Излишнее геройство очень вредно на войне. Безумие и отвага – самый быстрый способ погибнуть и утащить в могилу своих боевых товарищей.
Кумулятивная граната из РПГ Захарова ударила в защитный экран танка. Хлопок динамической брони – и выстрел пропал впустую, разве что напугал мехвода, который в этот момент вылезал из своего люка.
– К бою! – зычно рявкнул я. – Огонь из всех стволов!
В нашем распоряжении было шесть одноразовых гранатометов и три пулемета – ПКМ Бамута и два «ганса». Пулеметные коробки «Гансов» на двести пятьдесят патронов каждая вылетели за считаные минуты. Поливали от души, не жалея стволов. На себе тащить обратно лишнее железо нам нельзя, для нас главное – это скорость, но и просто так бросать неизрасходованное БК и пулеметы нельзя, не по-пацански это!
Шесть выстрелов из гранатометов, длинные, ожесточенные, наспех выпущенные очереди из «Гансов», точные и меткие короткие выстрелы из пулемета Бамута, поспешная, скорая трескотня автоматов – все это внесло в ряды противника сумятицу и панику. Вражеские командиры решили, что их колонна не просто попала на минное поле, а угодила в хорошо спланированную засаду – огневой мешок. Целые и невредимые украинские бронемашины начали разворачиваться, сдавать назад, сталкиваться с двигавшимися в другом направлении БМП и БТРами. Некоторые особо невезучие украинские пехотинцы свалились с брони прямиком под колеса и гусеницы своих же машин.
– Уходим! – крикнул я спустя несколько минут после начала стрельбы.
Чтобы подчиненные мне бойцы не тупили и четко выполняли приказ, пришлось отвесить пару пинков и затрещин. Ничто так не туманит мозг, как картина близкого врага, который мечется и паникует под твоим огнем. В этот момент ты испытываешь такое чувство азарта и превосходства, что кажется, будто бы ты сам Господь Бог. Очень трудно удержаться и не высадить напоследок пару-тройку автоматных магазинов по мельтешащим на линии огня вражеским силуэтам.
Пронесло, успели убраться из лесопосадки. Сбросили «гансы» с раскаленными докрасна стволами и не расстрелянным к ним БК да дали деру во все лопатки. Тут скорость превыше всего. Бежали, как кенийские спринтеры на Олимпийских играх, а может, и быстрее.
Повезло. Враг ударил по нашей лежке в тот момент, когда мы были на расстоянии нескольких сотен метров от нее. Взрывы перепахали посадку вдоль и поперек. Мы залегли, потом подорвались и опять рванули вперед.
Пробежав еще сотню метров, я остановил группу, чтобы перевести дыхание, и заодно выписать пару звездюлей Захарову, который своим необдуманным рвением и геройским порывом выдал всех нас. Оглянулся, глянул на своих бойцов, потом пересчитал их по головам, потом несколько раз удивленно моргнул, думая, что мне это мерещится.
Захарова с нами не было!
Как так? Куда он делся? Еще секунду назад, когда я на бегу оглядывался через плечо, то он бежал в самом хвосте колонны. Бежал последним, но бежал! Он был среди нас. А теперь его нет. Что за фигня?
– Где младлей? – тяжело дыша, спросил я.
– Твою мать!
– Что за черт?
Парни недоуменно завертели головами в поисках пропавшего сослуживца.
– Пестик, Тычин, – коротко сыпанул я веером команд, – пройдете по дороге назад, поищите Захарова. В кустах внимательно смотрите. Бамут и Коваль – в боевое охранение!
Пестик, он же рядовой Стылов, сбросил на землю рюкзак и налегке, с автоматом и разгрузкой, которая топорщилась набитыми автоматными магазинами подсумками, двинул вдоль зарослей посадки. Его закадычный друг рядовой Тычин, он же Сыч, выждав, чтобы между ними образовался промежуток в десять метров, двинул следом.
Все это время мы бежали вдоль лесопосадки, прижимаясь к ее краю. Бамут отошел метров на двадцать вперед и занял позицию, сержант Ковалев, по прозвищу Комар, отошел чуть вправо, присел на одно колено и тоже занял позицию, внимательно глядя не только в свой сектор, но и на небо.
Эти четверо – непосредственно моя боевая группа, чаще всего мы работаем таким составом; периодически к нам в состав добавляется кто-то из сослуживцев для усиления. В основном наши задачи – разведка, корректировка огня и мелкие диверсии. В остальное время, когда мы не на выходе, мы работаем с дронами. Я и Комар – операторы БПЛА, остальные – наша пристяжь. Бывает, работаем в качестве расчета кочующего 60-миллиметрового миномета.
В общем, работы для нашей группы всегда много. Если не разведываем, то корректируем, если не корректируем, то разведываем, а еще стреляем, минируем, взрываем, осуществляем сбросы или, наоборот, противодействуем вражеским дронам, сшибая их дронобойками, а потом подбираем упавшие вражеские «птички», перенастраиваем их и вновь отправляем в бой. Комар – неплохой электронщик, да и Пестик с Сычом выросли с прямыми руками.
Захарова нашли в двадцати метрах от места нашей остановки. Младший лейтенант лежал в зарослях лесопосадки. Мертвый!
Причиной смерти Захарова стала то ли шальная пуля, то ли так далеко залетевший осколок.
