Все это создает сильные психологические барьеры к установлению взаимодействия. Практически организовывать взаимодействие не получается, пока не появляется общий начальник, который может отдавать обязательные указания для каждого взаимодействующего подразделения. Такое решение означает, что каждый раз по ходу вооруженного конфликта приходится перестраивать в той или иной степени структуру управления, а это потерянное время, упущенные возможности и погибшие солдаты. Причем зачастую гибнут целыми подразделениями численностью до нескольких сотен, а то и тысяч за один раз.
Наиболее классическим примером является хроническая несогласованность действий артиллерии и пехоты. Сначала артиллерия перепахивает землю не там, где нужно пехоте, или не тогда, когда это нужно пехоте, а затем пехота массово гибнет под огнем вражеских пулеметов. Расходуются вагоны снарядов, гибнут сотни пехотинцев, а результата – ноль!
Пехота будет не попадать по врагу из стрелкового оружия, тратя при этом горы боеприпасов, водители танков завалят кюветы дорог сломанной техникой, поддерживать устойчивую связь мало кто сможет и так далее. Еще более плачевная ситуация будет с тактическими навыками: даже элементарные вещи типа сочетания огня и движения, когда один бежит, а другой прикрывает, не говоря уже о таких «сложных» тактических концепциях, как использование штурмовых групп, окажутся настоящими открытиями для солдат и офицеров.
Солдаты и офицеры, уходящие в запас, вместе с собой уносят боевой опыт, который мало передается новым поколениям. И это притом что письменность люди изобрели еще до нашей эры, а педагогическая наука предоставляет большое разнообразие способов и приемов закрепления знаний и обучения новых поколений. Как следствие, реально будет применяться тактика «воюю, как могу или как Бог подскажет»! То есть воевать будут так, как подсказывают собственная интуиция и непосредственный личный опыт, которые по понятным причинам всегда ограничены.
Слабое умение учитывать фактор подготовленности войск при планировании боя. Фактически в расчет принимаются только количественные показатели. Медленное приспособление к особенностям того или иного конфликта. Ни в одном уставе или ином руководящем документе (любого года издания) ни одной страны мира не написано, что нужно упорно придерживаться способов ведения боевых действий, которые не подходят под текущую обстановку.
Низкий уровень подготовки тоже непосредственно связан с борьбой за место в неофициальной иерархии. Дело в том, что обучение солдат – занятие довольно хлопотное, зачастую однообразное и скучное. Не секрет, что однообразная работа воспринимается как своего рода наказание или, по крайней мере, как свидетельство низкого статуса человека, которой ей занимается. И уж тем более, когда подготовка связана с повышенными физическими нагрузками, что в вооруженных силах не редкость.
Повышение статуса в официальной или неофициальной иерархии дает право не заниматься такой «черновой» работой. Время, потраченное тем или иным командиром на подготовку солдат, становится одним из индикаторов статуса в иерархии. Возникает весьма искаженное представление, что чем меньше человек занимается подготовкой солдат, тем выше его статус. «Право на безделье», рассматриваемое как один из индикаторов высокого статуса, приводит к тому, что усилия военнослужащих направлены на добывание себе этого права. Как следствие, существует стремление к минимально возможному уровню собственной подготовленности.
Любой, кто бывал в армии мирного времени, подтвердит эти суждения. Что делает солдат в последние недели, а то и месяцы своего пребывания на срочной военной службе? Правильно, ничего не делает! Зачем? Ведь он уже «дед».
Потеря опыта предыдущих войн связана с тем, что навыки и знания, приобретенные на войне, повышают статус военнослужащего в неофициальной воинской иерархии. Поэтому делиться ими означает также делиться статусом. В результате боевой опыт становится своего рода тайным знанием, приобщиться к которому могут лишь избранные.
Это я все к чему? Да к тому, что горько смотреть на таких вот вояк, которые сейчас стоят у меня за спиной и всячески показывают всем своим видом, какая я мелкая и никчемная сошка и какие они великие стратеги и полководцы. Хотя их тоже понять можно. Они тут, понимаешь, полгода уже топчутся на одном месте, гробя своих подчиненных в бессмысленных и тупых штурмах ничего не значащих вражеских опорных пунктов, а тут на голову сваливается взвод каких-то оборванных доходяг, которые должны сделать то, чего они не смогли добиться большим количеством войск.
Я молча созерцал местность с высоты птичьего, а точнее, бэпэлэашного полета, внимательно изучая ее, глядя в экран смартфона, не забывая при этом про управление «птичкой». Пальцы двигали кнопки управления «мавика» как будто сами по себе. Я делал это тысячи раз. Как будто сросся своим мозгом с электронной начинкой дрона, который сейчас нарезал круги над заброшенными полями.
Это не камера дрона фиксировала решето распаханного взрывами поля, поделенного на квадраты разделительными полосами лесопосадки, а мои глаза глядели сверху вниз. Это я сейчас летал над полем и внимательно изучал обстановку. В очередной раз я как будто выпал из реальности, и мое сознание полностью переместилось в небольшой летательный аппарат с четырьмя пропеллерами, который сейчас кружил в паре километров от моего тела.
