пацан не такой, может, он другой, даже наверняка другой, но у тебя нет права на ошибку. Нет! Ты сбиваешь его на землю ударом ноги и тут же короткой очередью в лицо добиваешь. Чтобы домой он вернулся в запаянном гробу, и мать не смогла его обнять на прощание, и никогда он больше не будет есть манную кашу по утрам за общим семейным столом, а его мать рано поседеет и станет старухой в свои еще молодые годы.
Война – это огромная мерзость. Война – это всегда очень грязное дело. Это кровь, огонь, трупы, голод, холод, вши, вечный недосып, безмерная усталость и выжженные души. Все, кто побывал на войне, становятся не совсем нормальными людьми с точки зрения обычного, не воевавшего человека. Война продолжает жить внутри, она никогда не покинет твоего мозга, она будет сниться, заставлять тебя пить водку и кричать по ночам. Вот поэтому и закончится война только тогда, когда умрет последний во