Вообще-то, пуля 7,62 летит километр, а между нами и врагом сейчас чуть больше семисот метров, так что могла и шальная пуля прилететь. У Захарова рана на шее, пуля клюнула ему в основание черепа, прошла насквозь, перебила крупную артерию и улетела дальше. Смерть практически мгновенная. Судя по следам крови, он после ранения пробежал еще пару метров, а потом завалился набок и упал в заросли лесопосадки.
Вот так на пустом месте потеряли сослуживца, боевого товарища. На какой-то миг мне даже стало стыдно, что всего пару минут назад я хотел выписать звездюлей Захарову. Да, он виноват в срыве засады и демаскировке нашей позиции, но сейчас он мертв, и это многое прощает. О погибших – либо хорошо, либо никак!
Связался с Рыжиком; используя кодовые фразы и заранее оговоренный цифровой шифр, доложил: дескать, нас засекли, отошли с боем, Захаров – «двести», камеры установлены, и надо вести корректировку стрельбы по ним, движемся домой. Комбат не стал давать никаких наставлений, потому что и так знал, что тело погибшего мы вынесем, а подробности боестолкновения сообщим, когда вернемся. Нефиг засорять эфир болтовней, тем более что по радиосигналу на нас могут навести что-нибудь смертоносное и взрывоопасное.
Тело младшего лейтенанта освободили от бронежилета, шлема и БК, уложили на мягкие брезентовые носилки, впряглись в них вчетвером и потащили Захарова в тыл. Труп младлея мерно колыхался на брезенте, как будто его укачивали, как малое дитятко в люльке. Дай бог, чтобы там, на небесах, ему было лучше, чем здесь, на земле!
Бамут двигался чуть в стороне, вертя головой на триста шестьдесят градусов: он теперь наши глаза и уши. Семену не привыкать, он дитя войны, у него чуйка развита лучше всех, с кем мне приходилось встречаться за эти годы.
Вражеские снаряды продолжали проноситься у нас над головой, утюжа северные окраины Токмака. Противник усилил артобстрел, чтобы не дать нашим артиллеристам возможность вести огонь по попавшей на минное поле колонне. Наши артиллеристы контрбатарейную стрельбу не вели, потому что со снарядами был напряг.
Потом уже, спустя пять часов добравшись до своих, мы узнали подробности этого боя. Шли так долго потому, что несколько раз нас засекали вражеские беспилотники и наводили на нас украинскую арту. Мы ныкались, вжимались в землю и пережидали обстрелы, молясь всем богам, чтобы пронесло. Повезло, больше никто из моей группы не пострадал. У нас вообще группа счастливая и везучая. Все благодаря духам, коим регулярно приносятся дары: кофе, сигареты, сникерсы и (очень редко) коньяк.
Минометчики Пыха переждали обстрел и, как только установленные нами камеры засекли, что враг решил вернуться, чтобы утащить свою подбитую технику в тыл и собрать «двухсотых», тут же в спешном порядке развернули два расчета 120-миллиметровых минометов и отработали по эвакуационной команде украинцев. Обстрел продолжался всего три минуты, но за это время опытные минометчики успели послать врагу тридцать мин, уничтожив не только живую силу противника, но и подъехавшую «мотолыгу», КрАЗ с краном и БТР-80.
По итогу за второй день боев за Токмак наш батальон нанес противнику самый существенный урон. Суммарно в засаде и во время минометного обстрела противник потерял убитыми и ранеными до ста пятидесяти человек, два танка, четыре БМП, три БТРа, шесть единиц легкобронированной техники и десяток различных автомобилей. У нас были один «двухсотый», младший лейтенант Захаров, и три «трехсотых», получивших ранения во время вражеского обстрела.
Получалось, что в первый день, когда наш батальон вступил в бой прямо с колес, противник нахлобучил нас, хотя вопрос, кто кого еще нахлобучил, тут спорный. Я бы сказал, что разошлись с ничьей – 1:1. А второй день был целиком за нами. Так что счет стал 2:1 в нашу пользу.
Ну а дальше закрутилась обычная суровая военная тягомотина, когда одна сторона упорно наступает, пытаясь выбить со своих позиций вторую сторону, то есть нас, ну а мы так же упорно и ожесточенно защищаем свои позиции, не давая врагу пройти сквозь наши ряды.
Логика вражеских действий была проста и смертоносна. С утра обстрел, во время которого к нашим позициям подходит небольшая штурмовая группа – две-три «коробочки» и пара отделений пехоты. Если мы огрызаемся, то штурмовики отходят, а по выявленным нашим огневым точкам отрабатывают арта и ПТУРы противника. Потом обстрел повторяется вновь, и штурмовики опять лезут к нам в гости.
И так изо дня в день. Монотонно, деловито, обстоятельно. Без геройства, излишнего пафоса, бравурных маршей и прочей чепухи. Мы, битые и тертые вояки, не встречали вражеских штурмовиков всем скопом, нет. Обычно по наступающим работали не больше трех-пяти человек. Пара пулеметов, снайпер и гранатометчик. Подпустим поближе, сожжем вражескую «бэху», положим двух-трех штурмовиков да прячемся по укрытиям. Нефиг весь батальон светить. Мы ж не идиоты.
Враг тоже опытный, понимает, что да как. В небе без перерыва висят украинские коптеры, одни сменяют другие. Вражеские БПЛА могут работать по излучению тепла, могут по звуку, могут по радиосигналу. Украинская арта наводится практически мгновенно: только оператор засек движение, сигнал или человеческую речь, сразу же туда летит «пряник».