По характеру и густоте скопления воронок я мог бы рассказать, какие события происходили здесь последние несколько месяцев. Не точно, конечно, но примерно мог рассказать, сколько наши мобики, штурмующие эти опорники, потеряли своих людей. Сколько раз украинские опорные пункты переходили из рук в руки. За последние месяцы я видел подобную картину десятки раз на различных участках фронта.
До того, как наш 10-й ОДШБ бросили затыкать брешь в обороне Токмака, «Десятку» несколько раз кидали помогать брать вот такие «неподъемные» опорные пункты посреди украинских полей и степей. Не целиком, конечно же, батальон, мы ж не придурки идти в полный рост на вражеские пулеметы. Нет. Обычно на штурм опорного пункта выдвигались несколько взводов, которые, действуя малыми группами, работая каруселью, изматывали противника, дергая его в разные стороны, чтобы потом неожиданным и точным рывком захватить его позиции. Захватим вражеский опорный пункт, передадим его другому подразделению да покатим дальше, на следующий трудный участок.
Стоящий позади меня капитан еще час назад, сидя в блиндаже, рассказывал нам с Бамутом историю вверенного ему подразделения. Грустную, печальную, но такую распространенную и обыденную на этой войне историю.
В самом начале зимы на этот участок фронта привезли группу мобилизованных численностью сорок человек. Выгрузили их посреди поля. Сопровождавший их офицер ткнул пальцем в сторону далекой посадки и произнес:
– Там есть оставленные врагом позиции, займете их. Двигаетесь только по этой дороге, по сторонам не разбредайтесь, тут полно мин. А эту дорогу саперы проверили. До опорного пункта, который вам надо занять, три километра, от него до вражеских позиций около пяти километров, так что считайте, что вы в тылу, но помните: вас могут обстрелять, и может просочиться вражеская ДРГ. Поэтому ночью не спать и сильно не бухать. Кто старший?
Мобики переглянулись между собой. Старшего у них не было. Офицера к ним так и не назначили, хоть по штату они были стрелковой ротой. Мобилизанты несколько минут пошушукались и назначили командиром сорокалетнего Леху с позывным Маршал. Он единственный из всех присутствующих имел за плечами вуз с военной кафедрой, у остальных была только срочная служба в армии РФ, да и то не у всех.
Маршалу дали рацию для связи с командованием, назначили радиочастоту и подали краткую таблицу шифрованных терминов для общения в эфире.
– Займете позиции, а утром… нет, ближе к вечеру к вам приедут полевая кухня и подкрепление, – напутствовал их на прощание офицер, который, кстати, так и не представился.
Когда машины уехали, мобики грустно посмотрели на груду своих вещей, понимая, что все это придется тащить на себе. Маршал попробовал хоть как-то применить на практике те советы и инструкции, что им вдалбливали в головы на учебном полигоне, но его товарищи по оружию быстро послали своего новоназначенного командира на хер и двинулись к цели неорганизованной толпой, которая по мере своего продвижения растягивалась и удлинялась.
У Маршала не было опыта в управлении и командовании людьми, на гражданке он трудился технологом на мясокомбинате. Не пил, вел здоровый образ жизни, воспитывал троих детей, соседи считали его очень спокойным и миролюбивым человеком. Будь на его месте другой, более жесткий, нахальный и грубый, возможно, все сложилось бы по-иному.
Пройдя километр, решили устроить привал, чтобы перевести дух, попить воды, перекурить и выбросить часть ненужного груза: сухпайки, БК в ящиках, разовые гранатометы и тому подобное. Ну как выбросить? Оставить на обочине, чтобы потом вернуться и забрать.
Оставшееся до лесопосадки расстояние шли больше двух часов. Грунтовая дорога, по которой они двигались, превратилась в едва заметную колею. Земля раскисла после дождей, и на ноги налипали многокилограммовые гири жирной грязи.
По дороге мобики оставляли после себя след из сброшенных на землю вещей, снаряжения и амуниции. Но сколько ни сбрасывай с себя груз, его все равно было много. На каждом бойце были рюкзак с вещами и провизией, спальник, коврик, автомат, магазины к нему, гранаты и разовые гранатометы. Автоматы и прочее оружие бросать было страшно, потому что в голову каждого, кто служил в армии, было вбито, что потерянное оружие – это тюремный срок! А вот купленную за свои деньги провизию, цинки с патронами, лопаты, медицинские носилки и прочий неподотчетный груз можно и оставить.
Как только растянувшаяся вереница уставших и сгорбленных под тяжестью рюкзаков мужиков втянулась в желанную лесопосадку, по ней тут же ударили из вражеских орудий. Враг давно засек перемещение мобиков с воздуха и ждал, пока они соберутся компактно, чтобы накрыть их одним залпом.